На руинах империи

34

В детстве Акйилу доводилось слушать вербовщиков, набиравших в квартале новобранцев для легионов. Все они сулили одно и то же: еду и одежду, несколько монет в месяц и шанс выбраться из провонявших дерьмом переулков между каналами. Само по себе предложение звучало заманчиво, но в толпе всегда находился кто-то, чтобы напомнить: платить за красивый мундир и блестящий щит часто приходится кровавой и жестокой смертью. На это возражение у вербовщиков был готов ответ: «Все смертны. И смерть бывает жалкой, а часто и мучительной. А вот легионеры умирают славной смертью, гордой смертью, защищая свою землю и семью. Такая смерть почетна».

Акйил всегда считал это чушью. Правда, он и на сотню миль не подходил к полям сражений, зато насмотрелся, что может натворить ржавый нож у человека в животе, и уж никак не верил, что в нарядном мундире легче умирать. Нет, мысль о хорошей смерти казалась ему гнилой в корне. С другой стороны, он всей душой верил, что плохие смерти бывают очень разной степени – от огорчительных до совершенно мерзких.

И хуже нет, если тебя заедят насмерть десяток пятисотфунтовых боровов-мясоедов.

– Андраза первым, – сказал Капитан, добродушно улыбнувшись пьянчуге.

Андраз подавился хмельным ужасом. Он уже обмочился – по штанам спереди растекалось темное пятно. Может, и обосрался уже, но за вонью свинарника – навоз, грязь, гнилые помои – было не разобрать. Над смрадными лужами жужжали зеленые мухи. Яичная скорлупа и очистки бастионами громоздились вдоль дощатых стен. Из бурой массы торчало что-то светло-серое – обломок палки или кости.

– Почему меня? – выдавил наконец Андраз, тыча пальцем в Акйила. – Он же все придумал. Он этого хотел. Он… он меня заставил жулить.

В песнях и рассказах люди от большой опасности трезвеют. Акйил не раз бывал пьян и успел понять, что это вранье. Приближающийся обход стражи может притупить действие двух-трех глотков, прояснить помутившееся зрение, но кто нырнул на дно бутылки, того уже не вытянут обратно ни стража, ни клыки голодных свиней. Акйил за время игры залил в себя достаточно рому, чтобы чуточку отупеть и малость поплыть, но до Андраза ему было далеко. Тот заблудился в пьяном тумане, запутался, точно муха в паутине.

Может, так оно милосерднее. Он был в откровенном ужасе, но ясно увидеть облик предстоящей смерти было бы еще хуже.

Капитан опустил руку на плечо пьяницы:

– Я так и понял, что это не ты додумался. У тебя бы на такое ума не хватило.

– Не я, – горячо закивал Андраз. – Не я!

– Потому ты и пойдешь первым. Это тебе подарок. Любезность.

Пьяный, лишившись дара речи, только разинул рот.

– Зрелище не из приятных, – как бы извиняясь, пояснил Капитан. – Смотреть, как свиньи жрут человека… Если ты думаешь, что можешь это представить, уверяю, при самом живом воображении видеть воочию хуже. Бросая тебя первым в загон, я избавляю тебя от этого зрелища. И в то же время… – Он обратил улыбку к Акйилу. – Даю твоему другу возможность вполне прочувствовать последствия своих действий.

Акйил сделал глубокий вдох. Даже пьяный, даже глядя на свиней, которые в предвкушении уже кидались на загородку загона, он не утратил давних монастырских привычек. Сердце начинает частить – тело принимается замедлять сердцебиение.

«Выход есть, – думал он. – Выход есть всегда».

Он хотел было обернуться, глянуть через плечо, но остановил себя. Пока игра не началась, не тереби карты. Закрыв глаза, он вызвал сама-ан Капитанова поместья. Свинарник занимал половину двора, замкнутого со всех сторон стенами деревянных построек. Дверь, через которую они вошли, единственная – тяжелая, на тройных петлях, настоящее чудовище, крепости впору. Ее стерегут двое: один с арбалетом, другой с копьем. Их глаза и сейчас сверлили Акйилу спину сквозь балахон. Пройти мимо них почти невозможно, а они – не единственная преграда.

