На руинах империи

«Все это сделала я, – сказала она себе. – Я была хорошим солдатом».

Подняв взгляд от ладоней, она посмотрела в глаза Килю:

– Похоже, вы слишком доверяете слухам.

Он вскинул брови:

– Слухи – хлеб историка.

– Разве? – удивилась Гвенна. – Так вот откуда этот бред про птиц в самой жопе Менкидока?

Она всю жизнь полагалась на свою ярость как на тайное оружие, не подводившее, даже когда иссякнут заряды и клинки. Но теперь, потянувшись к ней, ощутила, что оружие выскальзывает из рук. Она еще сумела пустить в Киля стрелу сарказма, но голос дал трещину.

– Отчасти, – не смутившись ее насмешкой, ответил историк.

И тут она осознала одну его странность – у него не было запаха. Вернее, не так. От него пахло всем, чем полагалось пахнуть историку: чернилами, пылью, клеем и затхлостью древних страниц – но больше ничем. В нем не было надежд. Не было страха. Не было нетерпения. Ни душка похоти, жадности, предвкушения, отвращения… ничего. С тех пор как выпила яйцо сларна, она привыкла чуять чужие эмоции, и от их отсутствия по коже поползли мурашки. Даже кеттрал не лишены чувств, просто крепко держат их в узде. Чувства есть у всех, кроме…

– Вы монах? – спросила она.

Адер шевельнулась. Почти неуловимое движение, но Гвенна распознавала угрозу в то же мгновение.

Киль же только приподнял бровь:

– Почему вы спрашиваете?

– Ее брат… – Гвенна кивнула на императора. – Каден. Прошел выучку у монахов. Вы мне его напомнили.

На самом деле Киль ничем не напоминал Кадена. У Кадена глаза горели так же, как у сестры. Он был молод и силен, а Киль сто раз переломан. Гвенна в те времена сама была моложе и еще не освоилась со своими новыми способностями, но помнила необычный запах Кадена, как будто под его балахоном не было человека. В огне его глаз не было тепла. И с Килем то же самое, только… в большей степени. Словно перед ней статуя.

– Тонкое наблюдение, – кивнул историк. – Я провел некоторое… значительное время в ордене, родственном ордену Кадена.

– Странное место для историка – на окраине всего на свете.

– Центр определяется расположением краев.

– Как эту хрень ни понимай.

Киль рассмеялся. Самым обыкновенным смехом, какой можно услышать на любой аннурской улице, совершенно непримечательным, совершенно незапоминающимся. Только к обычному смеху прилагается запах, целый ряд запахов: едкий – от насмешки, сладковатый – от волнения, простой дубленый запах подлинной безудержной радости… Запах историка походил на запах книги. И не более того.

Он кивнул и указал на развернутую перед Адер карту.

– Возьмем этих кеттралов. Хоть они и находятся на краю света, но в состоянии изменить все.

– Предполагаемых кеттралов, – напомнила Гвенна. – Кеттралов, от которых, по всей вероятности, остались одни кости, да и те окаменелые. Если все они давным-давно не мигрировали на север…

Она кинулась навстречу факту, как человек, бегущий в ночи, летит прямиком на каменную стену.

– Он ошибается, – сказала Гвенна, на что Адер царственно повела бровью. – Ошибка в книге, или в переводе, или в этой сраной карте.

– Карта, – мягко вставил Киль, – точна.

– Может, да, а может, и нет. Я знаю одно – кто-то ошибся. Птицы прилетели не с какого-то там горного хребта на юге Менкидока. Не могли, даже случайно. Они не способны пересечь экватор, так же как не способны пролететь над полюсами. Даже на пятьсот миль подлететь не сумели бы. На экваторе слишком жарко. Организм у них не выдерживает.

Поняв это, она взъярилась. Не будет кеттралов – не будет вылетов. Не будет вылетов – ей ничего не остается, как покончить со всем: выйти из дворца…

– Не птицы, – хладнокровно прервал ее мысли историк, – а яйца. Кшештрим, составивший этот трактат, привез сотни яиц.

