На руинах империи

5

– Милостью доброй Эйры!.. – выдохнула Бьен, бросаясь к ввалившемуся в дверь Руку.

Ее лицо омывал красноватый свет фонарика из рыбьей чешуи. Страх – страх и гнев исказили черты. На миг она окаменела, а потом ее волной накрыло облегчение.

– Живой, – сказала она, коснувшись его щеки, словно проверяла себя.

– Живой, – согласился он.

Большего о таком помятом человеке сказать было нельзя. Ру́ка била дрожь. Эхо ударов Лупилы отзывалось болью в груди и лице. Ребра слева при развороте дергало, из разбитых лба и губы капала кровь.

– Я только за фонарем зашла, как стемнело, – сказала Бьен. – Весь день тебя высматриваю.

– Извини, – отозвался Рук, стараясь осторожнее уложить на постель бесчувственного вестника. – Я делал все, чтобы меня не высмотрели.

– Как ты умудрился проскочить незамеченным? Город – что разворошенный муравейник. Каждый только и думает, кого бы убить.

– Долгая история. За Рыбный рынок проскользнул с плавучим мусором, но на Као, к востоку, было слишком шумно – не рискнул. Повернул вместо того на север, отсиделся дотемна в обломках храма Интарры, потом проплыл на восток в тени патрульного судна.

– Патрульного судна! – вытаращила глаза Бьен. – Поймай они тебя с ним, попал бы в Кораблекрушение или в Бани.

Рук тронул ее за плечо:

– Бани сгорели, забыла? А меня не поймали. И вообще, ты бы не обо мне беспокоилась. – Он кивнул на кровать.

Кожа у Валаки Ярвы стала восковой, пожелтела даже сквозь загар. Кем бы он ни был, а выглядел нехорошо. Ошейник докрасна натер ему шею, губы отливали мертвенной синевой. Сейчас они дернулись, словно раненый пытался заговорить, и снова замерли.

– Что с ним?

– Под водой торчала подпиленная опора старого моста. – Рук поморщился. – Когда я его сбросил за перила, он на нее и свалился. А я на него.

Он чуть приподнял вестника. Бьен ахнула. Гнилой обломок сваи вошел тому в спину, порвал кожу и поломал ребра. Из раны торчали темные щепки с палец длиной, постель уже пропиталась кровью. Раненый весь день не приходил в сознание, только бормотал обрывки угроз или пророчеств на неведомом Руку языке.

– Надо промыть… – сказал Рук, но Бьен уже взялась за дело: подхватила с ночного столика кувшин и таз для умывания и вернулась к постели.

Она обмакнула в воду салфетку для лица.

– Переверни-ка его.

Вестник, когда Рук переворачивал его на живот, издал слабый стон, потянулся куда-то слабой рукой и затих. Рана и сама была плоха, но главной опасностью грозило заражение. На западе, при впадении в Домбанг, протоки Ширван были чисты, но ближе к центру города кишели мухами и заразой. За себя Рук не волновался, несмотря на все ссадины. Он в жизни не болел – еще один необъяснимый дар, вынесенный вместе с красным зрением из детства в дельте. Но вестник, если ему не помочь, почти наверняка умрет. И неизвестно еще, спасут ли его их заботы.

Бьен придвинула к кровати табурет и склонилась над раной. Одной рукой разводя края, другой она вытаскивала самые крупные щепки. Измазанные в крови и гное пальцы она рассеяно вытирала о простыни и продолжала работу. Жрица Эйры с малолетства заботилась о больных и раненых горожанах. И говорила она спокойно и собранно.

– Мне понадобится белый квей. Из лазарета. И гладкий тростник.

Рук кивнул, еще раз покосился на спасенного от толпы таинственного незнакомца и выскользнул за дверь.

Храм Эйры вместе с трапезной, спальным корпусом и лазаретом составлял большой четырехугольник. По стенам из темного тика вилась призрачная лоза, цветки этого растения, распускаясь к вечеру, наполняли горячий густой воздух ароматом. Двое молодых послушников зажигали длинный ряд красных рыбьих фонариков. Выпотрошенные и высушенные тушки рыб просвечивали мягким оранжевым сиянием, будто в смерти эти хладнокровные создания обретали живое тепло. Строй разинувших рот рыбин словно плыл сквозь городской чад прямо к звездам.

