Через пропасть в два прыжка

5. ДРУЗЬЯ, ПРЕКРАСЕН НАШ СОЮЗ!

Климат в Прикумске был резко континентальным, осень отличалась здесь поразительной краткостью. За неделю отцветали алые листья краснотала, стремительно желтела хвоя лиственниц и подмороженный лес долго, до ноябрьских праздников, а бывало и дольше, ждал снега. Мороз набирал силу сразу и скоропалительно падал к тридцатиградусной отметке. Орловский, наученный горьким опытом Аршальска, на этот раз подготовился основательней. Прямо на трапе самолета он вытащил из портфеля, рыжую, видавшую виды «ондатру» и нахлобучил шапку на голову.

— Серега! — шлепок по плечу остановил Орловского в самом центре аэропорта. — Ты?

На журналиста смотрел, приветливо улыбаясь, полный лысый мужчина, в котором едва угадывались знакомые черты.

— Неужели не признал? Да Гришка я! Ну, вспомни, вспомни…

— Как же, как же… — фальшиво пробормотал Орловский.

— Какими судьбами? Куда? Где работаешь? — вопросы сыпались один за другим.

— Куда? — пожал плечами. — В гостиницу… А ты что здесь делаешь?

— Так жену с детьми отправил московским рейсом. Отпуск у них, а сам вылетаю через неделю. Ты чего? Не помнишь меня?

— Честно говоря, не очень… — виновато взглянул Сергей.

— Ну, здорово живем! — воскликнул мужчина. — Вспомни, «Прикумский рабочий», девять лет назад, фотолаборант… Ну, напрягись…

— Гриша? — неуверенно произнес Сергей.

— Славу богу! Только не Гриша, а Григорий Пантелеймонович Дольский… Специальный корреспондент областной газеты. — Слово «обласной» Дольский заметно выделил.

— А я в «Пламени». Сейчас в командировке…

— В «Пламени»? — с уважением переспросил Дольский. — Ну, ты даешь! А я несколько раз читаю — «Орловский» и все гадаю — тот или не тот! А оказывается, что надо. Слушай, — еще раз хлопнул он по плечу, — а зачем тебе гостиница? К черту гостиницу! Будешь жить у меня… Трехкомнатная, в самом центре, я — один. Мои же уехали… Не сопротивляйся, — он прямо-таки вырвал из рук Орловского тоненький портфель и силой поволок его к выходу. — Садись, не раздумывай. «Жигули» у меня не машина, а зверь… Сейчас мигом домчим, а там и поговорим. Ты как относишься к пельмешкам? Настоящим из сохатинки! Да под сто грамм… Сила!

Орловский что-то отвечал, поглядывая в окно машины, пытаясь разглядеть сквозь дымку очертания когда-то знакомого города.

— Тебе докладываться о прибытии куда надо? — лихо покручивая баранку и не переставая без умолку болтать, поинтересовался Дольский. — По какому ведомству интерес?

— По милицейскому…

— Ого! По милицейскому? Натворили что? У нас это могут, только не очень любят, когда чужие в это дело суют нос. Обходимся и своими силами. Интервью с министром. Информация с брифинга. Хвалебная статейка к Дню советской милиции. И тэ дэ и тэ пэ…

— Да надо разобраться, понимаешь, в одной истории…

— Если надо помочь, можешь положиться! Сейчас мы заскочим в ихний политотдел и доложимся, — подмигнул Дольский. — Сей момент… А уж потом и пропишемся у меня, как положено. Им же удобнее тебя искать, если понадобишься, прямо у меня. Телефон есть, да и живу в двух шагах от офиса… — он излишне громко захохотал.

— Может, чуть позже… Неудобно как-то сразу после дороги.

— А чего неудобно! Сейчас отметимся, а завтра и выйдешь на работу. Проверяй, что хочешь, сколько сил хватит. Пиши, что в голову взбредет… Машинка у меня «Олимпия». Пользуй, твори в полное удовольствие.

«Доложиться» в республиканском министерстве не удалось. Орловский совсем забыл, что сегодня — выходной. Правда, об этом почему-то забыл и Григорий Пантелеймонович.

— А так даже лучше, — решительно приободрил Сергея Дольский. — И у нас, как говорится, время для воспоминаний! Знаешь, что мы сделаем? Оставим дежурному по министерству мой домашний телефон! Захотят познакомиться со столичным журналистом — позвонят! Факт, позвонят…

Орловского удивило, как в Прикумске хранят пельмени. Распахнув створки трехрамного окна, Дольский запустил руку по самый локоть в деревянно постукивавший содержимым большой мешок, а каких обычно хранят картошку, и привычно начал извлекать окаменевшие на морозе тестяные катышки.

— Так до весны и пролежат? — поинтересовался Сергей, оглядывая кухню.

— До весны? — Дольский рассмеялся. — Съедим раньше. Вот гляди, сейчас кастрюлечку затарим на вечер, — он поставил на плите дюралевую емкость размером с доброе ведро. — Да под «чистую слезу» и уговорим… Подумаешь, делов! — он снова хохотнул.

