Завораш

ШЁПОТ ВЕТРА, КРИКИ БУРИ

Тисонга.

Тисонга.

На этот раз ангел решает, что на этот раз голос ему знаком.

«Привет, Кенобия», говорит он.

«Привет», раздаётся в ответ.

Возможно, вокруг действительно отравленный воздух, и все что он видит и слышит — порождение его гибнущего мозга?

Нет, этого не может быть.

Не сейчас.

Тисонга продолжает падать. Верёвка по-прежнему привязана к его ногам, а где-то там, наверху, стремительно раскручивается вал лебёдки. Остров отсюда кажется гораздо меньше, но всё равно он — огромный, занимающий большую часть неба. Нужно лететь часами, только чтобы выбраться из его тени.

«Ведь я знал, что ты прилетишь сюда. Загадка была слишком простой, но именно это и делало её притягательной. Слетать на край острова, найти доказательства. Решить ещё одну головоломку. На самом деле лучшие ребусы — это те, которые просто решаются. Маленькие загадки позволяют упиваться собственным разумом, тешить самолюбие. В то время как сложные — те, которые остаются нерешённым, — заставляют чувствовать собственную беспомощность. Но ведь ты и так слишком часто чувствовал себя беспомощным, разве нет?»

Тисонга.

Тисонга.

Шёпот брата в его голове сменился голосом Бригадира.

«Слышал, как мы называем ламий? Воздушные змеи! Однажды мы поймали одну и посадили в комнату с крылатым. Ты даже не представляешь какие у неё плавники. Все тело — сплошное лезвие. Знаешь, что произошло?»

И вновь Кенобия: «Эти сны. Я знал, что должен повиноваться. Знал, что после меня должен явиться ты. Так просто было тебя одурачить. Как же ты жалок!»

Диссиденты. Его брата переманили диссиденты. Только сейчас Тисонга понял, что Кенобия был куда лучшим хватателем, чем казался. Просто по какой-то причине ему было выгодно притворяться. Никто не знал его настоящих способностей — ни учителя, ни даже родной брат.

Когда они были детьми, оба часто сбегали из дома. Мать бранила их, однако они все равно умудрялись улизнуть — чтобы бродить по рынку Небесного города, нырять в фонтаны или прыгать с крыш высоких зданий, расправляя крылья в последний момент. Это было нечто вроде состязания — в ловкости, в силе, в хитрости, и Кенобия всегда выигрывал. Фактически, Тисонга проигрывал ещё до начала состязания, ведь он был младше, слабее, и — разумеется — глупее. О чем Кенобия не забывал ему напоминать. До самого начала учёбы они были неразлучны, и только в башне стали реже видеться. Причиной тому было все то же мнимое превосходство Кенобии: ему требовалось меньше времени на тренировки, на учёбу, на сон.

«Правда — не обоюдоострое лезвие», вещал голос Бригадира в его голове. «Не сверкающий остро отточенный клинок, разящий в самую цель. Нет. Правда — это консервный нож, тупой, ржавый, но направляемый твёрдой рукой».

«И эта рука, братец, привела тебя сюда. Моя рука. Иначе ты ни за что не согласился».

После того как оба попали в школу, пропасть между ними только увеличивалась. Разница в возрасте вдруг стала слишком ощутимой. В какой-то момент они стали конкурентами, каковыми, собственно, были все мальчишки и девчонки, обучавшиеся в Башне. Конкуренция являлась необходимым двигателем того, насколько успешным станет один или другой. В свою очередь, успешность и в их деле имела иное значение, чем в других профессиях, поскольку любая беспечность или ошибка могла обернуться трагедией.

«В точности как ты сам, сейчас, верно?»

Тисонга не мог понять, чей голос слышит — брата или Бригадира. Да и не было никакой разницы — оба голоса превратились в злобный шёпот, звучавший прямо в его голове, громкий, назойливый, перебивающий даже шум ветра в ушах.

Он по-прежнему падал.

***

На самом деле он узнал больше, чем хотел. Больше, чем просто тайну.

Однако странным образом это знание не сделало его мудрее. На самом деле он чувствовал себя обманутым. Знания не умножают печали, они лишь в очередной раз доказывают, что человек более глуп, чем воображает.

Чем больше мы узнаем о мире, тем отчётливее ощущаем собственное невежество. Теперь ангел убедился, что это действительно так. Для любого это стало бы неприятным открытием: какой-то бескрылый знает больше, однако Тисонга решил, что вполне способен пережить и это — тем более, если переживёт нынешнее приключение.

Во время полёта (падения?) мысли Тисонги приобрели необычайно стройный ход. Удивительно, но даже в теперешнем состоянии — со связанными руками и ногами, он ощущал свободу. Словно свобода его падения удивительным образом перешла в свободу духа. Бескрылые ничего подобного не чувствовали и не могли почувствовать, зато пытались лишить этого других… Возможно, такова была месть потомков тех, у кого отняли крылья, забрав само право называться ангелами.

Почему остров разрушался? Были тому виной механизмы, управляющие движением? Погодные машины? Или те загадочные устройства, о которых говорил Бригадир — те, что смогли остановить все аппараты на земле внизу? А вдруг попутно они стали причиной разрушения и самого острова? Не об этом ли хотел сообщить ему брат? Но как рассказать о чем-то подобном и не упомянуть о предшествовавших событиях?..

В башне их учили, что существуют принципы мироустройства. Например, причина всегда предшествует следствию. Или что всё в природе состоит из вещества, количество которого постоянно. Разрушаясь, материя не исчезает бесследно, а лишь переходит из одной формы в другую. Элементы, из которых состоят живые тела, после смерти попадают в почву или питают растения, и их «жизнь» продолжается в иной форме.

Тисонга всегда спрашивал себя: как быть с предметами, принесёнными из снов? Ведь материя, из которой они состоят — нездешняя, чужая. Не будет ли она «лишней»? И если такой материи в один момент станет слишком много — как отреагирует на это известный нам мир? Не станет ли он слишком тяжёлым — избыточно тяжёлым, — и не рухнет ли под собственным весом? Если свобода тела переходит в свободу духа — то есть физическое трансформируется в духовное, может ли быть наоборот… И нечто несуществующее, эфемерное превратиться в самый настоящий объект осязаемого мира? Как монета, увиденная во сне и воплощённая в реальности.

Подумать только, а ведь ещё недавно это было пределом мечтаний Тисонги: проснуться с зажатыми в руке сверкающим кружочком, раскрыть ладонь, увидеть отпечатавшийся на коже профиль владыки, опять закрыть, не переставая при этом чувствовать тяжести вещи, которая ещё несколько мгновений назад попросту не существовала. Никогда не существовала.

Всё имеет обратную сторону.

«Ничто обращается в нечто. И наоборот: нечто легко становится ничем. Запомни это. Хорошенько запомни.»

Вновь голос брата. И на этот раз Тисонге показалось, что он говорит о конкретных вещах: о забвении и о смерти. О появлении на свет и бегстве от этого мира. Потому что сбежать мы можем лишь спрыгнув с обрыва. Ну, или будучи с него столкнутыми. Как повезёт.