На руинах империи

22

На пятый день после сражения Гвенну с Бхума Дхаром выволокли из карцера на палубу «Зари».

Сквозь слепящее солнце Гвенна прищурилась на голубые до рези в глазах волны, на зеленую…

– Земля! – вырвалось у нее, когда в глазах проявилась береговая линия.

Она поняла, что не надеялась снова увидеть землю. Ничего не надеялась увидеть.

Легионеры каждый день являлись за манджарским капитаном, вытаскивали его из карцера, а после возвращали с новыми следами издевательств.

– Ваш адмирал – рьяный поборник правды, – заметил он на третий день.

– Так скажите ему правду.

– Я говорил. Одержимые подобным голодом не желают верить. Пока он считает меня лжецом, ему есть за что бороться.

Сломать манджари Джонону не удалось, несмотря на ожоги, синяки на лице и на теле, вывихнутые пальцы, которые раз за разом вправляла Гвенна, – однако от Дхара стало пахнуть смирением.

Он ждал смерти, причем скорой смерти – в этом она не сомневалась. Он с каждым днем все меньше ел и меньше разговаривал, и она все больше молчала. Ей в некотором роде было легче с сокамерником, тоже перешагнувшим за грань надежды.

Гнев, питавший ее со времени Пурпурных бань, пропал, затух, как вчерашний огонек. На его месте зияла тьма – огромная черная пустота без имени и без предела. После сражения Гвенна попробовала тренироваться, отжалась раз пять на локтях и легла на сырые доски, отступилась. Мышцы плеч и рук стали жидкими, как речной ил, но не в мышцах беда. Сколько раз она загоняла себя до отказа – и на учениях, и на войне, – но сейчас, лежа на занозистом полу, не находила в себе кого погонять. Прежнее упрямство сменилось болью и сожалениями, а когда Гвенна попыталась опереться хоть на них, они под ней подломились.

Ночами бывало хуже. Она просыпалась с единственным желанием – провалиться в небытие, но клочки сна упорно подсовывали ей одно и то же видение.

Лик Талала – такой, каким он был в Пурпурных банях, залитый потом и кровью. Она раз за разом смотрела, как он с застывшим лицом, напрягая последние силы, швыряет Квору за обвалившуюся дверь. Гвенна бросалась назад, к нему, в эту дверь, и всякий раз оказывалась на палубе «Зари», над мертвым Талалом. В нескольких шагах от его тела с оторванными взрывом руками опирался на обрубок ноги Джак.

«Найти артерию, – бормотал он. – Остановить кровь».

Он поднимал голову, встречался глазами с Гвенной.

«У тебя жгут есть?»

И каждый раз она вместо жгута протягивала ему «звездочку» с зажженным фитилем.

«Что это?» – недоумевал он.

«Нет! – пыталась крикнуть Гвенна. – Брось ее! Брось за борт!»

Но слова заклеивали глотку вчерашним салом, и Джак каждый раз благодарно улыбался ей и без колебаний прикладывал взрывчатку к обрубку ноги, как если бы с самого начала знал, что она его не бросит, спасет.

Взрыв приносил мгновенное облегчение, выбрасывал ее из залитого светом сна в шаткую темноту карцера. Она, вся в поту, глотала воздух и расслаблялась немного, понимая, что это был только сон. А потом ударом кулака в живот возвращалась память: сон ошибался в подробностях, но не в главном. Талал мертв. Быстрый Джак мертв. И те аннурские моряки…

Груз давил, как давят тонны океанской воды над головой, выжимал воздух из легких, стискивал сердце так, что она думала – лопнет. И мир был ей тесен, мал. Она с дрожащими руками таращилась в ничто, таращилась часами, от одной смены вахты до следующей. Темнота была ей единственным утешением. Она избавляла от нужды притворяться перед Бхума Дхаром, позволяла вообще ничего не делать. Впрочем, делать было и нечего. Сиди протухай.

После нескольких дней такой жизни больно было оказаться на солнце, против воли убедиться, что мир остался на месте, по-прежнему светел и словно чего-то ждет.

