На руинах империи

* * *

К тому времени, как они отрыли небольшой ров вокруг лагеря и установили частокол из молодых деревьев, почти стемнело. Невелика защита, но и такая задержит зверя, подобного убитому днем. Гвенна постояла у грубой деревянной ограды, вглядываясь в ночь. Даже ее глаза не так много сумели высмотреть – только путаницу ветвей и лиан в темноте.

«Что еще мне не видно?» – гадала Гвенна.

Остальные у нее за спиной доедали холодный ужин – запивали водой соленую треску. Мало воды. Она установила строгую пайковую выдачу, и горло уже начинало сохнуть. Где-то в чаще журчал ручеек, нашептывая: выпей, выпей…

Она отгородилась от его уговоров.

– Первая вахта моя, – сказала Гвенна, вернувшись в лагерь.

– Ютака сторожит, – кивнула Крыса на деревья.

Девочку это, как видно, успокаивало, но Гвенна не собиралась доверять жизнь клыкастой твари, порожденной судорогами больного Менкидока.

– Я посижу.

– Разбудите меня ко второй, – вставил Паттик. – Нас с Чо Лу.

– Ты что, не слышал Крысу? – жалобно застонал Чо Лу. – Ее кошмарная медведица о нас позаботится.

– Медведица? – не поняла Крыса.

– Вроде Ютаки, – пояснил легионер, – только не такая страшенная.

Гвенна ожидала, что все сразу уснут, но к ней, устроившейся под толстым стволом, подошел Киль.

– Посторожу с вами немного, – сказал он.

Она удивленно заморгала:

– Разве вы не устали?

– Есть вещи важнее сна.

Гвенна, как обычно, не поняла, о чем он говорит.

Они долго сидели молча, вглядываясь в чужую ночь. Рядом с Килем лежал натянутый лук, у Гвенны поперек коленей – обнаженный меч. Наконец историк повернулся к ней.

– У вас есть вопрос, – сказал он.

– У меня их тысяча, – нахмурилась Гвенна.

– Пожалуй, начать лучше с одного.

– Что такое эта болезнь?

Историк поджал губы:

– Лучше спросить, как она действует.

– Пусть будет так. Как она действует?

Он посмотрел на свои ладони, вгляделся в линии морщин и снова уставился в ночь. Гвенна совсем было решилась повторить вопрос погромче, когда он заговорил:

– На живые существа она действует по-разному, непредсказуемым образом. Одно дерево сгниет, другое, рядом с ним, чудовищно разрастется. Третье, в десяти шагах, отрастит вместо ветвей хвосты.

– Такую чушь мог бы сочинить пьяница в аннурской таверне, но имперский историк?..

– Вы видели чешую на убитом коте. Видели его глаза.

– Мне и раньше случалось убивать кое-кого с необычными глазами.

Киль пожал плечами – словно на сцене играл.

– Здесь есть растения, питающиеся кровью. Плесень, распространяющаяся со скоростью бегущего человека. Грибы высотой с дом. Рои мух, проникающих в глаза. Пауки с собаку ростом, затягивающие паутиной ущелья…

– Верится с трудом.

– Воплощение невероятного – в природе этой болезни.

– Как?

– Через расширение возможностей.

– А нельзя ли немного повразумительней?

– Для объяснений у меня не хватает понятных вам слов.

– Я не историк, но в удачный день способна связать пару мыслей.

Он кивнул:

– Мы несем с собой провиант: рис, ячмень, вяленую рыбу. Без него мы бы погибли. Но даже самое прожорливое существо, даже умирая с голоду, не съест больше, чем может. Большего организм не примет. Растениям необходим солнечный свет, как нам – пища, но дай его слишком много, и растение погибнет.

– К чему тут Менкидок? И чудовища?

– Эта болезнь позволяет живым созданиям… принимать больше.

Гвенна попыталась уложить в голове его мысль.

– Чума, изувечившая целый материк, сводится к способности больше есть?

