Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Поскольку положение дежнёвской корги в устье Анадыря мы знаем точно, то и все прочие географические указания в этой полемической отписке позволяют однозначно сделать обратную реконструкцию похода Дежнёва: корга в устье Анадыря, «Большой нос», где разбило коч Анкудинова — Чукотка, Святой Нос, дальше которого не пошел Стадухин — Шелагский.

Но вернёмся от попыток дискредитировать знаменитый поход Дежнёва к клевете на него самого. В аналогичном по характеру измышлении — «Судьба Семёна Дежнёва» — В. Бахмутов и излагает свой вымысел о «растрате» Дежнёвым и Ерастовым государевой казны. При этом автор не утруждает себя даже сочинением подложного документа. Он просто утверждает свою клевету словами «документы свидетельствуют». При этом никаких архивных ссылок на мнимые «документы», не известные исследователям биографии Дежнёва, В. Бахмутов не приводит. Не приводит, поскольку их попросту нет.

Изложив свою выдумку, В. Бахмутов сообщает, что Ерастов был возмущённым воеводой Голенищевым-Кутузовым «поставлен на правёж (взыскание долга битьём батогами)». Здесь хотя бы отчасти становятся ясны источниковедческие корни его выдумки. О том, что он «стоит на правеже» сообщал сам Иван Ерастов. Но только не в 1666 году, а двадцатью годами раньше, в своей челобитной на имя царя Михаила Фёдоровича, поданной в 154‐м, то есть 1645/1646‐м году. В этой челобитной Ерастов сотоварищи подробно перечисляет свои дела на службе Государю в 1637–1641‐м гг. и заключают рассказ о своих подвигах слёзной жалобой: «И от тех твоих, государевых, дальных служеб, что мы, холопи твои, служили без твоего, государева, жалованья и от конново убойства, обнищали и задолжали великими долги и стоим на правеже. А долгу на нас, холопях твоих, рублев по сту и больше. И впредь нам, холопям твоим, справиться от долгов и неведомо как… И пожалуй нас, холопей своих, за нашу к тебе, государю, службу, и за раны, и за аманатцские имки, и за конное убойство, и за голодное терпение своим царским денежным и хлебным заслуженым жалованьем и послугою, чем тебе, великому государю, бог известит» (Орлова, Н. С., 1951: с. 138).

Этот единственный известный историкам документ, в котором имя Ивана Ерастова и правёж упоминаются в одном тексте, и возбудил, по-видимому, фантазию В. Бахмутова-Красноярского.

Никаких прямых или косвенных упоминаний о том, что Дежнёв или Ерастов были замечены в каких-либо манипуляциях с государевой казной, не существует. Новоповерстанный атаман Дежнёв, очевидно, без всяких приключений доставил порученную ему казну в Якутск. Участвовал ли в этой доставке сын боярский Ерастов — мы можем только догадываться.

Вернувшиеся к 1666 году в Якутск Ерастов и Дежнёв фигурируют оба в документах Якутского острога до 1667 года.

1 августа 1666 года «се яз, Якутцкого острогу дети боярские: Иван Родеонов сын Ерастов, Матфей Иванов сын Ярыгин, Курбат Иванов, Григорей Фёдоров сын Пущин, Александр Хлевинской, сотник казачей Амос Михайлов, атаман казачей Семён Иванов сын Дежнёв…» и другие дают поручную запись за Петра Михайлова, сына Вятчанина, «в том, что быти ему, Петру, за нашею порукою в Якутцком остроге в казачье службе и всякая великих государей служба городовая и отъезжая вряд с своею братьею с служылыми людьми служить и караулы караулить» (Орлова, Н. С., 1951: с. 518–519).

Ерастов и Дежнёв сотоварищи дают за Петра Михайловича Вятчанина обещание «будучи где на великих государей службе, с службы не збежать и великих государей денежное и хлебное жалованье и пороху, и свинцу не снесть, ни пить, ни бражничать, зернью и карты не играть, никаким воровством не воровать» (Орлова, Н. С., 1951: с. 518–519).

Не правда ли — странная порука собственной честью и головой со стороны Ерастова, который, если верить фантазёру В. Бахмутову и повторившим его ложь А. Иванову и Ю. Зайцевой, только что был пойман именно на воровстве денежного жалования? Много ли такая «порука» тогда стоила бы?

