Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Об исследовательской неряшливости в книге Алексея Иванова и Юлии Зайцевой «Дебри»

Писатель Алексей Иванов широко известен не только как автор исторических и «современных» романов, но и как документалист, умеющий ярко и увлекательно рассказать об истории Урала. Такие книги как «Хребет России», «Горнозаводская цивилизация», повествование о пугачёвском бунте, были приняты читателями с интересом и читались с увлечением, даже если многое смущало — например, колючая неприязнь автора к государству Российскому и стремление выпячивать регионализм в ущерб единству страны и нации.

Но если учесть скудость нашу на писателей, которые рассказывают о нашей истории хоть что-то интересное и познавательное, а не только льют унылую мутную воду, то всё это можно было считать малозначимыми недостатками. До тех пор, пока Иванов от родного Урала не переключился на соседнюю, но всё-таки не родную Сибирь.

Двухтомный роман «Тобол» показался большинству критиков самых разных направлений растянутым и нудным. Фильм и сериал по роману вышли неоднозначными — в них есть и удачи, и чудовищные провалы, в частности невероятное огрубление образа ведущего сибирского интеллектуала, жившего на рубеже XVII–XVIII веков, Семена Лукьяновича Ремизова. А вот, что точно не удалось, так это книга «Дебри»[11].

Издание задумано как популярно-историческое приложение к «Тоболу», рассказывающее об истории русской Сибири до петровских времён, когда происходит действие романа, включительно. Книга написана совместно Алексеем Ивановым и Юлией Зайцевой (вклад соавторов на ощупь оценить не удаётся).

Проблемы начинаются уже с обложки, на которой написано: «Россия в Сибири». Такое, порой довольно навязчивое, представление России и Сибири как двух самостоятельных субъектов регулярно всплывает на протяжении всей книги, причём ради этой конструкции особости, отдельности, самостоятельности сибирского жития, для которого Россия — это внешняя сила, авторы регулярно совершают жертвоприношения фактов беспощадному молоху Красного Словца.

Рассказывая о неудаче в 1663 году воеводы В. Хилкова, пытавшегося ввести в обращение в Сибири медяки, что должно было «уровнять Сибирь с Россией в отношении денег», авторы сообщают, что «самоуверенные и свободолюбивые сибиряки не желали признавать такой экономической условности, как медные монеты», а потому «денежную реформу пришлось остановить». Отсюда авторы делают глобальный вывод: «Сибирь была уже русской, но жила наособицу». Ещё и нажимают: «этот принцип — жить наособицу — актуален и сегодня» (Дебри, 2017: с. 34).

Самое анекдотичное в этой криптосепаратистской мантре — то, что как раз история с неприятием в Сибири медных денег как ничто другое показывала экономическое и социально-психологическое единство всей России, с Сибирью включительно. К тому моменту, как В. Хилков начал навязывать Сибири медяки, в Москве уже полыхнул описанный в любом школьном учебнике медный бунт (июль 1662 г.), заставивший правительство отказаться от медной монеты. Остановить реформу в Сибири пришлось не потому, что та жила «наособицу», а напротив — потому, что москвичи, ценой своих голов, вынудили власть вернуться к надёжному серебряному обращению и провести беспрецедентную финансовую контрреформу.

Периодически, чтобы создать ощущение великой самостийной Сибири, в которую вошли русские колонизаторы, авторы прибегают к откровенной манипуляции, перенося административно-геополитические реалии сегодняшнего дня на далёкое прошлое. «Тридцать казаков объявили Якутию российской — а Якутия по площади вдвое превосходит всю Западную Европу» — сообщают А. Иванов и Ю. Зайцева (Дебри, 2017: с. 22–23). И далее воспроизводят классический «антиколониальный» топос о коварных конкистадорах, обманувших наивных туземцев: «по преданию якуты согласились продать русским столько земли, сколько можно накрыть бычьей шкурой, а русские нарезали из шкуры ремни и очертили ими огромный участок» (Дебри, 2017: с. 23). Возникает вопрос: участок какого из трёх Якутских острогов имеют в виду мифотворцы? 1632 года, 1634‐го или 1642‐го? Разумеется, ни в каких исторических документах и исследованиях следов «предания» не находится, поскольку «покупка земли» в Сибири той эпохи была не в обычае.

