На руинах империи

30

– Расскажи еще раз. – Акйил повернулся от окна в полумрак внутри. – Про ваниате.

Йеррин, как обычно, сидел на полу чердачной комнатушки. За те недели, что они провели в Аннуре, монах успел подружиться с жившей между перекрытиями белкой и заманивал ее все дальше в комнату, выкладывая дорожку из стянутых на кухне орехов. Сейчас зверек вскочил на колено старику, не выпуская из лапок недоеденного орешка.

– Она больше любит желуди, – едва ли не с укоризной сказал Йеррин.

Акйил устало кивнул. Будь у него выбор, он бы выспрашивал о тайнах хин другого монаха. Да вот беда, других в живых не осталось.

– Я понял, что нельзя ничего хотеть, – сказал Акйил. – Понял, что желания препятствуют ваниате.

– Ты слишком много думаешь о ваниате, – фыркнул Йеррин.

Акйилу хотелось придушить старика.

Все ашк-ланские монахи посвящали жизнь достижению загадочного транса, уничтожению своего «я», полному слиянию с Пустым Богом, которое обещало им совершенный покой, совершенную тишину. Хотя бы в этом Акйил не лгал императору. Из всех монахов хин один Йеррин плевка бы не дал за ваниате.

– Там, за стенами, люди, Йеррин, – сказал Акйил. – Солдаты императора. Большие мужчины с мечами и копьями, и шуток они не понимают.

Он тянул время как мог.

Прежде всего он заявил Адер, что должен изгнать из своего тела все нечистое.

Дальше уверил, что кента не пропустят того, кто не воздерживался месяц от соития, потому что желание липнет к телу, как масло.

Потом он говорил, что слишком болен, чтобы достичь нужного состояния.

Он почти месяц водил ее за нос, каждое утро заявляясь в Рассветный дворец с «уроками», в которых горстка заповедей хин приходилась на мешок пустой болтовни. Самая мякотка затеи состояла в том, что никто на свете не мог бы его уличить. Вратами умели пользоваться только хин и кшештрим, а значит, что бы ни плел Акйил, какие бы выдуманные премудрости Пустого Бога ей ни скармливал… Адер могла верить или не верить, а вот проверить – вряд ли.

Разве что швырнув его во врата, поцелуй их Кент.

Опасно было с самого начала, потому и следовало бы свалить после первой угрозы. Император вела игру со слабыми картами, ничего не зная о хин, но она бы не удержалась на самом высоком в мире седалище, если бы свободно позволяла лгать себе в лицо. В затею изначально был вшит выбор, который рано или поздно придется сделать: шагнуть в кента или удрать.

Он заглянул в щель между ставнями. На улице перед домом стояли шестеро стражников, небрежно похлопывали по рукоятям мечей. Уже шестеро, а не двое.

Конечно, император с первого дня установила за ним слежку. Она бы охотно заточила его в стенах дворца, но Акйил заартачился, а она, понимая, что больше узнает, присматривая за ним на воле, не стала упорствовать. Она со своими шпионами не первую неделю играли в кошки-мышки. Вечерами Акйил вел их прямиком к своей гостинице, давал время уютно устроиться, а когда темнело, выбирался из окна, карабкался на десяток шагов вверх по карнизам, а оттуда на крыши. Собственно, ему некуда было идти, зато как приятно чувствовать себя свободным вопреки околачивающимся на улице или в общем зале хвостом. В иную ночь он удалялся на целые мили: перепрыгивал с крыши на крышу, соскальзывал в переулки и снова поднимался под теплое ночное небо. Странное дело, крыши не так уж отличались от ашк-ланских утесов – под босыми ногами черепицы и сланец, а не чистый белый гранит, зато такое же ощущение простора и одиночества, опасности и свободы.

И эту свободу, судя по солдатам за окном, Адер решила подсократить.

Досадливо отдуваясь, Акйил отвернулся от окна. Он припрятал большую часть императорского золотишка – плату за «обучение» – под дальней половицей в углу, где крыша почти сходилась с полом. Сейчас Акйил, потея и ругаясь под нос, вставил в щель поясной ножик, приподнял доску и вытащил из-под нее кожаный кошель. На кожу налип мышиный помет, она попахивала мочой и плесенью. Но когда он высыпал содержимое на кровать, монетки так и засверкали в свете фонаря – целое состояние, хватит на домик с хозяйством…

Не то чтобы он мечтал землю пахать…

Йеррин оглянулся, прищурился на блеск золота.

– Не желуди, – сказал он, немного помолчав.

– Это лучше желудей, старина.

– Белка больше любит желуди, – покачал головой монах.

– Обойдется твоя белка. Мы убираемся.

– Ты, – Йеррин кивнул на горку монет, – ты, скорее, соришь.

– Монеты заметем, из города уберемся. Здесь стало опасно.

Какая досада – он ведь подобрался так близко…

Каден достиг ваниате – это Акйил знал от Адер, – а ведь Акйил дольше Кадена проторчал в Ашк-лане. Они бегали по одним горам, таращились в одни реки, спали в одинаковых кельях, мучились с одними наставниками – значит Акйил должен был добиться того же. Он с первого дня в Аннуре нещадно мучил себя старыми упражнениями хин – медитировал на крыше все время, когда не «обучал» Адер и не исследовал город. Иногда он нащупывал у себя в сознании что-то… ядрышко или семечко, гладкое, темное и пустое. Но стоило к нему потянуться, оно ускользало. Если бы в живых остался еще хоть один из монахов: Шьял Нин, Уй Хенг или Рампури Тан… хоть кто-то, кто мог бы преподать ему несколько последних недостающих уроков.