Прямо у него за спиной стоял Фари, придавив плечо тяжелой, как наковальня, ладонью. Он, как и уверял брата, видно, не питал предрассудков насчет скармливания монахов свиньям. Фори держал за плечо Андраза, а острием ножа покалывал ему спину в районе печени. Сам Капитан небрежно поигрывал дубинкой, в которую превратилось бедро Злобного Рика. Крали Акйил не видел.

Он поймал себя на том, что радуется ее отсутствию. Она выдала его без колебаний – может быть, потому, что он первым ей изменил; потому, что предавал ее каждый день с тех пор, как она попала в руки Капитана. Ему хотелось бы спросить, все ли у нее хорошо, но это был бы глупый, себялюбивый вопрос. Ни чистая одежда, ни свежие волосы не скрывали, что ей нехорошо. Подробностей случившегося Акйил не знал, но в общих чертах представлял. Гнусности, которые проделывали с ней и при ней. Хорошо хоть его смерть к ним не добавится.

– Я нынче в добром духе, – вещал Капитан, вновь обращаясь к Андразу, – и потому окажу тебе еще одну милость.

Он развернулся с изяществом танцора, широко размахнулся и дубинкой ударил Андраза по колену. Хрустнуло, словно сломалась под снегом толстая ветка, и нога подломилась. Андраз завопил. Фори подхватил его под мышки, поднял и взвалил на деревянную загородку.

– Сильный человек попытается отбиваться. Больной Пит, к примеру, прожил чуть не целое утро. Оторвал доску и защищался ею, пока Бесс не исхитрилась вскрыть ему клыком кишки. – Капитан пожал плечами. – Исход всегда один, а я не хочу затягивать твоих мучений. Со сломанной ногой быстрее выйдет.

Андраз подавился рвотой, свесился со стены, выкашлял жалкий стон или всхлип, забыв в ужасе и те немногие слова, которые знал. Смерть иногда проделывает такое с людьми, превращает их в нечто, чем они не бывали, срывает остатки достоинства. На краткий миг Акйила накрыло воспоминание бойни в Ашк-лане. Он тогда презирал монахов, которые сидели, скрестив ноги, на скальном уступе и подставляли тела копьям. А сейчас, глядя на обмочившегося, обгадившегося, пускающего слюни Андраза, он понял, что восхищается хин. Те не сопротивлялись, но и не потеряли себя.

Андраз отбивался, но Фори был больше его вдвое и держал мужчину легко, как ребенка.

– Тебе захочется посмотреть, – обратился к Акйилу Капитан.

Он, конечно, подразумевал «не захочется».

Акйил ощутил, как уходит глубже в себя – туда, где залегало подобие покоя. Поначалу он принял его за опьянение, но нет, оно лежало глубже и было холоднее. Впервые в жизни он не удрал. Он – как все они, как Тощая Краля, и Хоран, и Жепастик, и Коротышка, и Шьял Нин – попался.

– Ты уже убил так одного из моих друзей, – сказал он, взглянув Капитану в глаза.

Собственный голос звучал для него словно издалека.

– Вполне возможно, – поднял бровь Капитан. – Свиньи всегда голодны.

– Он был совсем ребенок. Мы прозвали его Жепастиком.

– Жопастикам я обычно нахожу другое применение. Мальчишка без явных пороков вроде хромоты или гнилых зубов приносит с улицы хорошую монету.

– Мы его прозвали Жепастиком, потому что он вечно твердил: «Как же? Мы же…» Не хотел принимать жизнь, как она есть. Ему говоришь: «Сдохнем мы с голоду», а он тебе: «Как же, как же!» – и придумывает, где бы стянуть немного еды.

– Способный, – поджал губы Капитан.

– Когда ты выставил на перекрестки остальных моих друзей, я их списал со счетов. А Жепастик возьми и скажи: «Мы же их спасем. Вытащим же».

– А… способный, но неблагоразумный.

