Миф о Христе. Том II

С вышеприведенным местом послания Иуды Уайттэкер сравнивает другое, — в «Сивиллиных оракулах», важном иудейском произведении, где читаем следующее: «Снова сойдет с неба один, выдающийся муж, который распростирал свои руки на плодовитом древе (Кресте), лучший из евреев, заставлявший некогда солнце стоять, говорящий прекрасными словами и чистыми устами». В немецком издании ветхозаветных апокрифов, изданн. Каучем (1889 г., т. II), это место переведено так: «руки которого распростирал на плодовитом древе лучший из евреев», слово «один» отнесено к Моисею, крест к Исходу, 17, 12. Между тем Моисей распростирает свои руки не на древе, а только в форме креста, и не Иисус Навин, остановивший солнце, но Аарон и Ур поддерживают его руки, в то время, как Иисус Навин сражается с амаликитянами. Следовательно, также и здесь два образа — Иисуса и Иисуса Навина сливаются в один, и мы, на основании данного места, заключаем, что ветхозаветного Иисуса Навина уподобляли не только «распятому» рабу божию, но и сходящему с неба мессии.

Дальнейшее подтверждение того, что имя Иисус уже в дохристианское время было именем бога, дает так наз. «Учение 12 апостолов», по мнению Гарнака и др., оригинальное иудейское произведение, которое только впоследствии было обработано довольно поверхностно в христианском духе. Здесь по поводу причащения читаем следующее: «Благодарим тебя, наш отец, за святой виноград Давида, раба твоего, который ты явил нам чрез Иисуса своего раба. Благодарим тебя за жизнь и ведение, которое ты явил нам чрез Иисуса, своего раба... Благодарим тебя за твое святое имя, которое ты вселил в сердца наши, и за ведение, и за веру, и за бессмертие, которые ты явил нам чрез Иисуса, раба своего». Как могло случиться, что здесь недостает известных из евангелий причастных слов тайной вечери, которые должны были для христиан быть чрезвычайно важными и дорогими и которые здесь заменены вышеприведенными? И этот Иисус «Учения 12 апостолов», явивший, будто бы, своим верным «святой виноград Давида», тот ли вообще Иисус, который фигурирует в евангелиях? Этот Иисус, возвещающий жизнь и ведение и тем самым дарующий верным бессмертие, имеет подозрительное сходство с Иисусом древних гностиков, у которых также сообщенное им (т. е. Иисусом) ведение (гносис) представляет самый существенный признак и залог вечной жизни.

Ну, а так наз. Откровение Иоанна? Также и здесь, как видно, мы имеем дело с первоначально-иудейской и только позднее, быть может, обработанной в христианском духе основой, и никто не может с уверенностью сказать, что ядро «Откровения» было написано до или после так наз. времени жизни

Иисуса. Эта выступающая в облаках страшная фигура «сына человеческого», который говорит там: «Я — альфа и омега», как Яхве у Исайи говорит себе: «я первый и я последний»; «глаза его и волосы белы, как белая шерсть, как снег; и очи его — как пламень огненный; и ноги его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос его — как шум вод многих. Он держал в деснице своей семь звезд; и из уст его выходил обоюдоострый меч; и лицо его — как солнце, сияющее в силе своей». И далее, затем, этот Агнец с семью рогами и семью очами, который стоит «как бы закланный», и который открывает таинственную книгу с семью печатями. А младенец жены, «облеченной в солнце, под ногами ее луна и на голове ее венец из двенадцати звезд», он похищается, уносится к богу и престолу его, и о нем сказано, что ему надлежит «пасти все народы жезлом железным»!

Или пусть вспомнят о всаднике на белом коне, на голове которого много диадем, облечен в одежду, обагренную кровью, и имя ему «слово божие... он топчет точило вина ярости и гнева бога вседержителя. На одежде и на бедре его написано имя: царь царей и господь господствующих». Какое отношение к «простому» Иисусу евангелий имеют все эти различные фигуры? И как нам объяснить себе, что из этого Иисуса так вскоре после его смерти могли развиться эти странные, дико-уродливые и гигантские образы? Не имеем ли мы здесь дело, скорее, с необработанными фантазиями религиозных сект и тайных кружков, Иисус которых с самого начала был не человеком, а сверхъестественным, божественным существом и в экстатических видениях которых мифические и пророческие элементы сгущались в эти раскаленные лица и гигантские образы, как они выступают перед нами в Откровении Иоанна?

В отдельных местах еще ясно просвечивает связь Откровения с пророком Исайей: в образе младенца и закалываемого агнца; в намеке на «корень, потомка Давида», на «звезду светлую и утреннюю», в образе всадника, который топчет точило вина ярости и гнева; в указании на страдания святых, которое отнюдь, как думали до сих пор, не относится к гонениям на христиан, а напоминает о страданиях праведника в Премудрости Соломона; в утешении «живыми источниками вод» и вечным светом агнца, в котором ходят народы, которому цари земли приносят свою славу; в обетовании нового Иерусалима, в котором складываются в груды сокровища народов и в котором существовать будут уже только праведники; в борьбе Яхве с Левиафаном; в образе великой трубы. Только реального Иисуса, который, говорят, послужил основанием всему этому, нигде здесь узнать нельзя и его не нашли бы в Откровении Иоанна, если бы не приступали к чтению этого произведения с предвзятым мнением, что оно принадлежит к христианскому кругу идей, и что Иисус, о котором здесь идет речь, — тот же самый, мнимую историю жизни которого рассказывают нам евангелия. Может быть, это произведение было тайным произведением «иессеев» в вышеуказанном смысле этого слова. А что оно действительно представляет собою христианское произведение и имеет в виду «исторического» Иисуса, — это сначала следует еще доказать. Многочисленные астрально-мифологические намеки, содержащиеся в этом сочинении и открытые Дюпюи, позволяют судить во всяком случае не об историческом, а, скорее, чисто мифическом Иисусе.