А ему достался Йеррин.

Выжать секрет ваниате из старого монаха не легче, чем воду из Кентом драного булыжника.

«Не трудись», – сказал ему однажды Йеррин. А в другой раз: «Ты не можешь этого сделать».

– Видел тех людей под окном? – спросил Акйил.

– Людей? – без особого интереса отозвался Йеррин.

– Тех, с мечами. Солдат императора.

– У императора нет солдат.

– Есть, ты уж мне поверь.

– Ни у кого нет солдат.

– Я их и сейчас вижу. Стоят прямо у дверей нашей гостиницы.

Йеррин, ласково поглаживая белку, покачал головой:

– Это не наша гостиница. У нас нет гостиницы.

Акйил хотел ответить, но захлопнул рот, носом втянул в себя воздух, задержал его в легких. Спорить с Йеррином – пустое дело, это он много лет как усвоил. Невозможно переспорить монаха – с ним и спорить-то не получается. Ты готовишься перетянуть канат на себя, упираешься ногами в землю, напрягаешь спину, хватаешься покрепче и, дернув, валишься навзничь, потому что, оказывается, за тот конец никто не держался.

– Как бы там ни было, – отозвался наконец Акйил, – те люди, те, что снаружи, завтра с утра сопроводят меня во дворец. Приведут к кента и швырнут в них.

Йеррин смотрел на него с легким добродушным любопытством, словно дожидался, когда же рассказчик доберется до занимательной части истории.

– Если я до тех пор не овладею ваниате, я умру, – подытожил Акйил.

– О… – Монах улыбнулся. – Да. Ты умрешь.

Он кивнул, похоже с одобрением, и снова стал бережно гладить белочку пальцем.

– Ценю твою уверенность.

– Я умру. – Йеррин кивнул на грызущую орех зверушку. – Она умрет.

– Я бы с этим еще повременил.

– Так повремени.

– И чего ради я все эти годы с тобой возился? – покачал головой Акйил.

Он не ждал ответа – и потому, что Йеррин никогда не отвечал на вопросы, и потому, что ответа и сам не знал. Видит Шаэль, без монаха ему жилось бы куда легче. Йеррин его задерживал, объедал, повсюду бросался в глаза, что в городе, что в деревне. Без Йеррина он бы добрался до Аннура многими месяцами раньше – годами раньше. И уж точно много чаще находил бы с кем переспать по дороге. А вместо этого нянчился с полоумным старикашкой.

Он еще мог это как-то объяснить тем, что чувствовал себя в долгу. Тоже странно, потому что Акйил чуть не всю жизнь учился уходить от долгов. И все-таки стоило задуматься, не бросить ли ему старика: высыпать в старческую ладонь горсть монет и оставить на какой-нибудь деревенской площади, – в памяти вставал Ашк-лан: горящий монастырь, разбросанные, как листья по двору, мертвые монахи. Кое-кого застали врасплох, но почти все успели понять, что их ждет. Некоторые собрались на краю уступа и молча ждали смерти. Бежать или спрятаться не попытался ни один. Кроме Акйила.

Он до сих пор приходил в ярость при этом воспоминании. Прожить жизнь в тишине и смирении очень мило, но если приходят люди, чтобы разрушить твой мир огнем и сталью, тогда уж не хрен сидеть сложа руки, тогда надо что-то делать. Он поступил умно, поступил здраво, он один заслужил спасения. Если при этом пришлось убить настоятеля, так что ж, его бы все равно убили вместе с остальными – убили бы эдолийцы. Акйил никак не мог его спасти. Он никого не мог спасти…

Акйил отбросил от себя воспоминание.

– Ты не мог бы просто сказать, что делаешь, когда хочешь войти в транс? – устало попросил он.

Йеррин покачал головой, пощекотал белке белое брюшко.

– Никогда.

– Никогда не входишь в ваниате?

– Никогда ничего не делаю.

Акйил зажал нетерпение зубами.

– Не знаю, как это понимать!

– Вот и хорошо. – Лицо монаха осветилось. – Вот и правильно.

– Что правильно?

– Меньше знать. А лучше – ничего.

– Стараюсь, – буркнул Акйил.

Монах пожал плечами и угостил белку новым орешком.

– Перестань стараться.

Акйил хотел огрызнуться, но передумал. Белка издавала звуки, выражавшие довольство или голод, благодарность или жадность. Казалось бы, их легко различить. Пока Йеррин чистил для нее еще один орешек, Акйил кинул в подол его балахона несколько монет, а оставшиеся разделил на два кошелька. Две монеты оставил на столике у кровати.

– Меня долго не будет, – сказал он.

– Ошибаешься, – улыбнулся ему Йеррин, подняв взгляд.

Акйил не знал, как объяснить старику положение дел, поэтому не стал и стараться.

– На эти деньги ты можешь купить еды. Император пришлет за тобой людей. Она будет тебя расспрашивать, но ничего плохого не сделает.

Он думал, что не сделает. Ясное дело, Адер умеет быть беспощадной, но у нее хватит мозгов понять, что без толку пытать выжившего из ума старца. Она его допросит, постарается выведать, куда девался Акйил, может, потребует и от Йеррина кое-что рассказать о ваниате, а поняв, что ничего не добьется, отпустит старика. Тогда Акйил его подберет и они выберутся из города живыми и невредимыми, к тому же малость побогаче, чем пришли. Он обжулил императора Аннура и унес ноги. Уцелел.

Как всегда, уцелел, чтоб ему провалиться.