Через пропасть в два прыжка

ГЛАВА 18. ЗАПАДНЫЙ РАЙОН МОСКВЫ

Дома Вашко не сиделось. Поужинав, он попытался включить радио, потом телевизор. По «Радио России» опять трепались про «акцию» Коля — дал обещание прислать еще несколько сотен тысяч тонн продуктов. Телевизионные «Вести» показывали, как американские солдаты разгружали в Шереметьеве самолет. Какой-то холеный офицер с блестящим прикусом хвалил русских за педантичное и повсеместное распределение продуктов: русские учителя так здорово все наладили, что внесли в списки на получение конфет, тушенки и галет даже иностранных школьников, родители которых работают в посольствах и консульствах.

Чертыхнувшись, Иосиф Петрович выключил всю эту капиталистическую пропаганду, ставшую такой же назойливой, как раньше коммунистическая, и отправился на свой наблюдательный пункт.

Когда начало смеркаться, он увидел, как Курт, забравшись в кабину грузовика, включил транзистор, — из радиоприемника, настроенного на немецкую станцию, полилась маршеобразная мелодия. Водитель улыбался и наливал в малюсенький кипятильник воду.

«Кофе, наверное, будет выкушивать — так у них принято…» — подумал Вашко, садясь за руль «жигулей».

Завел мотор. Но что-то его не отпускало. Какая-то смутная тревога. Неясность… Он заглушил мотор и поплелся сквозь ворота внутрь охраняемой зоны. Таможенников нигде не было видно. А Вашко хотя и недостаточно четко понимал, что его беспокоит, но решил разыскать того молодого парня в фуражке, который притискивал давеча штампик к бумагам Курта.

В конце концов это ему удалось — таможенник сидел среди своих коллег и пил чай из кружки.

— Здорово, орлы! — бесцеремонно ввалился он в вагончик — те подняли головы, ответили на приветствие.

— Вашко Иосиф Петрович, — представился он. — С Петровки я… От Коломийцева. — Он специально назвал фамилию начальника управления ОБХСС, которая им была хорошо известна по роду службы. Таможенникам сразу стал понятен этот неурочный визит, и они, потеряв интерес к Вашко, продолжили чаепитие.

— Слушайте, кто скажет, что этот, из Гамбурга, стоит в неположенном месте?

А ты его сам спроси, — отозвался молодой парень в форме.

— Да я по-ихнему ни бельмеса, а он, видимо, по-русски, как я по-японски…

— Говорит, что ждет представителя больницы.

— Заболел, что ли?

— Да нет — лекарства он привез, а отдавать не хочет.

— Бумаги у него в порядке?

Лучше не бывают — с ихними орлами и когтями на лапах.

— Так какого черта, спрашивается?

— Немцы перемудрили, — отозвался таможенник с большим количеством звезд в петлицах, но такой же молодой, как и остальные его товарищи. — Они, видишь, из гуманных соображений решили осчастливить своими шприцами и презервативами от СПИДа жителей Нагорного Карабаха… Вот и будет ждать машину оттуда до морковкиного заговенья!

— Из Карабаха? — чуть не ойкнул Вашко. — Ни хрена себе хрена… Там же война… Армяне с азербонами воюют…

— Ну так вот им как раз без презервативов никуда… — захохотало сразу несколько глоток.

— А чего, мужики, смеетесь, — пробурчал плечистый таможенник с армейской выправкой. — Вот когда я в тундре служил, так чтобы эту гадость болотную рвануть, мы заряды в презервативы прятали — от мокроты, мой милый, спасает — первый класс. А то ничего не взрывается — они ж все мокрые, заряды-то… Как моя задница!

— Ишь ты… — удивился кто-то из присутствующих. — А я думал, они только по прямому назначению используются…

Вашко, насмеявшись вдоволь, со всеми распрощался. Сев в машину, он долго крутил в руках ключ зажигания, по-прежнему не решаясь ехать домой. Но в конце концов собрался…

…И вот — маета. Нет желания спать, лежать, ходить. Так с ним бывало и раньше, когда он чуял преступника, знал, что тот действует, может быть, именно в эту минуту, секунду, миг, но что делать самому, он еще не решил.