Рук, стараясь не спешить, зашагал через двор.

Он уже был у лазарета, когда из двери, тяжело опираясь на трость, вышел знакомый – Старик Уен. Он всмотрелся в Рука белесыми подслеповатыми глазами и улыбнулся.

– Здравствуй, сын.

Для Уена все были «сыновьями», но сейчас обращение звучало теплее обычного. В двенадцать лет покинув дельту ради чужого города, Рук там никого и ничего не знал. Все, чему он выучился в камышах – охотиться, скрываться, подкрадываться, убивать, – в городе было ни к чему. Высокие здания теснили его, среди множества людей не хватало воздуха. В иные дни мальчику чудилось, что город его раздавит. Рук и теперь, пятнадцать лет спустя, помнил, как замирал испуганной норной крысой, чувствуя тяжесть города, тяготившую его грудь. Так складывалось, что в подобные минуты его всегда находил Уен. Старик выводил его на крышу над спальней, где было больше простора и воздуха; покуривая трубку, Уен ждал, пока отступит паника. Он никогда не задавал вопросов, будто понимал, что такой ужас нельзя высказать, а можно только перетерпеть. К двенадцати годам Рук смирился с отсутствием родителей – или хотя бы с тем, что никогда их не увидит. И все же ему делалось спокойней, когда Уен на него смотрел, замечал его, улыбался и звал сыном.

– Здравствуй, отец, – откликнулся он, остановившись в двух шагах от лазарета.

– Странный день.

Рук не дал себе измениться в лице, не напрягся. Он бы доверил Уену любую тайну, только этот двор был неподходящим местом, чтобы делиться секретами. В городе нашлось бы мало мест безопаснее храма Эйры, но это не значило, что здесь безопасно.

– Я слышал про какого-то безумца, – с оглядкой заметил Рук. – Голый человек на Весеннем мосту… По слухам, его убили, столкнули в реку и утопили.

– И я слышал. Кое-кто так говорил. А кто-то говорил, что его забрал вуо-тон. – Уен надолго замолчал, вглядываясь в Рука старыми глазами. – Или кто-то, похожий на вуо-тона, с татуировками. Утащил его в дельту.

Рук проглотил ругательство. Все произошло так быстро: один миг, чтобы сбить человека и нырнуть за ним – на мосту была такая сумятица, ливень слепил глаза… Можно было надеяться, что никто не заметит вытатуированных полос под манжетами его балахона.

– Мало кто верит в историю про вуо-тона, – спокойно заключил Уен.

– Зачем вуо-тонам безумный дурень?

– В самом деле. Сам я думаю, что того человека убили, как и остальных.

У Рука зачастил пульс.

– Остальных?

– Их по городу было не меньше десятка, – сурово кивнул жрец, – а может, и больше того. Один на Арене. Один в Пурпурных банях. На горе Безумного Трента. У Гока Ми. На Пивном рынке.

– Что им тут понадобилось?

– Все обращались с теми же словами: «Благо вам!» Кто-то толковал о Владыке или о Первом. Вступайте в его воинство… великая святая цель…

– И всех перебили?

Уен снова кивнул:

– Домбанг полон страха, особенно после бойни в Пурпурных банях. Пожалуй, жаль, что того, с Весеннего моста, не спас какой-нибудь вуо-тон. – Старик послал Руку острый взгляд. – Или кто-нибудь, похожий на вуо-тона.

Рук мягко коснулся плеча Уена:

– Лучше, чтобы эта история не пошла дальше, отец.

– Конечно, сын мой, – кивнул старик.

Не так много времени ушло, чтобы проскользнуть в лазарет и вернуться с квеем и гладким тростником, но Бьен, зажимавшая рану вестника своей чистой рубахой, уже потеряла терпение.

– Ты за квеем на Пивной рынок таскался?

Он передал ей кувшин и горшочек.

– Не хотелось привлекать внимание. О происшествии уже идут толки. И кто-то рассказывал, что вестника забрал вуо-тон.