– Эта чума позволяет растениям, животным, людям питаться от любого источника: солнца, вибраций земли, ветра.

– Недурно было бы питаться ветром.

– Проклятие не в способности так питаться, а в невозможности остановиться. Болезнь сносит все пределы. Или, во всяком случае, немыслимо их раздвигает. Здесь ничто не знает сытости. Можно за вечер съесть половину свиной туши и остаться голодным. Эта земля пожирает самое себя.

– Ну а чудовища откуда?

– Это тело не создано для поглощения таких количеств. – Киль поднял руку, осмотрел ее и уронил на колени. – Мы с вами едим, но можем и перестать. Мы не впитываем силу ветра. Не растем от солнечного света.

– А больные…

Гвенна чувствовала, как в мозг внедряется скользкий червячок понимания.

Историк снова кивнул:

– Они голодны и едят без конца: едят солнечный свет, едят кровь, едят саму землю. Сила хлещет в их плоть и в их зародыши, изменяет их, искажает…

– Создает пауков с собаку ростом.

– Или ходячие деревья. И тысячи других существ, которых не может быть.

Гвенна сдержала дрожь. Собакопаука можно проткнуть мечом. Ходячее дерево – поджечь.

– А люди?

Киль задумчиво покивал.

– Со временем болезнь несколько искажает и человеческое тело, как тела животных. Однако основная сила вливается в разум.

– И сводит нас с ума?

– В числе прочего.

– Чего – прочего?

– Вы, возможно, слышали рассказы.

Гвенна вспомнила залитые элем ночи в таверне, сказки пиратов и контрабандистов.

– Большей частью про голоса и видения. Как обычно у чокнутых.

– В видениях и голосах, вызываемых этой болезнью, – возразил Киль, – ничего обычного нет. Они подлинные.

Гвенна захлопала глазами, думая, не ослышалась ли.

– Подлинные что?

– Подлинные явления.

– Не поняла…

– Больных иногда посещают образы, для них непереносимые, но это не значит, что видения ложны. Эти видения отражают существующее – в этом мире или в других мирах.

– В других?

– Вы же не думаете, что все сводится, – он повел рукой, – к этому?

Гвенна взглянула на него и отвернулась в темноту. За деревьями кто-то вскрикнул и замолк. Историк не походил на сумасшедшего. Она не чуяла в нем безумия. Он сидел, как сидят в саду под яблоней, рассуждая об урожае бобов на нынешний год.

– «Это», – наконец заговорила она, – в смысле не только это дерево, и эта земля, и те вон лианы, а весь этот мир?

Он кивнул.

– Да, – осторожно ответила она. – Именно так я и думаю.

– А боги? Где пребывают они?

– Не знаю, много ли вам известно о кеттрал, но я большей частью училась взрывать людей и рубить напополам, а не философствовать об обители богов.

– Пожалуй, это пробел в вашем образовании.

Она потрясла головой в надежде прояснить ее и вернуться к подобию здравого смысла.

– Что вы за историк такой, прах вас побери?

– Как все историки – пытаюсь понять мир.

– И в вашем понимании болезнь этого континента дает людям особые… силы?

Она бы сочла это смешным, если бы сама не обладала кое-какими силами. С того дня, как позволила сларну себя укусить, как спустилась в пещеры, Гвенна силилась понять, что с ней не так, что сломалось. Конечно, она получила и преимущества: скорость движений, быстрое заживление, острое зрение, но каждый дар имеет свою цену.

– «Дает», – ответил историк, словно отзываясь ее мыслям, – предполагает дар. Болезнь же внедряет в разум нечто излишнее, избыточное, как если бы страдающему от жажды влили в глотку бочку воды.

– Кое-кто из разведчиков здесь выжил, – напомнила Гвенна. – Некоторые возвращались в своем уме. А другие только… слегка повредились рассудком.

– Существуют способы устоять.

– Не есть и не пить, – вернулась к уже слышанному Гвенна. – И тогда с нами ничего не случится?