Гвенна уставилась на берег сквозь солнечную дымку.

Они вошли в бухту, укрытую от моря скалистым мысом высотой в тридцать или сорок шагов. Там, где мыс встречался с большой землей, стояло на изрытом террасами склоне холма селение. Домов двести-триста, бревенчатые, крытые пальмовыми листьями; кровли нависают над дворами, укрывая их от штормов. Кое-что выглядело непривычным: резьба на торцах бревен, трепетавшие на ветру яркие цветы над дверями, но в остальном обычный поселок, какие можно встретить по всей южной Эридрое. На первый взгляд не было причины топорщиться волоскам на загривке, а все же волосы у нее почему-то встали дыбом.

«Дура, – устало выругала она себя. – Дура, а теперь еще и…» Гвенна посмотрела на дрожащие руки. «Как видно, еще и трусиха».

Она удивилась своему страху. Конечно, ей сотни раз приходилось пугаться – да тысячи раз! Только сумасшедший прошел бы, не испугавшись, учения кеттрал, не говоря уже о войне. Но раньше для страха всегда была причина: опасность или угроза, которую она могла назвать по имени, или задача, которую надо было решать. А сейчас нет. На палубу «Зари» не лезли враги. День стоял теплый, тихий, ветерок с берега слегка шевелил волосы. А в горло когтями вцепился страх.

«Это что-то в деревне», – отчаянно убеждала она себя, шаря взглядом по берегу.

Селение разделял надвое узкий поток, падающий с восточного склона. Неширокий – Гвенна с разбегу без труда перепрыгнула бы такую «реку», но местные выжали из нее все, что можно: накопали прудов, чтобы собирать воду для стирки или, может быть, для купания. Внизу даже крутились, шумели несколько водяных колес – для какой цели, сразу не поймешь. В гавань вдавались два пирса – длиннее, чем ожидала бы увидеть Гвенна в такой деревушке. Может быть, причалы свидетельствовали о торговле с Манджари, но сейчас в маленькой гавани, кроме «Зари», не было больших судов. Ни судов, ни лодок – вообще ничего плавучего.

Странно.

Она снова занялась поселком. Мало того что нет лодок – здесь, казалось, и жителей не было. Примет человеческого присутствия хватало. У дверей стояли большие глиняные горшки для воды с подвешенными на край ковшами. В крытых двориках виднелись опрятные глиняные печи с котелками и сковородками. Под навесом разложены по порядку молоты – явно кузница. Все здесь говорило о людях, только людей не было. Ничего живого, кроме нескольких чаек на карнизах и бредущей между домами одинокой свиньи – она рылась в земле и недовольно похрюкивала.

Местные могли попрятаться – что ни говори, в их гавани бросил якорь чужой военный корабль, – но Гвенна, даже закрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и ухом ничего не уловила. О, кругом на палубе, как обычно, перекликались моряки и солдаты Джонона, но сквозь этот шум она не услышала ни намека на шепот, ни шагов на дорожках в селении, ни приглушенных всхлипов. Потянув носом, она заранее приготовилась перетерпеть запах падали – и успокоенно выдохнула. Если оттуда и тянуло гнилью, так только растительной. Тыквами или маниоком. С сушилок у берега попахивало соленой рыбой, но этот запах был давним, отчищенным ветрами, как если бы улова не развешивали много дней, а то и недель. Когда ветер ненадолго переменился, она уловила меднистый запах крови. Но как только задуло, как прежде, запах пропал.

– Что-то здесь не так, – шепнула Гвенна.

– Действительно, – кивнул стоявший рядом Дхар.

Этот короткий разговор принес каждому по оплеухе.

Гвенна чуть обернулась к ударившему – один из пары тащивших их из карцера легионеров еще не успел опустить руку.

– Говорите-говорите, – бросил он. – Увидите, что будет.

