Цветок забвения

* * *

Утешать других — психологическая потребность. Это было естественно для Девы, но только если речь шла о её сестрах, конечно. Мы расчёсывали друг другу волосы, плакали вместе, утирали слёзы и держали друг друга в объятьях. В эти моменты мы старательно подбирали слова, делали голоса ласковыми, а руки — нежными. В общем, утешение — тоже одна из техник Дев. И я пришла к Старцу, чтобы продемонстрировать своё умение, потому что он нуждался в этом, хотя я не была сильна в утешении мужчин, но моё желание должно было компенсировать отсутствие опыта.

Но в итоге моё мастерство проявилось в том, что я позволяла ему самому мной утешаться. Целовать, поглаживать и шептать признания, которые он берёг исключительно для меня. Ему этого было достаточно, чтобы забыть о том, что он проклят, предан и, возможно, совсем скоро умрёт.

Нет. Никогда.

Я лежала под ним, сопротивляясь, но не мужской власти, а тому, что он не хочет проявить её так, как позволено только ему. Я цеплялась за него, но во взгляде мужчины проскальзывало беспокойство: что если положение тел вернёт мне худшие из воспоминаний? Вполне возможно, ведь эти полные обманчивых обещаний ласки — тоже разновидность насилия. Но пока луна не истончится, не стоило и надеяться на большее. Илай не позволял мне даже трогать его ниже пояса, наверное, опасаясь, что я забеременею, просто увидев, как он кончает. Нечестно вдвойне, потому что он разглядывал меня и прикасался так, что это смутило бы даже мастериц из дома Утешений. Беззастенчиво, откровенно, каждым движением и словом давая понять, что именно такой я должна быть перед ним всегда: обнажённая и жаждущая.

Он осторожно сжимал мои груди, целуя, прихватывая соски зубами, заставляя дрожать, а потом жалея языком, так что наслаждение становилось даже острее боли. Ниже, сходя с ума от запаха, гладкости, абсолютной открытости кожи, от её цвета и контраста с его собственной. Он надолго прижался губами к связующей печати, к символам вокруг узкой впадинки пупка. И хотя я никогда не замечала, чтобы это место было особо чувствительным, теперь я задрожала, когда меня только коснулось его дыхание. Как если бы его печати сами по себе были эрогенными зонами.

Медленно разведя мои колени, Илай отклонился, чтобы посмотреть на главную из них. На свою самую любимую, красивую, нежную, смертельную печать.

Уверена, он был первым Старцем, превратившим проклятую технику в пояс верности. Вершина его мастерства, судя по довольному взгляду. Его внимание там — это уже почти то, что надо. Когда же он положил ладонь на влажное лоно и по-хозяйски сжал, я со стоном выгнулась, соглашаясь со всем, что он заявлял этим движением. Потираясь об его ладонь, я снова пыталась разгадать, почему мне так нравятся его руки. Это тепло, жёсткость, сдерживаемая мощь…

В этот раз он ласкал меня смело, даже настойчиво, будто требуя показать ему больше, дать почувствовать меня сильнее, чтобы это воздержание стало его лучшим любовным опытом, перечёркивая тот, что он получил в борделях.

Упрекаемый всеми в отступничестве, Илай, наверное, был единственным, кто заслуживал звание великого отшельника. Потому что за десять лет и до сих пор не нарушил свой главный запрет. И, возможно, никогда не собирался? Он поощрял моё желание, рассказывал о своём, но при этом его страсть оставалась частью исключительно моего удовольствия. Он давал мне понять, насколько я желанна, чтобы я испытала главную прелесть мужской любви и могла насладиться ей, полностью оправданная. Чтобы в этом не было ничего оскверняющего и травмирующего.

В угоду мне. Во вред себе.

От этой мысли хотелось взбунтоваться, но, увидев, как мужчина располагается у моих бёдер, я поняла, что не смогу с ним сейчас спорить. Я была и вполовину не так сдержана и сильна, как он. К тому же, судя по тому, как Илай простонал, когда приник ртом к моему лону, останавливать его было бы преступлением… Но всё равно не таким серьёзным, как если бы он сам в тот момент отвлёкся.

Хватая его за волосы, я вспомнила, как однажды уже позволила себе нечто подобное. Когда я, такая же обнажённая, как и сейчас, угрожала ему, закованному в цепи, казнью. В тот момент я даже не представляла, что буду бояться его смерти. Или притягивать его к себе, потому что этот мужчина был создан, чтобы ублажать Деву. Чтобы целовать её прелести, касаясь языком… поглаживать пальцами, раздвигая складочки… медленно проникая внутрь, давая понять, как именно он хотел бы сделать это по-настоящему. Оказаться глубоко, замереть, привыкая и приучая к этому невероятному чувству наполненности. Отступить, чтобы вернуться за большим и дать большее.

Лаская меня пальцами и языком, Старец опять вытворял нечто развратнее самого соития. После такого казалось невероятным, что его рот вообще умел говорить мне «нет».

— Кажется, не так давно ты боялся, что я потеряю память, — напомнила я шёпотом, и Илай улыбнулся.

Несмотря на мучительную нужду, он выглядел так, будто добился своего. Неудовлетворённым, но достойно утешенным.

Но всё пошло прахом, когда в его покои стали ломиться слуги императора. Они торопились ему донести: Ями сбежала. Хуже только, если бы сам Датэ стоял под дверью, заявляя о собственном прибытии.

Меня словно окатили ледяной водой.

Но Илай не выглядел удивлённым. Хотя новость заставила его протрезветь.