– Твои люди его поймали и избили. Я видел, как его затащили в эту дверь. Я прятался рядом, за бочкой, но не попытался его выручить. Что было дальше, я только слышал.

– И потому, – похлопал его по плечу Капитан, – остался жив.

– Это я умею, – сказал Акйил. – Живым оставаться.

Акйил услышал свой смех.

Он не для того вернулся в квартал, чтобы умереть, и уж точно не собирался попадаться, но теперь, в руках Капитана, видя свой конец – видя по-настоящему: не сбежишь, не отболтаешься, – ощутил поразительную легкость, правильность, по которой, оказывается, тосковал всю жизнь.

– Напрасно ты вернулся, – сказал Капитан.

– На самом деле я напрасно ушел, – ответил Акйил.

Капитан некоторое время разглядывал его, наморщив лоб, а потом передернул плечами и повернулся к Фори.

– Закидывай.

Андраз соломенным чучелом свалился с загородки, ударился головой и плечом, повалился на бок, и свиньи сомкнулись над ним.

Фари сильней сжал Акйилу плечо – ожидал попытки к бегству. Но Акйил шагнул вперед, к самой загородке. Монахи Костистых гор столько холодных лет учили его смотреть, наблюдать, видеть, и, когда полудикие свиньи принялись разделывать человека, он смотрел.

Они не вцеплялись в горло, как сделали бы настоящие хищники. Их целью – в той мере, в какой у животного может быть цель, – было не убить быстро и чисто, а полакомиться. И потому, когда Андраз, перекатившись на бок, попытался поджать колени к груди, они нацелились ему на живот. Клыки у свиней не такие уж острые, но за ними большой вес, и под таким напором зубы входили в кожу, как раскаленное железо – в лед. Андраз застонал, сжался в комок, зачем-то обхватил руками ближайшую свинью. Он будто пытался удержать что-то, не отпустить от себя, но ослабевшие пальцы не желали сгибаться. Другая свинья, коротко дернув головой, вскрыла ему живот. В грязь вывалились гладкие блестящие кишки. Две другие довольно хрюкнули и принялись рвать их зубами и заправлять в рот шершавыми розовыми языками, а первая продолжала терзать человека, раз за разом погружая рыло в рваную рану. Андраз дернулся, его скрутило, вырвало кровью. Непонятно было, движется он сам по себе или его треплют свиньи, человек он еще или кукла, которой забавляется скотина.

К нему протолкалась четвертая свинья, зарылась мордой в распоротую грудь и, захватив что-то похожее на печень, с хрустом вырвала. Андраз раскрыл рот, но не издал ни звука. Еще одна свинья – меньше остальных и потому искавшая мяса понежнее – принялась за лицо, отодрала щеку, оставив клочья мяса. Еще одна, по-собачьи трепавшая ляжку, отхватила кусок мякоти и тут же бросилась за следующим.

Акйил все смотрел.

«Так умер Жепастик».

В этом была правда, но не вся правда.

Он смотрел, смотрел, как свиньи срывают кожу, подкожный жир, мышцы, пока не заблестели в свете факелов окровавленные кости.

«Так умирают все».

Вот это было вернее. Не все – в пасти плотоядных свиней, но какая, в сущности, разница. В бою или в постели, от болезни или под водой – конец один. В итоге каждый: каждый вор, каждый монах, каждый император, каждый игрок, каждый младенец, едва сделавший первый вздох, – умирает так. То, что было человеком, распадается. Пожирают плоть свиньи, или вороны, или черви, или она просто гниет под жарким солнцем. Все жившие в теле мысли исчезнут, все страхи, вся ярость, все мечты исчезнут, и в конце останутся лишь кровь, мясо, кости, а потом, через годы, века или тысячелетия, и того не остается. Только прах. Ничто.

Ничто.

Слово сомкнулось над ним, как целый пустой океан.

Он плавал в нем, пока пировали свиньи, он поднимался к поверхности и качался в его водах без якоря и опоры. Он сознавал, смутно сознавал существование ярости, и ужаса, и человека, который был сиротой, потом вором, потом монахом; которому принадлежали эти чувства, но тот человек был ему чужим. Все равно что призраком.