Далее, если уже в дохристианское время Иисус имел мифическое значение, то было бы весьма странно, если бы он не пользовался культовым почитанием у некоторых сект, особенно принимая во внимание роль, какую играл в греческом мистериальном культе в качестве целителя и патрона врачей родственный с Иисусом по имени и по существу Язий или Язон. Несомненно, что Моисей не только в александрийской религиозной философии Филона, которая наитеснейшим образом связана с палестинским сектантством, но и в самой религиозной практике сект пользовался прямо-таки божественным поклонением. Как Филон видит в Моисее законодателя и пророка, «чистый дух» и идеальный образ человечества, посредника и примирителя с богом, — больше того: само божественное существо, так, судя по его намекам, обстояло дело и в некоторых иудео-гностических сектах, которые смотрели на Моисея, как на своего рода бога, рассказывали о схождении его с неба и на этом основании чествовали в его лице победителя смерти и демонов. О терапевтах Филон сообщает, что у них седьмая суббота, пятидесятый день года, была большим праздником, когда, после торжественной ночной трапезы, носившей, без сомнения, мистический смысл, мужчины и женщины образовывали двойной хор; в последнем Филон видит подражание тому хору, который запели в качестве победного гимна и благодарственной песни Моисей и его сестра Мириам после перехода через Красное море. У Филона и терапевтов освобождение евреев от египетского рабства означает освобождение души из цепей чувственности и переход в царство чистого духа. А так как трапеза терапевтов, наверно, относится к пасхальной трапезе, каковую справляли евреи перед своим уходом из Египта, то она у них, равно как и христианская вечеря (причащение), заключала в себе рядом с мистическим, также и исторический смысл. В пасхе или в ее копии, трапезе терапевтов, душа подготовляется к выходу из уз чувственности, затем через божественную помощь в переходе чрез служащее границей Египта (или тела) Красное море она получает это освобождение и в священных хорах, пьяная от любви и полная благодарности к освободителю-богу, радуется и веселится своему избавлению.

Далее, Иисус Навин является прямым родственником, — больше того: даже двойником Моисея. Переходу через Красное море соответствует у Иисуса переход через Иордан, небесный поток, каковым считали эту реку мандеи; с этим переходом тоже связан праздник пасхи. История Иисуса Навина черта в черту копирует историю Моисея, — больше того: создается впечатление, что в обеих этих историях пред нами только различные формы одного и того же мифического образа, — законодателя и вождя Израиля, т. е. солнца в его переходе чрез водную область весною в своем слиянии с Оанном, обусловливающим и предвещающим времена года. Поэтому, так ли отдалена и странна гипотеза, что также и Иисус (Навин) был первоначально эфраимским именем солнца, древнеиудейским богом сект, культовым героем некоторых гностических кругов, которые в этом отношении находились под влиянием своих языческих соседей и хозяев с их поклонением подобным мифическим личностям? Если Мелхиседек, которого, равно как и Моисея, Филон сравнивает с божественным «словом», Логосом и мессией, если Ной, Энох, Иосиф, — больше того: даже Каин пользовались культовым почитанием, то неужели Иисус Навин, этот второй Моисей, мог быть совершенно обойден вниманием?

Мы знаем теперь, что существовал дохристианский иудейский гностицизм. В своем превосходном сочинении «Der vorchristliche jüdische Gnostizismus» (1898 г.) Фридлендер великолепно обрисовал нам этот гностицизм в его связи с александрийской религиозной философией, между тем как Гункель открыл его отношение к персидскому и вавилонскому миру представлений. Следует ли предположение о существовании дохристианского культа Иисуса отбросить безо всяких околичностей только потому, что у нас в руках нет прямого письменного свидетельства в пользу такового? Мы все же можем догадываться о его существовании на основании немногих сохранившихся следов, мы заключаем о действительном существовании его, руководясь теми научными правилами, на основании которых обычно в историческом исследовании факты добываются из намеков и остатков исчезнувшего мира, когда все прочие источники хранят молчание. При этом, конечно, мы вряд ли когда-нибудь выйдем за пределы более или менее надежных предположений и не потому только, что мы имеем здесь дело с тайными культами, учения которых, быть может, вообще не были записаны, но скорее потому, что христианская церковь в союзе с иудейской синагогой сделала все для того, чтобы смести с лица земли еретически-подозрительные произведения и затереть следы истинных первоисточников христианства.

Мы ежедневно чувствуем, как римская церковь еще и теперь не дает ходу и запрещает неудобные для нее сочинения. Как в этом отношении вела себя церковь, когда у ней притом в распоряжении были все средства, как в то время, и когда она имела еще неограниченную власть над душами, а число произведений такого рода было ограничено, — обо всем этом мы теперь не можем составить себе никакого правильного представления, тем более, что эти гностические тайные писания во всяком случае существовали только в очень незначительном количестве экземпляров. С гностицизмом мы знакомимся вообще только в тенденциозном изображении его церковных противников, так как церковь пустила в ход и небо, и ад, лишь бы уничтожить труды его сторонников. А что при этом погибли все сокровища духа, — то это мы так же мало простим церкви, как и ее зверское уничтожение нашей собственной древнейшей литературы, наших песен о богах, былин о героях, волшебных заклинаний, в первые века христианской проповеди в Германии и в течение средневековья, благодаря чему церковь навсегда лишила нас драгоценнейшего достояния, разорвала его руками фанатиков-попов, растоптала грязными ногами монахов, предала пламени.[65]