Миф о Христе. Том II

в) Изречения Иисуса о слабых и кротких.

К самым прекрасным чертам Иисуса обычно относят его близость к калым сим, его любовь к детям, его участие в судьбе самых Незаметных предметов в природе. И, конечно, это — трогательная и симпатичная черта в таком человеке, как Иисус, когда он дружески склоняется к самым слабым из слабых, когда взор его любовно останавливается на цветах полевых и птицах небесных, и когда он их беззаботность о будущем противопоставляет постоянной заботе человека о пропитании. Но что также и эта черта не «единственная в своем роде», — доказывает талмуд, где читаем: «Разве ты видел птицу или зверя лесного, которому нужно было работой обеспечить себе пропитание? Бог питает их, так что они без труда снискивают себе корм. При всем том назначение животных очень маленькое: служение человеку. Последний же знает свое высшее призвание: служение богу; итак, подобает ли ему заботиться только о своих телесных потребностях?». «Видел ли ты когда-нибудь, чтобы лев нанимался в носильщики тяжестей или олень собирал плоды лета, или волк торговал маслом? И, все же, вот эти создания питаются и живут, хотя не знают никакой заботы о пище. А я, который создан для служения своему Творцу, разве я должен больше заботиться о своем содержании?».

Впрочем, можно было бы думать, что намеков Исайи на то, что спаситель будет заботиться прежде всего о слабых и нуждающихся в помощи, могло быть вполне достаточно для того, чтобы «измыслить» благорасположение Иисуса «к детям» и внести эту черту в него человеческий образ. Как показывает талмуд, дети вообще в иудействе очень ценились, и любовь к ним глубоко заложена в характере иудеев. «Из уст младенцев и грудных детей, — говорит псалмовец (8, 3) — ты устроил хвалу», выражение, которое сам Иисус приводит первосвященникам и их друзьям, когда они негодуют на восклицания детей, коими последние приветствуют его в храме. В том же самом псалме (8, 5) читаем: «Что есть человек, что ты помнишь его, и дитя человеческое, что ты посещаешь его? Немного ты умалил его пред богом; славою и честию увенчал его». «Вокруг мессии, — читаем в талмуде, — соберутся все те, которые доискиваются в законе, а именно малые в мире сем; ибо чрез детей, которые еще посещают школу, должна увеличиться сила его».

На основании подобных выражений, рассматривая их также с мифико-символической точки зрения, становится понятным выражение: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне, ибо таковых есть царство небесное», или сцена, где Иисус призывает к себе дитя, ставит его посреди учеников, спрашивающих его, кто больше в царствии небесном, и говорит: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в царство Небесное. Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в царствии небесном». Однако же, и в Талмуде написано: «Следует поставить молодому человеку в похвалу, если он (в мыслях) делается, как дитя», и «кто в этой жизни сам умаляет себя из любви к закону, тот в царствии небесном будет причтен к великим». При этом еще даже неизвестно, что в соответствующих местах евангелия мы не имеем дела с символическим оборотом речи, и не следует ли, как утверждает Вильям Б. Смит, под «детьми», о которых заботится Иисус, подразумевать новообращенных в религию Иисуса. Ведь, талмуд называет «детьми» тех, которые недавно перешли в иудаизм. «Кто примет одно только такое дитя во имя мое, тот меня принимает. А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской». Пусть припомнят себе многократные споры среди ранних христиан и даже еще во втором веке о том, должен ли или нет перешедший в христианство язычник исполнять иудейский закон и подлежать обрезанию, а также и то пренебрежение, с каким христиане из иудеев посматривали на христиан из язычников: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что ангелы их на небесах всегда видят лицо отца моего Небесного. Ибо сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее. Так нет воли отца вашего небесного, чтобы погиб один из малых сих». Тот слащавый и смахивающий на проповедь набор слов, какой Вейнель преподносит своим читателям на странице 86 своей книги, а именно, что Иисусу было дозволено «глас божий слышать в кустике и дереве, в засеянной ниве и пении птичек, в цветущих цветах и играющих детях», — этот набор слов, после всего вышесказанного, кажется, сам собою упраздняется.

У Матфея (11, 25) Иисус говорит: «Славлю тебя, отче, господи неба и земли, что ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам. Ей, отче! ибо таково было твое благоволение. Все предано мне отцом моим, и никто не знает сына, кроме отца; и отца не знает никто, кроме сына, и кому сын хочет открыть. Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас. Возьмите иго мое на себя, и научитесь от меня: ибо я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго мое благо, и бремя мое легко».

Эти слова принадлежат к лучшим выражениям Иисуса. Но и они являются продуктом литературного заимствования. Положение, которое приписывает себе здесь Иисус по отношению к своему отцу, как раз такое же, как у «премудрости» к Яхве в книге Премудрости Соломона. Да и в книге Иисуса, сына Сирахова, читаем: «Приобретайте премудрость себе без серебра; подклоните выю вашу под иго ее, и пусть душа ваша принимает учение; его можно найти близко. Видите своими глазами: я немного потрудился — и нашел себе великое успокоение». Больше того: сама премудрость у Сираха говорит следующее: «Приступите ко мне, желающие меня, и насыщайтесь плодами моими. Ибо воспоминание обо мне слаще меда, и обладание мною приятнее медового сота. Идущие меня еще будут алкать, и пьющие меня еще будут жаждать. Слушающий меня не постыдится, и трудящиеся со мною не погрешат».

В этих словах уже слышится идея причастия с питием крови господа и вкушением его плоти, дабы чрез это очиститься от грехов. Для нас становится совершенно несомненным, что эти слова Иисуса фактически позаимствованы из писания и вложены в уста Иисуса только евангелистом, когда мы находим, что первое выражение также и в данном случае восходит к пророку Исайе, этому первоисточнику евангельской картины: «Жаждущие! идите все к водам; даже и вы, у которых нет хлеба, идите, покупайте и ешьте; идите, покупайте без серебра и без платы вино и молоко. Для чего вам отвешивать серебро за то, что не хлеб, и трудовое свое за то, что не насыщает? Послушайте меня внимательно, и вкушайте благо, и душа ваша да насладится туком. Приклоните ухо ваше, и придите ко мне; послушайте, и жива будет душа ваша; идам вам завет вечный, неизменные милости, обещанные Давиду».

В этом смысле Иисус отвергает богатого юношу, который не может решиться ради царства небесного на отказ от своего богатства: «Истинно говорю вам, что трудно богатому войти в царство небесное. И еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в царство божие». Это — тоже известная раввинская поговорка, когда тому, кто требовал от кого-нибудь веры в невозможное, задавали вопрос «Уж не из Помбедиты (в Вавилонии) ли ты, где хотят прогнать слона чрез игольное ушко?»[76].

А если Иисус на вопрос учеников, какая им будет награда зато, что они последовали за ним, дает им такой ответ: «Всякий кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени моего, получит во сто крат, и наследует жизнь вечную», — то он просто повторяет благословение Моисея, где читаем: «Который говорит об отце своем и матери своей: «я на них не смотрю», и братьев своих но признает, и сыновей своих не знает..., благослови, господи, силу его, и о деле рук его благоволи». «Многие же будут первые последними, и последние первыми», — прибавляет Иисус. «Кто умаляет себя, того возвеличивает бог; кто возвеличивает себя, того умаляет бог; кто гонится за величием, того оно избегает, кто избегает величия, за тем оно гонится», — вторит ему при этом талмуд.