Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

«Иду в последний путь…»

В ночь на 26 августа 1921 года где-то на краю Ржевского полигона под Санкт-Петербургом чекисты выстроили своих жертв. Мужчины, женщины, профессора, офицеры, артисты, поэты. Изможденные и полуодетые, они стояли рядом с уже вырытой для них могилой. Вдруг раздался крик старшего над чекистами: «Поэт Гумилёв, выйти из строя!» Среднего роста человек в помятом черном костюме с некрасивой точно картофелина головой, и удивительно аристократичным лицом, на котором ещё не зажили следы чекистских побоев, докурил папиросу и ответил: «Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв».

После недолгой паузы раздались выстрелы. «А крепкий тип этот ваш Гумилёв, редко кто так умирает», — услышал чью-то реплику руководивший расстрелом особоуполномоченный секретно-оперативного управления ВЧК Яков Агранов.

Может быть, последний рассвет Гумилёва выглядел именно так. Скорее всего — перед нами ещё одна из окружавших жизнь и смерть Гумилёва легенд. А таковых было множество при недостатке достоверной информации. Мы лишь недавно узнали точную дату расстрела. Нет полной уверенности в том, что нам известно место, где это случилось, и, тем более, никто не знает, где поэта закопали. Появился красивый апокриф: якобы извлеченные едва ли не из архивов ВЧК предсмертные стихи Гумилёва, в которых были такие строчки:

Я не трушу, я спокоен,
Я — поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным —
Знаю, сгустком крови чёрным
За свободу я плачу.

Если присмотреться внимательно, то не трудно заметить, что стихи написаны скорее в подражание раннему Гумилеву с его почти ребяческой интонацией. В последние годы поэт писал совсем иначе, без трогательных романтических банальностей, с несравнимо большим мастерством.

Зато другое свидетельство, практически, несомненно: оказавшийся на пару недель позже в тюремной камере на Шпалерной, филолог Георгий Стратановский, видел короткие строчки, нацарапанные огрызком карандаша на тюремной стене: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилёв».

Эта краткая надпись гораздо больше соответствует тому, что писал о своей смерти Николай Степанович Гумилёв (1886–1921), твердо, как и положено православному христианину, веривший в нелицеприятный и милосердный Божий Суд.

Биографии гениев русской поэзии чаще, чем какой-либо другой, заканчиваются пулями. Но и на этом фоне смерть Гумилёва была особенной — не абсурдная дуэль, не глупое самоубийство, не гибель на войне. Хотя каждым из перечисленных способов Гумилёв тоже едва не отправился на тот свет. Но Провидение его готовило к большему — поэт осмелился бросить открытый вызов кровавому большевистскому режиму и был убит, но не сломлен. Он умер святым мучеником русской поэзии, русской культуры, русской нации, восторжествовав над своими палачами.