У Гвенны дернулись пальцы. Она стиснула кулак.

– Зачем?

– Чтобы изучить.

– Зачем?

– Они для этого живут. Жили, – сухо поправил себя историк.

– И от тех яиц пошли все кеттралы северного полушария?

Он кивнул.

Гвенна глубоко вдохнула, надолго задержала воздух и, отдуваясь, перевела взгляд на Адер.

– И туда вы меня отправляете?

Император кивнула.

– После того, что я напорола в Домбанге. После того, как потеряла птицу и половину крыла.

Еще один кивок.

Гвенна таращилась на нее, не в силах подобрать подходящего слова, и наконец выдавила:

– Почему?

– Вы знаете птиц. Места, где они гнездятся. Их повадки.

– Я изучала взрывное дело. Вам бы нужен пилот. Кто-то вроде Быстрого Джака.

Глаза императора пылали двумя погребальными кострами. Странно, что такое яростное пламя горело беззвучно.

– Быстрый Джак мертв, – ответила она. – У меня остались только вы.

В рамке окна появился молодой человек – работник на четвереньках, рядом деревянная бадья. Он одну за другой отскребал жесткой щеткой плитки садовой дорожки. В Рассветном дворце таких дорожек были сотни, если не тысячи. Гвенна попыталась подсчитать число плиток, но отступилась.

– Итак, корабль доставит меня до побережья Менкидока. Я выбираю место, высаживаюсь, дальше иду пешком, высматривая горы… – она махнула на раскрытый том, – похожие на эти.

– Вас будет сопровождать Киль.

– На хрена мне увечный историк? – в изумлении заморгала Гвенна.

– Уверяю вас, – ответил тот, – я не так беспомощен, как можно предположить при взгляде на это тело.

– Плевать мне на ваше тело. Оно не поможет в поисках птиц.

– Вы отправляетесь, – голос императора стал резким, – к берегам, где не бывал ни один аннурец. Эта земля известна нам из старинных описаний, из отчетов, которых никто не понимает лучше Киля.

Паренек за окном выпрямился, кулаками размял поясницу и снова согнулся над дорожкой. Он водил щеткой точными кругами, работая над каждым камнем так тщательно, словно тот последний, единственный, словно назавтра не покроется снова грязью. Гвенна попыталась представить, как остаток жизни проводит за уборкой, штопкой, строительством…

– Это потребует времени, – сказала она. – К нашему возвращению от Аннура могут остаться одни обломки.

– От Аннура и так остались одни обломки, – ответила император.

Голос был тверд как камень, но на мгновение под запахом духов Гвенна уловила то же отчаяние, то же жадное нетерпение. Кое в чем жизнь обходилась с Адер суровее, чем с Гвенной: отца убили, брат погиб, другой затерялся в холодных северных степях. Их – никого из них – не готовили к такому дерьму.

Император прикрыла глаза, загасив на время их пламя, и снова распахнула.

– Мои младшие братья когда-то любили играть с морем. В отлив разводили на полоске пляжа внутри крепости костерок. А потом строили вокруг стенку из песка и камушков – иногда в локоть-другой в высоту. Однажды приказали эдолийцам помогать и подняли стену в рост взрослого мужчины. – Она помолчала, засмотревшись на воспоминания. – Угадаете, сколько раз стена спасла костер от подступающего прилива?

На один удар сердца ненависть Гвенны к этой женщине утихла.

– Эти мальчишки всегда любили недостижимые цели, – фыркнула она.

Лицо Адер отвердело. Она вдруг снова стала императором.

– А я – не люблю. Все, что я делаю, идет прахом. Все, что мы делаем, идет прахом. Возможно, в южном полушарии не осталось птиц. Или вы погибнете, не найдя тех гор: утонете, умрете от болезней или вас сожрут… те, кто водится на той стороне мира. Может, там в самом деле обитают чудовища и они до вас доберутся. Или вы сойдете с ума. Но иначе мне остается только сидеть на берегу, дожидаясь ночной бури, и вместе со всеми смотреть, как волны рушат стену и заливают огонь.