Увидев доставаемую из холодильника запотевшую бутылку водки, поименованную Дольским «чистой слезой», Орлов ский отчаянно замотал головой.

— Не могу! Не упрашивай…

— Боишься, что позвонят, а ты не в форме. Ерунда! По пятьдесят грамм за встречу друзей, а? Никто и не почувствует… Слушай, может, по состоянию здоровья? Или…

— Со здоровьем у меня все в порядке, но пить не буду! — решительно отрезал Орловский, отодвигая приготовленную стопку. — Пельмени с удовольствием, а большего не проси…

Дольский недовольно боднул воздух, но бутылку убирать не стал.

— Неволить не смею, может одумаешься — пятьдесят грамм еще никого с ног не сбивали…

Не прошло и получаса, как на столе дымилась паром огромная лохань, полная благоухавшими ароматами домашних пельменей. В воздухе витали пряные запахи перца и лаврушки.

— А для убежденных трезвенников, — съехидничал Дольский и смешно дернул носом, — пожалте, вот брусничный морс. — Он водрузил на стол небольшой бочонок с висевшим на краю ковшиком. — Немного горчит. Ягоду, когда морозцем прихватит, наипервейшее дело, а уж горечь… Приходится мириться. Кстати, и пельмешки такие ты не пробовал, они не ваши московские, свинные или говяжьи… Сохатинка! Что за мясо!.. Пряное и без специй.

— У вас с этим запросто? Лицензия?

— А шут его знает… Я сам не охотник…

— На рынке продают?

— Ну, ты хватанул. Кто же ее на рынке продавать будет… Раздавят в один миг. Свинины-то по шесть рублей при карточной системе и то не хватает, а тут сохатина! По большому знакомству только и достанешь — там сосед, к примеру, угостит, или кто с работы на охоту идет. Тогда другое дело… Ну, хватит разглагольствовать, за дело! Первый тост — за встречу друзей… За то, что журналистский путь привел тебя в наши провинциальные палестины!

Сергей послушно поднял рюмку красного прозрачного морса и скорее насмешливо, чем серьезно чокнулся с коллегой. Морс в самом деле заметно горчил.

— А теперь на пельмешки налегай! Пока горячие — самый смак… Перчик вот, уксус… Закончим баловаться с огнем, я тебе такую штуку сделаю! За другим окном у меня добрый шматок нельмочки. Ел когда? А… На стружечки острым ножичком ее пощепим, а потом под маканинку и пожар потушим… Строганина у нас — первое дело!

— Ну, поехали! — он бодро поднял вверх в вытянутой руке вторую стопку. — Ну, давай, давай, трезвенник, подымай гвои «боржом»…

Неспешно текла беседа. Вспоминали общих знакомых, не забывая время от времени поднимать бокалы: один с водкой, а второй с морсом…

— Ты мне немного расскажи про эту историю, — предложил Дольский уже слегка заплетающимся языком. Его тянуло на пространные рассуждения, и он практически не переставал говорить. — У нас, понимаешь, тут свой мир, может, чего посоветую, исходя из местных специфических условий…

А на Сергея вдруг навалилась усталость. Видно, сказалась бессонная ночь в самолете. Дольский заметил его зевоту и предложил:

— А, черт! Плохой я товарищ… Не сообразил, что тебе с дороги неплохо бы отдохнуть. Это мы мигом сообразим. — Он неуверенно встал из-за стола и покачиваясь пошел в комнату. Там с трудом извлек из-за шкафа раскладушку и принялся готовить постель.

— По нашему-то сейчас час дня, а у вас в Москве только семь утра, вот ты и раззевался… — он хмыкнул. — А как тебе морсик?

— Нормально! Но горчит между нами говоря, здорово — кажется ягода средней полосы послаще… А впрочем, черт ее знает…

— Ягода! — засмеялся Дольский. — Причем здесь она? Ложись, отдыхай… Выспишься — поймешь в чем дело…

— В смысле?

— Так это же я тебя потчевал дамским винцом. У нас не завозят — ни сухого, ни крепленого, никакого… Вот жена и добавляет в морс немного водки… Так, для скуса! А ты — ягода!

После слов Дольского Сергей понял, что в голове действительно немного шумит.

— Зря ты это… — успел пробормотать Сергей и тотчас провалился словно в яму.

Дольский на цыпочках вышел из комнаты и долго возился на кухне, собирая и перекладывая в мойку грязную посуду. Затем он сладко потянулся и с наслаждением, глядя на морозное полуденное солнце за окном, с пафосом произнес: «Друзья, прекрасен наш союз!» Потом задумался, принялся чесать мизинцем переносицу. «Однако у Пушкина не так… Память подводит». И снова принялся цитировать: «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен…» А дальше? Вот склероз… «Неразделим и вечен… Неразделим и вечен…» Ну и хрен с ним, с этим Пушкиным!” Налил до краев полную стопку и, осушив единым глотком, тотчас налил другую.