Последний раз в исторических документах Иван Ерастов тоже появляется отнюдь не в роли вора под батогами на правеже, а, напротив, — в качестве сурового карателя и преследователя своих недавних товарищей. Летом 1667 года он отправляет с Чичюйского волока сообщение о том, что выдал представителям Илимской судной избы своего недавнего товарища Курбата Иванова, знаменитого первопроходца и выдающегося картографа, провинившегося тем, что у него в несчастном случае погорела государева соболиная казна.

Ерастов в данном случае пошёл поперек воли своего младшего товарища Семёна Дежнёва, который, напротив, старался Курбата Иванова защитить и в заключение (в котором Курбат вскорости и умрёт, не доехав даже до Илимска) не выдавать.

«А велено де ему, Силе Осиповичю, из-Ылимского острогу послать нарошно служилых людей на Чичюйской волок по того сына боярского по Курбата Иванова и велено ево, Курбата, взять тем служилым людем на Чичюйской у атамана у Семёна Дежнёва и привесть ево, Курбата, с собою в-Ылимской острог, и держать до твоего, окольничево и воеводы князь Ивана Петровича, приезду, — пишет И. Ерастов, — И он, атаман, память от воеводы от Силы Осиповича у служилых людей у пятидесятника у Игнатья Бутакова да у десятника у Лариона Смирново принял, а ево, сына боярсково Курбата Иванова, не отдал и скаску за своею рукою мне, Ивашку, в судной избе подал — отдать де я ево, Курбата, не умею, а за нево де я не стою же, потому что де не Курбат под моим началом послан, а яз де, Сенька, с ним, Курбатом, послан на Чичюйской волок по хлебные запасы, и росписки де я дать не умею же. И я, Ивашко, тем делом не замешкал, того сына боярского Курбата Иванова Илимским служилым людем пятидесятнику Игнатью Бутакову да десятнику Лариону Смирному из судные избы отдал и в том с ними росписался, а взял за их руками росписку и подводы им дал, и об том в-Ылимской острог к воеводе к Силе Осиповичю Аничкову писал в отписке» (Орлова, Н. С., 1951: с. 524).

Этот документ ярко характеризует личность самого Дежнёва, пытавшегося до последнего выручить Курбата Иванова.

«Хорошим человеком был Семён Дежнёв… Своих не сдавал, и другим давал жить» — резюмирует эту историю Михаил Кречмар, и с ним трудно не согласиться (Кречмар, М. А., 2014: с. 281). Эта оценка, базирующаяся на реальных исторических документах, конечно, куда точнее характеризует великого землепроходца, чем те эпитеты, которыми, со ссылкой на выдумки графомана-фантазёра, награждают С. Дежнёва А. Иванов и Ю. Зайцева: «хитрован», «прохиндей», «жулик».

Не останавливаясь на одной клевете, авторы прилагают к ней следующую, давая, снова вслед за В. Бахмутовым, совершенно извращённое истолкование второму путешествию С. Дежнёва в столицу, в 1671 году.

От этого путешествия сохранилось несколько документов — уведомления Илимского и Тобольского воевод и Верхотурской заставы о тех или иных непорядках в соболиной казне, которую доставлял С. Дежнёв в Москву. Такие проверки и отписки были совершенно обычны на продолжавшемся несколько лет пути. Так, при первой поездке Дежнёва в Москву вместе с Ерастовым в 1663 году, тобольские воеводы Хилков и Яковлев нашли у них недостачу трёх соболей. В 1671 году тобольский воевода Репнин никаких недостач у Дежнёва не обнаружил, но заметил, что некоторые шкурки подпорчены водой, что Семён Иванович объяснил великими дождями, шедшими во время плавания по Лене.

Все «порухи» в соболиной казне, неизбежные при таком длительном путешествии, каковым был путь из Якутска в Москву, не вызвали у принимавшего казну гостя Остафья Филатьева никаких недоумений. Очевидно, порча находилась в пределах неизбежного в таких случаях процента потерь.

