На руинах империи

46

Вступив с учебного двора в полутемное пространство под трибунами, они словно попали в огромный барабан. Над головой колотили по доскам десятки тысяч ног, пыль и сор сыпались в щели так густо, что трудно становилось дышать. Бьен скрючилась, откашливаясь, но за шумом наверху Рук не слышал ее. Грохот проникал сквозь кожу и рокотал в груди. Шедший в нескольких шагах перед ним Достойный пошатнулся, отступил в сторону, упал на колени, и его стошнило в грязь, после чего стражник грубо толкнул его обратно в колонну.

Вдоль темного прохода выстроились десятки охранников; еще больше, по словам Коземорда, оцепляли круг арены. «Когда доходит до дела, – пояснил мастер, – даже самым твердым в вере воинам случается пережить… упадок веры. Стража позаботится, чтобы вы остались тверды в стремлении к цели».

Цели Рука, само собой, не совпадали с целями тех Достойных, что пришли на Арену добровольно. Впрочем, напоминать об этом Коземорду он не собирался. При всем добродушии мастера, при всей его видимой привязанности к своим бойцам, Коземорд оставался составной частью мрачной религиозной машины – наравне со стражей, верховными жрецами, зелеными рубашками и кровожадными изуверами, заполонившими трибуны. Он не более самой Ванг Во одобрил бы попытку к бегству. Не то чтобы Рук надеялся сбежать прямо из бойцового круга: его охраняли еще строже двора, и это в те дни, когда с высоты на него не смотрели десять тысяч зрителей.

Положение их было безрадостным, и его не слишком скрашивало то обстоятельство, что тройке Рука, Бьен и Талала в ближайшие два дня драться не приходилось. Верховные жрецы, с их одержимостью числом три, растягивали поединки на три дня. Присутствовали на них все Достойные: толпе давали возможность присмотреться к ним, а самим бойцам – изучить будущих противников, но хотя бы сегодня Рук не ждал для себя более суровых испытаний, нежели сидеть в выделенном Коземорду отсеке, пока другие сражаются за жизнь на горячем песке.

И все же, когда их вывели под раскаленные бронзовые лучи солнца, сердце у него застучало сильней. Рук сдержал шаг, прикрыл глаза ладонью. В бытность жрецом ему доводилось работать на храмовых причалах, разгружать с барж полные бочки и закатывать пустые, которые предстояло наполнить заново. Иногда он находил в пустых бочонках мертвую лягушку или мышь – запрыгнув или свалившись в дощатую ловушку, зверьки медленно погибали от жары и жажды. Арена всегда напоминала ему такую бочку. Она и пустая внушала омерзение, а в этот день отнюдь не пустовала.

Целиком население Домбанга на трибунах не уместилось бы, куда там, но казалось, что весь город собрался поглазеть, как Достойные крошат друг друга. Мужчины, женщины и дети теснились на скамьях, самых маленьких держали на коленях или на плечах. Зрители принесли с собой флаги – сотни флагов: кто с тремя бронзовыми штрихами городского герба, кто с угловато выведенными именами избранных Достойных. Имена выкрикивали, когда воины вступали на Арену, – одних подбадривали, других осыпали насмешками и проклятиями. В реве толпы невозможно было выделить голоса, но масса багровых от натуги лиц с разинутыми ртами явно выражала восторженное, раскаленное докрасна нетерпение.

– Хороший день для поединка воль, – весело объявил Коземорд, склоняясь к своим и перекрывая рев толпы.

– Жарковат для клинка в брюхо, – буркнула Чудовище.

– А ты не давай себя пырять, – ответил Тупица.

– Не давай, – важно кивнул Мышонок.

Рук успел привыкнуть к таким перекличкам. Чудовище брюзжала, Тупица подзадоривал ее мелкими шпильками, бас Мышонка односложными репликами сглаживал волну. Брань и подначки кружили в почти танцевальном движении, стоило только поймать ритм и привыкнуть к мелодии. Рук с удивлением заметил, что музыка перебранок его успокаивает. Однако сегодня в голосах второй тройки прорезалось непривычное ожесточение. Ему пришли на ум клинки, которые все точат и точат о камень, стачивая на нет бронзовые лезвия.

