Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Арийская всечеловечность

Под самый конец жизни Фёдор Михайлович узнал, что такое настоящая грандиозная слава и всеобщее признание. К этой славе привел его с детства любимый Пушкин.

В июне 1880 года в Москве готовилось торжественное открытие памятника А. С. Пушкину. Как общественное мероприятие с публичными речами пушкинский праздник предсказуемо стал местом столкновения идеологических партий. Либералы собирались в своих выступлениях восславить поэта как певца свободы, вольнодумства и космополитизма. Патриотическое крыло организаторов празднества решило противопоставить им Достоевского.

Фёдор Михайлович отнесся к задаче со всей серьёзностью — вместо либерально-общечеловеческой карикатуры на Пушкина показать настоящего русского поэта.

«Почему наш европейский либерал так часто враг народа русского? Почему в Европе называющие себя демократами всегда стоят за народ, а наш демократ… служит всему тому, что подавляет народную силу?» — язвительно замечал Достоевский, полемизируя с критиками своей речи.

А. С. Пушкин, по его мнению, вскрыл главную проблему русского образованного общества, приобретенную в после-петровскую эпоху: оторванность от народа, оторванность от корней, бессильную гордость. Этой болезнью больны и Алеко в «Цыганах» и Евгений Онегин. Сам Достоевский продолжил галерею этих одержимых гордыней «лишних» людей — Ставрогин, Дмитрий и Иван Карамазовы.

«Смирись гордый человек и, прежде всего, смири свою гордость. Смирись праздный человек и, прежде всего, потрудись на родной ниве», — предлагает Ф. М. Достоевский в своей Пушкинской речи единственно возможное решение вопроса — обращение из западнической гордыни к русской народности.

Пример такого обращения дал сам А. С. Пушкин, нарисовавший идеальные русские типы, из которых особое внимание он уделяет Татьяне Лариной. Татьяна русская душою постигает пародийность и пустоту Онегина и осуществляет в себе нечто высшее, чем романтическая похоть — нравственный идеал. Именно в сознании нравственного закона — причина её отказа быть с Онегиным.

«Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда на русского человека», — говорит Достоевский.

Пушкин для него — идеальный представитель русского народного духа. Включая и ту его черту, которую писатель называет «всемирной отзывчивостью», способностью понимать и постигать другие народы и их идеи, улавливать английский, французский, испанский дух.

Однако было бы ошибкой представлять всемирную отзывчивость по Пушкину и Достоевскому как огромный умственный бак, в который сливается культурное варево, а то и помои со всего мира.

Напротив, у Достоевского идея всемирной отзывчивости носит активный, порой почти завоевательный характер. Французский дипломат Мельхиор де Вогюэ с раздражением описывал в дневнике свой спор с Фёдором Достоевским и чеканную формулу русского писателя и мыслителя: «Мы обладаем гением всех народов, и сверх того русским гением. Вот почему мы в состоянии понять вас, а вы нас — нет».

Достоевский пытается примирить русских западников и славянофилов в такой формуле: усвоение западной культуры стало для русских частью осуществления собственной национальной идеи, поскольку в основе этой идеи устремленность «ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода… Для настоящего русского Европа и удел всего арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность».

Россия призвана решить противоречия Европы, внести примирение в Европу — такова мечта Достоевского, которую «либеральная полиция», — как выразился Фёдор Михайлович, немедленно бросилась разоблачать.

Но все разоблачения были потом: само произнесение речи закончилось всеобщим триумфом.

«Когда я закончил — я не скажу тебе про рев, про вопли восторга: люди незнакомые между публикой плакали, рыдали, обнимали друг друга и клялись друг другу быть лучшими, не ненавидеть впредь друг друга, а любить», — писал Достоевский жене.

«Вы гений, вы больше чем гений»; «Вы наш святой, вы наш пророк» — кричали Достоевскому. Рукоплескания продолжались полчаса. Даже западник Тургенев, и тот обнимает своего старого врага.

Не понимаемый, бедствующий и мучимый почти всю свою жизнь русский пророк уходил к Богу в лучах славы.