Бьен бросила на него острый взгляд.

– Всего лишь слухи, – успокоил ее Рук. – Но я не хотел подкреплять их, бегая туда-сюда.

– Еще один довод против расписной кожи.

Едва она отняла наспех свернутый тампон, рана наполнилась кровью и гноем. Бьен откупорила квей, пропитала напитком ткань и прижала ее к разодранной коже. Вестник забился – квей обжигал открытую рану еще сильней, чем жег язык, – и выкрикнул несколько слов.

Бьен подняла глаза на Рука:

– Что это было?

– Не знаю. Он весь день пытался что-то сказать. – Рук выглянул в ночь за узким оконцем: на сотне крыш горели огни жертвоприношений, большие и малые. – Я говорил с Уеном: такие вестники, не меньше десятка, объявились по всему городу.

– Знаю. – Бьен еще раз промыла рану квеем и отставила кувшин. – Пока ждала тебя, наслушалась. Толкуют, одну такую перехватили зеленые рубашки, не дав людям совсем ее растерзать. Но и та умерла прежде, чем верховные жрецы приступили к допросу.

– Что, надо думать, рассердило верховных жрецов.

– Меньше, чем богохульники-чужестранцы в городе.

– Это у нас называется богохульством?

Бьен оглянулась на него:

– «Придет Первый, подобный тем, кого вы чтите, но сильней и быстрее»? Да, у нас это так и называется.

Гладкий тростник был уже готов: разрезан вдоль сердцевины на длинные плоские полосы. Бьен взяла одну, прижала влажной мясистой стороной к разодранной коже вестника. Его счастье, если квей и тростник не дадут ране закиснуть. Бьен работала уверенно и проворно. Залепив рану листьями, она промокнула ее окровавленной рубашкой и замотала все свежей.

– Твой пояс, – потребовала она, протянув руку. – Ты усади его, а я закреплю повязку.

Стянув с себя пояс, Рук передал его Бьен и обхватил вестника за плечи. Он действовал как мог бережно, но когда приподнял раненого, у того вырвался бессловесный звериный вой, продолжавшийся несколько ударов сердца, – пока Рук не зажал ему рот ладонью. Бьен ловко накинула петлю пояса на повязку и крепко затянула. Вестник корчился, но Рук поддерживал его, пока она не закончила, а потом мягко опустил на постель.

Вестник пробормотал что-то и затих на запятнанных простынях.

Рук еще минуту его разглядывал, затем обернулся к Бьен:

– Что люди говорят о Банях?

– Винят Аннур.

– Аннур? – нахмурился Рук.

– Это такая огромная империя. К северу от нас. Лет двести владела Домбангом…

Он пропустил ехидство мимо ушей.

– Зачем им нападать на Бани?

– Их гигантская птица: кеппрал, кетрель или как их там…

– В городе вечно толкуют о кеттралах, – покачал головой Рук. – Стоит облачку закрыть луну, кто-нибудь вопит, что Аннур возвращается.

– Ну да. Но это «облачко» оказалось весьма убедительным. У верховных жрецов остались извлеченные из руин обугленные останки, их выставили на Арене всем напоказ.

– Ты их видела?

Она уставилась на него, как на полоумного:

– Я тебя, засранца, искала. А если бы и не искала, я, сам знаешь, на Арену не хожу. Зато ходил Чуи. И еще кое-кто. Говорят, когти длиной с весло.

– А еще атаки были?

– Только на Бани, – покачала головой Бьен. – Сгорели почти дотла.

– Пленников жрецы захватили?

– Одного. Объявили, что его казнят на ступенях Кораблекрушения завтра на рассвете. – Лицо ее сурово застыло. – Если бы не ждала тебя, пошла бы посидеть с ним эту ночь.

– Я рад, что не пошла. Доброта в этом городе стала опасной игрой.

– Это не игра, – ответила она. – Какие бы преступления он ни совершил, сейчас он наверняка в ужасе.

Рук предпочел уклониться от спора.

– Тот был в таком же ошейнике? – Он указал на странную змею, обвившую шею вестника.