На руинах империи

* * *

На сегодня…

Так она сказала, но день перетек в следующий, несколько дней сложились в неделю, и понемногу она поняла, что сдалась. Поразительно, как это оказалось просто, а ведь всю жизнь не сдавалась, держалась и держалась. Сперва она забросила уроки манджарского, потом поленилась умыть лицо и руки соленой водой из ведра, которое им приносили раз в неделю, а потом вовсе перестала вставать.

Дхар день ото дня сидел напротив нее. Она чувствовала, как его озабоченность прокисает, переходя в отвращение. Она хотела обидеться, да не сумела. Впервые в жизни она почувствовала, что толстеет. Казалось бы, как растолстеешь на теплом эле, черством хлебе и соленой рыбе, но она впервые в жизни совсем не двигалась. Ночью с мрачным удовольствием щипала наросший на ребрах слой жира, трепала обвисшие мускулы и все думала: «Так вот как оно бывает».

Потрясающе просто. До тошноты близко к удовольствию. Какого хрена она столько раз поднималась на синем рассвете, переплывала пролив, целуй его Кент, наворачивала круги вокруг Карша? В мире полным-полно людей, которые шагу не пробежали, никогда не напрягались, ничем не рисковали, ни разу не проигрывали. Почему не быть как они? Она презирала себя, но отвращение это было густым, как приторный сироп, который против воли заливаешь себе в глотку.

Раза два или три Дхар предлагал поучить ее языку. Она отказывалась.

Два единственно нужных слова она уже знала.

Яюша – страх, чистый страх, тот, что хватал ее за глотку с каждым пробуждением, и вадхра – слово, означавшее смерть.