Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Для сравнения укажем, что в отписке тобольских воевод Хилкова и Яковлева о первой поездке Дежнёва и Ерастова в Москву было отмечено: «А не достало, государи, против якуцкие росписи по нашему ж, холопей ваших, досмотру 3‐х соболей» (Орлова, Н. С., 1951: 510–511). Таким образом, согласно Оглоблину, получается, что в 1671 году Дежнёв доставил казну в лучшем состоянии, чем сделал это с Ерастовым в 1665 году. Тогда пропали три соболя, тут же, несмотря на все приключения, — ни одного.

Удостоили плевка авторы «Дебрей» и последние минуты Дежнёва, заявив, что тот-де не вернулся из Москвы так как «подготовил себе тёплое местечко» (Дебри, 2017: с. 130). Всё, что мы знаем о Дежнёве, — спокойствие, верность слову, дипломатичность, умение внушать к себе любовь, заставлявшее его вторую жену Кантеминку просить отправить её с мужем на далёкий полярный Оленёк (Белов, М. И., 1952: Док. № 51), — совершенно исключает предположение, что Семён Иванович мог просто взять и бросить в Якутске жену и сына.

А то, что при отправлении в Москву у Дежнёва в Якутске осталась жена, неопровержимо свидетельствует составленная 3 марта 1673 года «память» хлебного стола в денежный стол подьячему Михаилу Ушнитцкому о выдаче жёнам якутских служилых людей, в том числе жене атамана казачьего Семёна Дежнёва — Пелагее (скорее всего это одно лицо с Кантеминкой), денежного жалованья взамен хлебного (Орлова, Н. С., 1951: с. 537).

Для чего А. Иванову и Ю. Зайцевой понадобилось выдумать (или «скопипастить» у графомана) этот ушат помоев на Дежнёва — на первый взгляд, кажется непонятным. Почему этот дипломатичный и старательный служилый человек раз за разом удостаивается таких потоков ненависти и клеветы?

Можно, конечно, сослаться на то, что авторы стремились «оживить» историю, придать ей интересный для нашего воспитанного на желтой прессе читателя привкус сенсационности, который никогда не лишен гнильцы. А поскольку в подлинных документах о Дежнёве никакой гнильцы обнаружить не удалось, то и пришлось «скопипастить» фантазии графомана В. Бахмутова, украсив их отсебятиной из нелицеприятных эпитетов.

Однако истинная биография Семёна Дежнёва дает нам немало подлинных «желтых» сюжетов, начиная от борьбы с Михаилом Стадухиным или спора с Юрием Сильвестровым о приоритете в открытии моржовой корги и заканчивая попыткой защитить Курбата Иванова. Но ими авторы почему-то не воспользовались. Да и ни о ком другом из русских покорителей Сибири А. Иванов и Ю. Зайцева не пишут с такой нарочитой презрительной интонацией. Так что придется искать более основательные объяснения подобной злонамеренности.

Первое лежит на поверхности. Семёну Дежнёву принадлежит, несомненно, одно из великих географических открытий в истории и, конечно, отнять его у русского человека (как делают многие) или хотя бы запачкать его имя для определённой категории авторов — своего рода «дело чести».

Второе объяснение более глубокое. Оно связано с тем, что история Семёна Дежнёва — это классическая русская история успеха. Он честно служил, совершил большие дела, удостоился от Государя приличных наград и пожалований, совершил жизнь и службу беспорочно. Дежнёв выламывается из любимой многими, в том числе и А. Ивановым, парадигмы «яркий русский человек против несправедливого к нему государства» и практически разрушает её.

Дежнёв так сильно ломает канон о «вечном русском недотепе-неудачнике» и подлом и жестоком российском государстве, что для защиты этого канона приходится прибегать к прямо-таки экстренным мерам — клевете, манипуляциям, измышлению событий и подлогу цитат. Характерно то, что ни к кому больше из своих героев А. Иванов такого цинизма и хамства не проявляет, очевидно, потому, что они соответствуют его образу отвергнутых властью неудачников.

И лишь Семён Дежнёв стоит над своей эпохой настоящим вызовом, свидетельством возможности жизненного успеха. Этим он и вызывает у конструкторов «гена русской неудачи» ненависть, пожалуй, ещё больше, нежели своими открытиями.