Ничего удивительного, если вспомнить, что этим троим, возможно, первыми предстояло умереть. Рук понятия не имел, чем руководствовалась Ванг Во, составляя расписание схваток, но их бой выпал на первый день.

– Сюда, – сказал Коземорд, жестом указывая вслед расходящимся по кругу Достойным, словно на прогулку в саду приглашал.

Талал обращал на себя взгляды зрителей. И неудивительно. Его черная кожа бросалась в глаза среди моря смуглых лиц, да и прикованный к лодыжке чугунный шар привлекал внимание. Коземорд обещал, что, когда дойдет до боя, груз снимут, но пока что оковы выделяли аннурца среди остальных. Конечно, никто не узнал в нем пленного кеттрал, якобы казненного на ступенях Кораблекрушения после атаки на Пурпурные бани. Но довольно было и того, что Талал отличается от большинства домбангцев цветом кожи. Издевки и брань сыпались на него дождем.

– Тебя не назовешь всеобщим любимцем, – заметила Чудовище.

Солдат пожал плечами. У его ног разбился перезрелый плод.

Подняв глаза, Рук успел увидеть, как пара зеленых рубашек волокут с трибун визжащую женщину.

– Хоть стража за мной приглядывает, – усмехнулся Талал.

– Не за тобой, – покачал головой Коземорд. – Они охраняют святость Арены и поединков. Арена священна, как и вы все.

– Моя вера, – вставила Бьен, – не велит убивать то, что считает священным.

– Да, – покивал Коземорд. – Но, уверен, ты успела заметить, что твоя вера… во множестве частностей расходится с верой большинства домбангцев.

Он снисходительно улыбнулся и указал им на выгороженный над самым кругом отсек.

– Нам сюда.

Калитки не было, но даже малорослый мастер без труда перемахнул низкую загородку. Стена за их спинами поднималась выше голов – та самая, через которую они, казалось, много лет назад перетаскивали погребальную ладью. Сегодня они не сумели бы ее перелезть. Наверху расхаживали стражники, и, хотя смотрели они большей частью на зрительские места, никто не сумел бы проскользнуть мимо них незамеченным.

В отсеке стояла длинная скамья, но никто, кроме немедленно плюхнувшегося на место и укрывшегося под зонтом Коземорда, не думал садиться. Чудовище хрустела пальцами, сжимала и разжимала кулаки, словно давила в них маленькое, беспомощное создание. Даже Тупица, можно сказать, оживился: сбил шляпу на затылок и из-под полей поглядывал кругом.

Рук с трудом вспомнил бойцов и мастера в отсеке по левую руку. И подумал, что это плохо: надо было больше времени уделить вероятным противникам.

Разумеется, нельзя было не узнать Малого Као, расположившегося справа от них. Тот взмахнул двумя руками на приветствия толпы, запрыгнул в свой отсек, оперся ладонями на низкую перегородку и, небрежно мазнув взглядом по шестерке Коземорда, улыбнулся ему.

– Не твой год?

Коземорд из тени красного зонтика взглянул на соперника, потом осмотрел своих Достойных, поднял бровь, словно впервые их заметил, и обратился к Као:

– Мне случалось работать и с менее… обещающими воинами.

– Вроде той тройки, что разделал на котлеты Кочет? – закатился смехом Као.

– Тем… не посчастливилось, – помрачнел Коземорд.

– А как твоя пара новых придурков? – Као кивнул на Бьен с Руком.

– Рвутся в бой.

– Рвутся на отборочные после пары месяцев тренировок? – Као с широкой ухмылкой оглядел бойцов Коземорда. – Для людей с таким рвением есть свое название: тупицы.

– Не люблю, когда попусту поминают мое имя, – негромко заметил Тупица.