Подойдя к телефону, Иосиф Петрович набрал номер своего бывшего визави по кабинету — Лапочкина дома не было. И на работе телефон не отвечал.

«Носят черти по каким-нибудь чердакам. Всех преступников все одно не переловит… — огорчившись, подумал Вашко. — Хотя я и сам был таким же…»

Он набрал второй номер. Трубку на том конце сняла женщина. Говорила она с сильным грузинским акцентом:

— Квартира Гоглидзе…

— Гамарджоба, калбатоно Манана. Вашко говорит…

— Ах, Иосиф Петрович, — обрадовалась жена Гоглидзе. — Зачем обижаете, дорогой? Давно в гости не заходили почему? Мы же каждый день говорим с Гоги только о вас…

«Врет, конечно, — подумал Вашко. — Это у них, как у японцев, сто тридцать три тысячи форм вежливости…»

— Хорошо или плохо говорите?

— Зачем обижаете, батоно Иосиф? Конечно, хорошо…

— Твой джигит дома?

— Вай, какая жалость — на работе. Он был бы счастлив, что вы звоните…

— Не знаешь, что у них там? Операция какая?

— Не знаю. Сказал, что будет очень поздно…

— Ладно. Передавай привет…

— Спасибо!

Он снова положил трубку. Звонить кому-либо с бывшей работы не имело никакого смысла. Все в бегах — так было при нем, так будет и после его смерти. Одно слово — уголовный розыск.

На лестнице он нос к носу столкнулся с соседом. Тот тоже был невесел, но, завидев соседа, улыбнулся:

— Привет, Иосиф!

Этот молоденький военный, капитан, приехал в их дом лет шесть тому назад и за все это время стал только майором. Видать, и в Москве не всем звания идут споро, хотя молва говорит об обратном: попадешь в штаб, готовь красный материал для лампасов.

— Здорово, Василий! Чего унылый?

Майор снял фуражку, протер тряпочкой, похожей на носовой платок, подкладку и посмотрел не то что с грустью, а даже с тоской на Вашко.

— Затрахался, понимаешь… Сегодня опять эти мамаши бой дали — я тебе скажу…

— Что за мамаши?

— Да солдатские матери. Их, конечно, понять можно — взяли пацанов в армию, а тех там бьют, лупцуют деды-старослужащие, но мы-то, офицеры, что можем, если система такая? Не приставишь же к каждому солдату по офицеру: веди себя порядочно, не дерись, кашу дели справедливо… Прямо-таки детский сад, Петрович!

— Мда-а-а… Всем тяжко!

— А как у тебя в ментовке? — Майор оперся локтем на перила и приготовился к долгому разговору — дома его ждали те же разговоры, что и на службе: жена начнет жаловаться на дороговизну, дети клянчить деньги на жвачку, а оклад увеличили пока не очень…

— Слышь, Василий, — сообразил вдруг Вашко. — Ты чего-то говорил, что у тебя по автомобильной части неплохо. А?

— «Жигули», что ли, полетели? Загоняй завтра в гараж при комендатуре. Там у нас такой парнишка, первогодок из Воронежа, золотые руки…

— Да я не об этом… Грузовик есть?

— Найдем. Завтра позвони на работу — у тебя есть телефон — и никаких проблем…

— Завтра поздно.

— Хм-м-м… Сегодня, что ли? Переезжать куда собрался?

— Вроде того.

— Тогда тебе и солдат с десяток надо. Погрузить-разгрузить.

— Это сверхзадача…

— Ав чем дело, собственно?

— Понимаешь, Василий, — принялся на ходу сочинять Вашко. — Выделили нам на отдел гуманитарную помощь. Немчура с утра стоит у площадки, ну а мы, сам знаешь, без транспорта. Вот и маюсь с утра…

— А что за помощь? Может, тушенки подбросите? Банок десять — в порядке оплаты?