Но главное лукавство не в этом — никакой огромной «Якутии», которую присоединяли к России Пётр Бекетов сотоварищи, ещё и в помине не было. Якуты были группой тюркоязычных племён, довольно плотно сидевшей в среднем течении Лены. Своей высокой хозяйственной культурой — скотоводство, металлургия — они и приглянулись русским. Большую же часть современной «республики Саха» заселяли малочисленные, но воинственные и занимавшие обширные промысловые территории племена тунгусов — современных эвенков и эвенов.

Если уж определять присоединённую к России территорию не географически, как «бассейн Лены», что было бы корректно, а этнографически, то П. Бекетов сделал частью России «Восточную Тунгусию». «Якутией» она стала уже под русской властью, так как заведённые русскими порядки позволили якутам численно размножиться. Именно под русской властью они и стали из конгломерата враждующих племен единым народом якутов. Писать о «присоединении огромной Якутии» (не без туманного намёка, что как присоединилась, так может и отвалиться) — значит грешить против истины, да ещё и играть с огнём.

О русской власти в Сибири авторы ухитряются писать с какой-то прямо жёлчной враждебностью, регулярно переходящей грань самой натуральной русофобии. «Цель у власти была одна — держать народ в покорности». Русских воевод в Сибирь «в таёжную тьмутаракань влекли не нужды отечества, а нажива» (Дебри, 2017: с. 33). Любые мероприятия воеводской власти по устроению земли авторы представляют едва ли не как плод случайности. Тем самым они показывают, что совершенно не понимают этику и психологию русских служилых людей, для которых даже погоня за своими частными прибылями всё равно мыслилась как государево дело, стоявшее, безусловно, на первом месте. Впрочем, что такое русские служилые той эпохи А. Иванов и Ю. Зайцева вообще понимают слабо, представляя их как «полустройбатполуспецназ», которому, якобы, работа была «не за обычай» (Дебри, 2017: с. 36).

То в «Дебрях» пишется о «наглости русских», то фигурирует «жадный поп», то авторы, ссылаясь на неких анонимных «историков» (что-то вроде «в интернете написано»), утверждают: в XVII веке в Сибири «книгу в руках держали только бухарцы. Они представляли собой более высокую культуру, нежели русские» (Дебри, 2017: с. 95).. Рассматриваешь в библиотеке Тюменского университета рукопись середины XVI века — Минейно-Триодный сборник с житием святителя Спиридона Тримифунтского, и думаешь: экие бухарцы неожиданные книги почитывали.

И как быть с тем, что в 1653 году соратник Семёна Дежнёва по Анадырскому острогу «Мишка Захаров, соликамской жилец» в составленной им подробной описи-завещании распоряжается: «житье Ефрема Сирина на обиход певчей, двои охтаи, ерьмос и треоди певчие, и те книги пожаловать выпровадить в Ленской будет есть монастырь» (Орлова, Н. С., 1951: с. 354). Книги, как видим, русские люди держали в руках не только в Сибири, но и в самых отдалённых частях Дальнего Востока.

Большинство разделов книги А. Иванова и Ю. Зайцевой производит впечатление «железом по стеклу», когда интересная информация о прошлом русской Сибири перепутана с ошибочными и предвзятыми мнениями. Иногда возникает впечатление, что эту книгу не только в формальном, но и в содержательном отношении писали два разных автора. При переходе к истории Православия на Урале и в Сибири тон и содержание книги ощутимо меняются. Главы о преподобном Далмате Исетском, праведном Симеоне Верхотурском, исторической миссии святителя Филофея (Лещинского) по просвещению Светом Христовым северных народов написаны с необычайной теплотой.