Чтобы оклеветать по этому эпизоду Дежнёва, даже В. Бахмутов пользуется намеками, зато А. Иванов и Ю. Зайцева, не обинýясь, заявляют, что «в долгой дороге Дежнёв срезал печати на тюках с пушниной и подменил меха: себе взял хорошие казённые шкурки, а в тюки пихнул „свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов“. Чтобы уловка не раскрылась, Дежнёв подмочил грузы» (Дебри, 2017: с. 130).

Перед нами вновь прямая ложь. Подобных обвинений ни один из ревизоров в отношении Дежнёва не выдвигал, что А. Иванов и Ю. Зайцева, уже облыжно обвинив Дежнёва, объясняют тем, что тот дал контролёрам «на лапу» (правда, непонятно тогда, зачем они вообще сообщали в Москву о порухах в дежнёвском хозяйстве — авторы абсурдно противоречат сами себе).

Как на самом деле относился Дежнёв к делу сохранения государевой соболиной казны в долгом дождливом путешествии, свидетельствует его отписка, отправленная в 1671 году из Енисейска: «Судом божьим ветры стали противные. И мы вниз реки тянулись бечевою и дале Енисейского острогу не могли поспеть. А хлеб, государь, в Енисейском стал дорог — пуд муки купят з гривною по десяти. А паруса я изпорол в малые лоскутья на волоку для соболиные кровли и тот я парус отдал в отдачу на волоку весь сполна» (Белов, М. И., 1952: Док. № 55). Чтобы государственных соболей не залило, С. Дежнёв велел соорудить из паруса тент над мешками с соболем. И его приказ спороть печати с мешков и достать соболей, чтобы просушить их, вызван был не казнокрадством, а как раз инициативностью в деле сохранения казны.

Особенно характерно, что для оформления своей клеветы А. Иванов и Ю. Зайцева дают мнимую цитату о провинности Дежнёва, подменившего доброго соболя на «худых соболей и недособолей». Но эта цитата никакого отношения к Дежнёву и его поездке в Москву в 1671 году не имеет. На самом деле она — из грамоты царя Михаила Фёдоровича Ленским воеводам Пушкину и Супоневу об освобождении из-под стражи товарища воеводы Матвея Глебова и дьяка Ефима Филатова, оклеветанных и заключённых под стражу воеводой Петром Головиным. Пассаж представляет собой цитату из клеветнических обвинений Головина в адрес этих лиц: «Да Матвей же де Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали служилым многим людем, а велели им по всем ясачным зимовьям иноземцов научать Тунгусов и Якутов, чтоб они промышленых людей грабили и побивали, и наш бы ясак они служилые люди сбирали и добрые соболи имали себе, а в то место в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и иноземцом де Тунгусом велели отойти на иные реки, чтоб де вперед нашего ясаку имать было не с кого»[14].

Растянувшееся на много лет расследование показало, что Глебов и Филатов были Головиным оклеветаны. Точно так же оклеветан А. Ивановым и Ю. Зайцевой с помощью цитаты, выдернутой из головинских речей, сказанных на четверть века ранее, Семён Дежнёв.

При этом необходимо заметить, что все данные о последней поездке Дежнёва в Москву даются исследователями с опорой на статью Н. Н. Оглоблина «Семён Дежнёв (1638–1671 гг.). (Новые данные и пересмотр старых)» в «Журнале Министерства Народного Просвещения» («ЖМНП») (Оглоблин, Н. Н., 1890). Ни один из многочисленных авторов работ о Дежнёве, по всей видимости, со времен Оглоблина не открывал столбца 880, содержащего дело о поездке Дежнёва в Москву. Все сообщающие об этой поездке авторы занимаются исключительно пересказом статьи в «ЖМНП» и своими более-менее правдоподобными измышлениями на её основе.

В заключение напомню вывод самого Н. Н. Оглоблина, на работе которого базируют свои спекуляции прочие авторы: «Составленная Филатьевым „приёмная роспись“ свидетельствует, что вся посланная из Якутска соболиная казна целиком доставлена Дежнёвым в Москву. Следовательно, никаких злоупотреблений со стороны Дежнёва и его товарищей не было, и их объяснение причин вскрытия в дороге нескольких сум и мешков и порчи некоторой части мягкой рухляди — заслуживает полного доверия» (Оглоблин, Н. Н., 1890: 300). Никаких оснований для пересмотра этой оценки попросту не существует.