Он опять надвинул шляпу на лоб, так что видел из-под полей разве что собственные ступни. Повозившись со стеблем тростника, он расщепил его вдоль и принялся чистить зубы щепкой.

– Я и забыл, какие красочные имена у твоей тройки, – снова рассмеялся Малый Као. – Как их там? Тупица, Толстяк и Стерва?

– Толстяк? – с горечью повторил Мышонок.

– Ну если я – Стерва… – проворчала Чудовище.

– Да называйся, как тебе нравится, крошка, – подмигнул ей Као и отвернулся.

Трибуны уже чуть не ломились от наплыва зрителей, а народ все прибывал. Люди висели на стене, сидели на бортах накренившихся судов, взбирались на остатки мачт и рей. В отсеках вокруг арены бойцы исполняли привычные обряды: потягивались, повторяли приемы, бахвалились, погружались в размышления. Сколько людей, столько и разных способов встретить смерть.

Тень от восточных трибун совсем съежилась, покинув песчаный круг к тому времени, как на палубе самого высокого судна появилась и заняла свое место Ванг Во.

Зрители разразились ревом. Топот оглушал. Вопли ощущались как вода, со всех сторон сжимающая ныряльщика.

Но стоило верховной жрице поднять руку, установилась тишина, в которой Рук услышал, как хлопают флаги на ветру, скрипят доски и где-то невдалеке от Арены кричит, падая на добычу, болотный коршун.

– Люди Домбанга, – сказала Во, и легкий ветер разнес ее голос по рядам. – Вы меня знаете и знаете, что я не мастер говорить.

Это была не совсем ложь. Ванг Во вознеслась на вершину не только через свои подвиги военных времен, но и впечатляя народ призывами, однако и в самом деле она никогда не старалась приукрасить свои речи. Казалось даже, что простота ее слов после многих поколений пафосных аннурских чиновников была особенно мила народу.

– Я, пока не стала жрицей, охотилась на крокодилов, так что знаю, каково сражаться, убивать, стоять на краю смерти. В этом есть чистота, какой не найдешь в жизни. Пивовары разбавляют пиво водой. Лавочники обманывают покупателей. Работники лгут, рабы отлынивают. Таков наш мир. Но здесь не солжешь, не отсидишься в теньке. Этому учат нас наши боги. Они учат, что наше величие требует встречи лицом к лицу с гибелью. За много веков мы забыли этот урок. Нам и сейчас что ни день грозит опасность его забыть. Мужчины и женщины, собравшиеся там, внизу, – Ванг Во указала рукой на Достойных, – взяли на себя труд напоминать его нам. Нет слов, чтобы измерить то, что они совершат здесь сегодня, и потому я скажу – им и вам – одно: спасибо. Сражайтесь упорно, умирайте достойно.

Она подняла три пальца в старинном домбангском приветствии.

Едва жрица отступила от борта, в дальнем конце арены открылась дверь. В круг рысцой выбежали шестеро, вытащили на песок длинный дощатый стол. За ними еще шестеро вынесли традиционное оружие Достойных. Последним вышел глашатай: человек-бык, готовый прореветь порядок боев и имена поединщиков.

Выждав, пока работники разложат оружие на столах и уйдут из круга, он вскинул руку.

– Первая схватка отборочных боев! – Переждав приветствия и вопли, глашатай продолжал: – Бойцы Малого Као наступают от западного края арены: Данх Фау, Санг Там и Чинх Три Тро, известный так же как Синий Чинх.

Рук покосился на соседей. Синего Чинха он помнил по двору, а кто есть кто из остальных, перепрыгнувших загородку, не взялся бы сказать. Да и особой разницы не было: все трое мужчины, рослые и мускулистые, лишь немногим легче, стройней и моложе самого Као. На их лицах застыло презрение людей, которым поручена работа ниже их достоинства. Малый Као, по слухам, поощрял такое отношение к боям.

Мастер вслед за своими бойцами выскочил из отсека.