На руинах империи

23

Тогда, за полдня в Соленго, вдыхая соленый воздух, купаясь в солнечных лучах, изучая следы бойни, Гвенна почти ощутила себя кеттрал – человеком, у которого есть дело и умение его исполнить. Она попыталась захватить это чувство с собой, когда Джонон снова загнал ее в карцер, и остаток дня донимала Бхума Дхару вопросами.

Видел ли он габбья, способного высосать кровь из сердца?

Нет.

Слышал о таких?

Чего только он не слышал.

Завозят ли в Манджари крупных габбья?

Нет.

А может, кто-то решил попробовать?

Может.

Но это ни хрена не объясняет прибитых гвоздями людей.

Да, не объясняет.

А жители Соленго? Дхар что-нибудь про них знает?

В сущности, ничего.

Они держали у себя габбья?

Он не знает.

А в других менкидокских селениях?

Он не знает.

На двадцатом или тридцатом «не знаю» Гвенна привалилась спиной к переборке, замолчала. Конечно, безнадежная затея – разгадать тайну Соленго, не покидая карцера, и эта безнадежность медленно, как холодный дождь, просачивалась в нее, смешивалась с ужасом, заливавшим душу со времени морского сражения, а вернее – еще с Пурпурных бань. Сменились две вахты, и вернувшееся к ней в поселке ощущение жизни погасло. В темной камере снова подступили воспоминания, стали кружить, как готовые к нападению хищники.

Пожалуй, главной ее ошибкой, породившей все остальные, было вступление в ряды кеттрал. Она могла бы остаться в отцовском доме, всю жизнь разводить скотину, колоть дрова, печь хлеб. Может, она бы и с тем не справилась – никогда не была мастерицей в уходе за скотиной и стряпала кое-как, – но от клеклого хлеба никто еще не умер. И от того, что корова вовремя не подоена, никому головы не срубили. И никому не оторвало ноги из-за того, что дрова не убрали вовремя под навес.

Ее размышления прерывали только являвшиеся по утрам солдаты. Они приносили ведро с кормежкой, выносили другое, где плескались моча и дерьмо. Иногда уводили с собой Дхара.

Джонон, по-видимому, решил его не убивать. Пока.

– Тайна не сводится к Соленго, – сказал однажды манджари после того, как конвоиры втолкнули его обратно в карцер. – И другие селения опустели. Ваш адмирал подозревает Манджари.

– Он прав?

Гвенна спрашивала просто по привычке. Как спросила бы раньше, когда была кеттрал, командовала крылом, – как спросила бы, когда у нее была возможность действовать на основании ответа.

Он прищурился на нее сквозь темноту:

– Кеттрал ничего не знают об этом материке?

– Нет, – ответила она.

– Удивляюсь, что вы не летали здесь на этих ваших птицах, не исследовали южные земли.

Смешок вышел таким горьким, что Гвенна едва не подавилась. Как видно, даже манджари уверовали в легенду о непобедимых кеттрал. Ей хотелось ответить, что никакие это не «ее» птицы, что их вообще не осталось, а если бы и остались, им не перелететь жаркого экваториального пояса. Только все это было вроде как государственной тайной, поэтому она лишь покачала головой.

– Кеттрал – военные, а не картографы.

– Знание местности важно и для военных.

– Аннур с Менкидоком не воевал. Там не с кем воевать.

– Не так давно, – задумчиво отозвался он, – я бы с вами согласился.

Она открыла рот, хотела поспорить – сказать, что от опустошения деревни очень далеко до угрозы империи, что любое чудище сдохнет, если его поджечь или воткнуть в него достаточно длинный кусок стали, – и молча закрыла рот. Все это пустое. Даже если Менкидок зашевелился, даже если он станет угрожать Аннуру, она-то заперта в карцере корабля на другом краю света. Она должна была бы разозлиться от этой мысли, а испытала скрытое облегчение: что бы там ни было, разбираться с этим не ей. Взаперти она хотя бы не наделает новых ошибок.