— Ящик дам, только машину найди. А? — Вашко легко было обещать — именно такое количество тушенки, правда, не импортной, а очень даже советской, лежало у него дома: хозяйственники расстарались перед пенсией и сделали царский подарок.

— Ты дома будешь? Жди! Сейчас мигом… Подадим прямо к подъезду!

И майор не обманул — стоило Вашко поставить на плиту чайник, как в дверь позвонили: на пороге стоял сосед Василий и розовощекий молоденький солдатик в потрепанной форме.

— Рядовой Мышкин, — приложил он руку к пилотке. — Прибыл в ваше распоряжение…

— Ты это, — произнес майор, одетый уже по-домашнему — в спортивный костюм, майку и тапочки, — чтобы все как положено, Мышкин! Без вольностей и все указания, как мои… Понял?

— Так точно, товарищ майор.

— Кто там в машине за старшего?

— Сержант Кириченко, товариц майор.

— Вот-вот… Передашь Кириченко мой приказ — все сделать в точности, как подполковник скажет, — он кивком указал на Вашко.

Иосиф Петрович засобирался, начал натягивать плащ.

— А про тушеночку ты, Петрович, не забудь. Как обещал…

Вашко отодвинул занавеску в прихожей и рукой показал на картонный короб:

— Забирай, Василий!

— Как, уже? — удивился тот. — Вот это я понимаю! Порядок в танковых войсках… Обещано — сделано! Давай, Мышкин, хватай коробку и отнеси ко мне…

Солдатик крякнул и, подняв ящик, понес в соседнюю квартиру.

У подъезда стоял здоровенный армейский ЗИЛ со звездами на дверцах. Кроме звезд виднелись в темноте еще какие-то цифры, но что они означали — номер полка, дивизии или давление в шинах, Вашко не знал.

— Садитесь, товарищ подполковник… — приветливо улыбаясь, распахнул перед ним дверь Мышкин. — Куда прикажете ехать?

Приказывать тебе майор будет, Мышкин, а я только просить. Понял?

— Так точно, — разулыбался совсем парень.

— Сейчас посмотрим, что у тебя в фургоне делается, — Вашко подошел к задней стороне кузова и заглянул под брезент — там угадывались красные огоньки цигарок. — Кто тут живой, покажись!

Послышался топот, звяканье металла о металл, и у борта появился рослый рыжеусый солдат с сержантскими нашивками на погонах:

— Сержант Кириченко, — он подбросил в руке автомат и надел ремень на плечо, словно собирался идти на парад.

— Мать честная! — воскликнул Вашко. — Это-то зачем взяли?

— Товарищ майор приказали по полной форме, — не смущаясь, отрапортовал Кириченко.

— И сколько же у вас этого добра?

— Десять у бойцов, товарищ…

— Подполковник, — подсказал стоящий рядом с Вашко Мышкин.

— …И один у водителя.

Хоть патронов-то нет? — с мольбой в голосе спросил Вашко.

— Никак нет, — ответил серьезный Кириченко. — Есть… По два рожка у каждого! Боевые, калибр пять шестьдесят два… Как положено!

— Черт с вами, — совершенно не по-уставному ответил Вашко и неожиданно для себя добавил: — Ты там, сынок, с этим цибульками поосторожнее. Друг друга не перестреляйте.

Он пошел к кабине и устроился рядом с водителем. Куда едем? — передергивая рычаг передачи и запуская двигатель, поинтересовался солдат.

— Куда? — переспросил Вашко. Ведь он и сам еще не до конца разрешил эту проблему. — Куда… Дуй в Армянский переулок. Знаешь где?

— Так точно, товарищ подполковник! Приходилось бывать…

— Ну и трогай, сынок. Раз так получается… — но что получается у Вашко именно так, он не произнес, а сидел, улыбаясь в свои пышные усы.