Его улыбка была Гвенне знакома. Люди идут в солдаты по сотне разных причин: чтобы служить империи, или за горсть монет, или убегая от кого-то или откуда-то, или следом за друзьями, или назло отцу-матери, или в угоду отцу-матери, или сдуру размечтавшись о славе… Но были и такие, что шли в армию за нехитрой радостью – причинять боль. Гвенна еще на Островах научилась отличать таких. По нетерпеливому голодному блеску в глазах при виде любого насилия, а часто и по такой вот кривой улыбочке.

– Что тебе от нас надо? – тихо спросила Гвенна.

– Чего надо мне?

Легионер постучал себя пальцем по нижней губе, смерил ее взглядом, склонился так, что она могла бы зубами отхватить ему ухо, и обнюхал ее волосы, шею…

– Чент, – подал голос второй солдат (вроде бы одернул приятеля, но Гвенна и в нем чуяла ту же страсть, липкую и больную). – Адмирал велел их к себе доставить, а не нюхать.

Чент тронул пальцем ее волосы и отдернул руку. Он, как и Гвенна, был светлокожим – таких мало насчитывалось в команде. Легионер уставился на нее голубыми глазами, облизнулся, улыбнулся шире прежнего и пожал плечами.

– Сегодня не о моих желаниях речь. – Он кивнул на берег. – За вами послал Джонон.

Однако на причале их встретил не Джонон, а императорский историк. Гвенна не видела его со дня сражения. Ему порвало щеку, а в остальном он вышел из переделки целым. Киль молча смотрел, как Гвенна и Дхар под конвоем двух легионеров сходят с корабля.

– Опять пытки? – спросил, окидывая взглядом дома, манджари.

– Не сегодня, – ответил историк. – Не от меня.

Чент уколол Гвенну в поясницу острием сабли.

– Поднимайтесь. – Свободной рукой он указал на выбитые в каменистом склоне ступени. – Не стоит заставлять адмирала ждать.

– Здесь их забираю я, – сказал Киль.

– Ловчишься провести время наедине с молодкой, старикан? – прищурился легионер.

– Джонон велел разослать всех солдат по домам на поиски селян.

– Нет здесь селян, – буркнул второй солдат. – Живых уж точно.

– Не я отдаю приказы, – холодно ответил Киль. – Можете пойти с нами и объяснить адмиралу, почему решили его ослушаться.

Чент перевел взгляд с него на Гвенну.

– Она юркая девка. Скользкая. Сбежит – что будешь делать?

– Побежит, – ответил второй, – догоним.

Историк, вздернув брови, оглядел пустое селение и скалы над ним.

– Куда ей бежать?

– Я не сбегу, – сказала Гвенна.

Не так давно она, услышав, как эти трое толкуют о ней, будто о бездомной шавке, наверняка бы кому-нибудь врезала – может, и не одному «кому-нибудь». И сейчас, стоя на хлипком причале, ждала приступа ярости. Ярость не пришла. Ей хотелось одного: чтобы это закончилось – чем бы ни было «это» – и можно было вернуться в карцер, в темноту.

Чент похлопал ее по плечу, слегка пожал и отвернулся.

– Пошли, Лури, – обратился он ко второму легионеру. – Посмотрим, не найдется ли чего стоящего в этих навозных кучах.

Солдаты отправились обыскивать дома, а Киль повел Гвенну с Дхаром по тропинке вдоль бухты. На волнах драгоценными каменьями блестело солнце. Было жарко – почти как в Домбанге, отметила Гвенна. Она, не напрягаясь, просто сидя в лодке, и то вспотела.

Очень скоро они вышли к большому навесу. Посередине стояла на подпорках большая недостроенная лодка. На вбитых в опоры крюках висели тёсла, топоры, резцы. Только один инструмент валялся не на своем месте – большой молот, оброненный или отброшенный кем-то в опилки.

Дхар шагнул с тропинки в тень, провел рукой по уложенным внахлест доскам борта.

– Над ней не один день трудились. Не такой пустяк, чтобы уйти и бросить.

Гвенна кивнула и ковырнула носком сапога опилки рядом с молотом. Они потемнели, скатались в комки от засохшей крови.