Например, в главе об Абалакской иконе Божией матери говорится: «Что предвещали эти знамения? Они предвещали, что Сибирь не просто будет освоена русскими людьми, а сама сделается русской. И Абалакская икона появилась в Сибири точно так же, как появлялись подобные иконы на Руси. Больше не было разницы между Русью и Сибирью. Они слились и превратились в Россию» (Дебри, 2017: с. 212). Вот к этим словам нечего прибавить, кроме как «Аминь».

Увы, если бы книга состояла только из таких слов и таких смыслов! Раздел о великом русском землепроходце Семёне Дежнёве явно написан «другим» автором. Он исполнен в разнузданном, клеветническом тоне, переходящем всякие границы пристойности: сплошь и рядом используются издевательские эпитеты и, что ещё существенней, вымышленные факты. Будь жив сам Семён Иванович или его прямые наследники — они имели бы полное право подать в суд за клевету и, безусловно, выиграли бы дело.

Начинается глава о Дежнёве с заявления, что «Дежнёв не герой и не титан духа», и напротив — именно его «обыденность и приземленность» показывает, что подвигом была сама жизнь русских первопроходцев (Дебри 2017: с. 125). Спору нет, желание освободить облик русских первопроходцев от наведённого советским официозом хрестоматийного глянца — справедливо, но заявление об «обыденности» Дежнёва откровенно неумное.

Дежнёв смог пройти тем путём по северо-восточной оконечности Азии, где и до, и после него не преуспели другие, скажем отправившийся за ним следом, но повернувший вспять Михаил Стадухин (которому тоже было не занимать ни отваги, ни авантюризма). Семён Иванович сумел провести часть своих кочей там, через бури и льды, где для других это оказалось невозможно. Он выжил там, где другие участники его экспедиции — Федот Попов и Герасим Анкудинов — погибли. Он поставил себе задачу попасть на реку Анадырь — и попал туда. Колумбу, напомним, такое не удалось — тот хотел попасть в Индию, а оказался совсем в другом месте. «Титаном» Дежнёв, быть может, и не был, а вот героем — безусловно.

Нáскоро и с грубыми ошибками (вроде заявления, что три потерянных Дежнёвым коча «отправились куда-то своим путём» — на самом деле они разбились, а их команда была перебита юкагирами) пересказав плавание Дежнёва вокруг оконечности Азии, А. Иванов и Ю. Зайцева снова снабжают Семёна Ивановича издевательской характеристикой: «попросту был изрядным хитрованом» (Дебри, 2017: с. 128). Хотя в довольно многочисленных документах о Дежнёве, известных нам, никаких следов его «хитрованства» не отмечено.

Семён Иванович был незаурядным дипломатом, человеком явно повышенной справедливости, обладателем выдающихся лидерских качеств. Всего с двенадцатью казаками он, до прихода на Анадырь отрядов Семёна Моторы и Михаила Стадухина, ухитрялся собирать ясак с отнюдь не мирных юкагиров и даже взять у них заложников-аманатов. Такого мог добиться только человек выдающейся силы воли, харизмы, тактичности и здравого смысла. Вместо этого А. Иванов и Ю. Зайцева, опускаясь уже до прямой клеветы и вымысла фактов, представляют Дежнёва вором, казнокрадом и объявляют его, не стесняясь в выражениях, «жуликом».

Поводом для этого служит основанная от начала и до конца на выдуманных или извращённых фактах история поездки Дежнёва вместе с пушной и костяной казной в Москву в 1664 году. Подлинная история этого путешествия хорошо известна и неоднократно излагалась исследователями — М. И. Беловым и Н. И. Никитиным, в книгах о Семёне Дежнёве. Принеся казне огромную прибыль, Дежнёв был вознагражден выданными ему соболями на 500 рублей.