Что странно, удивлённым не выглядело даже Дитя, хотя от него удрала не только пленница, но ещё несколько министров. Они, пользуясь своим влиянием, помогли ей выбраться из оцеплённого города, надеясь на её заступничество перед Пламенем погребальных костров. Они искали повод для предательства уже давно, и Илай им его предоставил, когда «категорично» отверг дипломатический подход.

Наверное, в этот самый момент перебежчики уже кланялись своему новому господину, Ями рассказывала ему о наглости последней из Дев и издевательской самоуверенности Старца, а сам Датэ готовился подать сигнал к атаке.

— Я ждал чего-то подобного, — сказало Дитя по возвращении с городских стен. Побег случился в его отсутствие, пока император воодушевлял свою армию и воодушевлялся сам. — Больше скажу: был уверен, что начнётся массовое бегство. Если дело ограничится шестью идиотами — это небольшая потеря. Пусть они и присутствовали на советах, но никакой роли в кампании у них нет.

— Они знают твой дворец вдоль и поперёк.

— Это неважно. — Он сжал пальцы на рукояти короткого меча, прикреплённого к поясу. — Если Калеки всё же прорвутся в город, я не стану бежать или прятаться. Я позволил себе это, будучи судьёй, о чём жалею до сих пор. Теперь я правитель, и это мой шанс искупить прошлые грехи или хотя бы не повторить ошибку.

— Для меня это шанс на то же самое, — сказала я, но благодарить судьбу не собиралась. Я не была рада предоставленной возможности, потому что снова оказалась бессильна что-то изменить. Калека готовился напасть на мой новый дом, а я могла лишь смотреть, второй раз, уже не просто застигнутая врасплох, а позволяющая ему это.

— Ты — знамя победы. Оставаться рядом со мной — всё, что от тебя требуется, — вторгся голос Дитя в мои мысли.

Если уж говорить о символах, то я скорее была камнем на его шее. Вместо душевного подъёма, я угнетала его своим унылым видом. И это при том, что всё это время воодушевлялась не хуже Дитя. Но после расставания с Илаем совсем поникла.

— Собираешься дезертировать? Сбежать от меня на поле боя? — уточнил император, поняв, с кем, на самом деле, я хочу быть рядом.

— Слишком много побегов на сегодня.

— Точно, и во всех виноват Старец.

— Ты же знаешь, что это не так. Он бы не отпустил Ями добровольно. Не из-за родственной любви, а просто из принципа.

— Если бы он дал её казнить, ничего бы этого не случилось.

— Если бы ты дал ему поставить печать на клетку — тоже.

— Хватит с меня его печатей, — пробормотало Дитя, и я недоумённо нахмурилась. — Всё и без того выглядит так, будто он теперь распоряжается в моём доме. Он — ценный союзник, безусловно, но хозяин здесь — я.

— Да, и Калеке это уж точно не оспорить, — сказала я, и Дитя улыбнулось. Незнакомо, как-то даже кровожадно.

— Конечно, нет. Если он достаточно умён, то вообще сюда не сунется. Поэтому я и не переживаю за предателей: они точно рассказали ему, что в моём дворце есть святилище, где техники ему не помогут. Там даже регенерация замедляется, я на себе проверял. Это единственное место на земле, в которое он побоится заходить. Потому что он там превратится в самого обычного человека. — Позлорадствовав вдоволь, Дитя протянуло мне руку. — Идём.

— Но ведь там и наши техники не будут работать.

— Да, но, учитывая твоё состояние, это будет даже честно. Для тебя это самое подходящее убежище.

— Наоборот. На мне защитные печати.

— На мне тоже, — заявил император. Расстегнув застёжки, он продемонстрировал символы на груди, и я удивлённо воскликнула.

— Ты позволил Илаю заклеймить тебя?!

— Не только меня. Моих солдат.

Я мотнула головой.

Невозможно. Речь даже не о беспрецедентном доверии со стороны Дитя, а о способностях Старца — у его тела и сущности тоже был предел. Как он не умер от истощения и кровопотери? Как справился с этим за неделю? Неужели он до такой степени «выспался» накануне? И был отлично мотивирован моим прошлым…

Пока я пыталась разобраться в себе, Илай готовил город к обороне. Даже узнав об этом теперь, я не могла до конца осознать масштаб проделанной им работы.

После такого тем более не захочется, чтобы его старания пошли прахом.

— Вот об этом я и говорю. Теперь все считают его героем больше, чем меня, хотя я внёс не меньший вклад, — проворчало Дитя. — Это моя армия, мой город и мой дворец, и я знаю их и горжусь ими, и мы убьём Пламя все вместе, если у него хватит наглости прийти самому ко мне.

Почему нет? Ему же хватило наглости лезть во Внутренний мир Дев. Но не его наглость уничтожала наш клан.

— Именно поэтому мы не должны полагаться на наши техники в сражении с ним, — рассудило Дитя. — Защитные печати не помогут нам его победить. Сбежать, может быть, но я уже сказал, что бежать не собираюсь. Потому что для меня именно побег будет означать поражение.

Но защитную печать он всё же поставил. На всякий случай. Дитя боялось. Конечно. Так же, как и я, оно знало, что ожидать от Калеки, но страх не превратил его в дрожащего ребёнка. Он решил показать, что и без своего мастерства достоин занимать трон. Что будет восседать на нём, когда враг, пришедший его свергнуть, окажется абсолютно, по-человечески беспомощен…

О чём-то подобном мечтал предшественник Дитя, построивший тот тронный зал. Похоже, нам было судьбой предначертано встречать Датэ именно там.

— Пойдём.