Налетел порыв горячего ветра, согнул ветки и опал. Словно весь континент затаил дыхание, ожидая.

– Отчасти так, – согласился Киль. – Некоторое время. Рано или поздно болезнь повредит все, что вы несете в себе.

– А можно что-то сделать, чтобы уравнять шансы?

– Дышать медленней.

Гвенна повернулась к нему, вылупила глаза:

– Паршивая шутка.

– Есть способы, – невозмутимо ответил Киль, – управлять дыханием, замедлять частоту сердцебиения и прочие телесные движения. Некоторые предполагали, что, если не думать, это предохраняет от любого заражения.

– Нет, я узнаю о вас всю правду еще до конца пути, – мотнула она головой.

– Чем вас так привлекает правда?

– Когда меня посылают на задание на край света с каким-то непонятным засранцем, хочется понимать, кто он такой. Особенно если он называет себя историком, а сам обращается с копьем и луком не хуже любого кеттрал. И как ни в чем не бывало предлагает не дышать.

– Дышать медленней, – поправил Киль.

– Да-да, – пробормотала она, – дышать медленней.

Гвенна снова занялась окружавшими их джунглями. Где-то на севере, может в миле от них, кто-то всхлипывал или заходился смехом. Звук возвышался и затихал, потом перерос в визг и оборвался. Гвенна рассеянно почесала колено, опустила глаза и обнаружила, что тонкий червячок успел наполовину вгрызться ей в икру. Скрипнув зубами, она выдернула поганца, рассмотрела при скудном свете луны извивающуюся ниточку и, швырнув на землю, раздавила каблуком.

– А что с неббарим? – снова заговорила она.

– Я все ждал, что вы о них спросите, – медленно кивнул Киль.

– Вы в том городе назвали их чудовищами.

– Они соответствуют определению: сильные, быстрые, злобные; совершенно не знают жалости.

– А они… – Гвенна махнула рукой в темноту. – Они заражены? Этой болезнью? Не потому ли они такими стали?

На самую малую долю мгновения ей померещилось в лице историка что-то похожее на чувство. Потом над ней шевельнулись ветви, застонали, как стонут в лихорадочном сне, – по его лицу скользнул звездный свет, и то, что ей почудилось, пропало.

– Нет, – ответил Киль. – Они невосприимчивы к заражению. Много тысяч лет как невосприимчивы.

– Тогда что сделало их чудовищами?

Историк поджал губы:

– Что сделало нас теми, кто мы есть?

Гвенна разглядывала свои руки, тонкие шрамы на сгибах пальцев.

– Собственный выбор. Учителя. Слепая удача, чтоб ей пропасть.

– Именно так, – кивнул он. – Однако некоторые чудовища уже чудовищными приходят в мир.

– Все легенды говорят, что кшештрим их перебили.

– Это так.

– Но там… – Она махнула рукой на юг, туда, где за много миль лежал пустой город с жутким статуями и грудами черепов. – Вы сказали, это работа неббарим. По мне, маловероятно.

– Маловероятно… – Он проговаривал слоги, словно изучал каждый в отдельности. – Проживите подольше, и обнаружите, что «маловероятно» никак не пересекается с «невозможно».

– У меня за пазухой два с половиной десятка лет. Они научили меня не придумывать сложных объяснений там, где подходят простые.

– Какое же простое объяснение подойдет к тому городу? – поднял брови Киль.

– Что там давным-давно высадились люди – может, переселенцы или беженцы от… как там сказал Дхар? Великого голода. Они жили, как все люди: возделывали землю, сражались, строили всякое…

– А те колодцы? – мягко напомнил Киль. – Горы черепов?

– Чтобы наваливать черепа грудами, не надо неббарим. Может, те люди завели какое уродское поклонение габбья. Или человеческие черепа – останки их величайших воинов.

– Возможно. – Некоторое время историк изучал ее лицо, потом снова отвернулся к стене джунглей. – Возможно.