Миф о Христе. Том II

г) Вера Иисуса в «бога-отца».

Иисус, — уверяют нас теологи, исследующие вопрос о жизни Иисуса, — проповедовал совершенно новое, до тех пор еще неслыханное представление о боге, и в этом; прежде всего заключается «единственное в своем роде» и беспримерное величие его благовествования; ведь, это такое деяние, которое мог осуществить только выдающийся религиозный гений, только Иисус. Бог — любящий отец, в противоположность гневному и производящему суд богу иудаизма! «Бог и душа, душа и ее бог», — таков припев, который со дня выхода в свет книги Гарнака «Сущность христианства» слышится со всех кафедр и со страниц листовок евангелических общин и популярных писаний либеральных теологов. Как само собой понятную вещь предполагают, что «сын человеческий», пусть он в данном случае был таковым в метафизическом или только в метафорическом смысле, должен был иметь затмевающее все прежние понятие о боге, — при этом захлебываются от восторга и восхищения пред богопониманием Иисуса. Однако, идея бога-отца обща всем религиям, и не чем иным, как только теологическим предрассудком, является мнение, что, когда эллин обращался с молитвой к «отцу Зевсу» или германец к «отцу всех Одину», то это совершалось без наличия соответствующего душевного настроения, и детски-наивное упование на доброту, выдающуюся мудрость и силу представляемого в роли отца бога не придавало особой окраски характеру их благочестия. Сверх того, представление о боге, как отце, было уже задолго до Иисуса совершенно обычным в иудаизме. Вендт в своей «System der christlichen Lehre» (1906) насчитывает целых 23 места в ветхом завете, где бог в точно таком же смысле, как у Иисуса, называется отцом. Так, и Исайя (63, 16; 64, 7) восклицает: «Ты, господи, отец наш, от века имя твое: искупитель наш».

Быть может, мне возразят, что иудейский Яхве-бог — бог строгий, взыскивающий за грехи отцов с детей и внуков до 3 и 4 поколения. Между тем, в том же ветхом завете сказано: «Отцы не должны быть наказываемы смертью за отцов»; с другой стороны, также и Иисусу не чужда идея творящего суд и карающего бога.

Где у него можно было бы найти более прекрасное выражение о боге, чем следующее: «Господь, господь, бог человеколюбивый и милосердный, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, сохраняющий правду и являющий милость в тысячи родов, прощающий вину и преступление и грех!». Или, где мы услышим более трогательные слова благодарности за отеческую доброту и милосердие бога, чем у псалмопевца: «Благослови, душа моя, господа, и не забывай всех благодеяний его. Он прощает все беззакония твои, исцеляет все недуги твои; избавляет от могилы жизнь твою, венчает тебя милостью и щедротами; насыщает благами желание твое... Щедр и милостив господь, долготерпелив и многомилостив. Не до конца гневается, и не вовек негодует. Не по беззакониям нашим сотворил нам, и не по грехам нашим воздал нам... Как отец милует сынов, так милует господь боящихся его. Ибо он знает состав наш, помнит, что мы — персть. Дни человека — как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его. Милость же господня от века и до века к боящимся его».

Что же касается отношения бога-отца к отдельной душе, то и этот, если можно так выразиться, «религиозный индивидуализм» не является отличительной особенностью Иисуса или христианства, а основной чертой всех более глубоких религий и, в особенности, мистериальных культов. Во всех них отдельная личность старается войти в прямое, личное общение с божеством, и чувство внутреннего единения с богом в них по силе и глубине нисколько не уступает таковому же Иисуса.

В самом деле, бог Иисуса, ведь, тот же бог ветхого завета, единый бог Израиля, бог Авраама, Исаака и Иакова. Сам Иисус в евангельском изображении отнюдь не претендует на то, что он в этом отношении проповедовал какое-нибудь новое учение. Поэтому, уже Вреде разрушил теологическую сказку, будто Иисус учил новому, углубленному воззрению на бога. Даже Вендт, который приложил столько стараний вскрыть и установить разницу между богом Иисуса и богом иудаизма, — даже он, в конце концов, должен был все же воздать должное истине и относительно идеи бога-отца признать: «Иисус — не первый заставил звучать этот мотив, последний раздавался до него как в иудейском, так и в эллинском религиозном мире». Если же он затем прибавляет, что вера в бога-отца нигде не «понималась с такою уверенностью и прямотой, с такою силою и исключительностью, как здесь, т. е. у Иисуса, и нигде она с такой решительностью не относилась к отдельной личной жизни, то Рихард Грюцмахер правильно называет это «утверждениями, которые, несмотря на их, действительно, очень большую прямоту и скромность в установлении того нового и делающего эпоху элемента, каковой внесло христианство в религиозную историю человечества, все же еще недоказуемы».

Бог-отец Иисуса — тот же обычный бог иудаизма. «Ни одна птица не упадет на землю без воли отца вашего», — говорит Иисус в евангелии Матфея (10, 29) и прибавляет: «У вас же и волосы на голове все сосчитаны». В книге Иова (31, 4) также читаем: «Не видел ли он путей моих, и не считал ли всех моих шагов?» «Без воли .бога, ни одна птица не падает с неба, — говорит талмуд, — и (сколь менее угрожает опасность жизни человека, если ее не наведет сам творец?». Равным образом, читаем также и в Pesikta[77] (лист 18, кол. 4): «Разве я не считаю каждый волос у каждого создания?» «Ни один человек не пошевельнет пальцем здесь, на земле, без того, чтобы это не было известно там, наверху».

Большое значение придавали тому факту, что Иисус говорит о боге вообще не как об отце всех людей, но в особенности как о «своем» отце. Но у Марка Иисус называет бога не столько «своим» отцом, как, скорее, отцом Христа. Только у Матфея и Луки эта интимность и фамильярность выступает решительнее в словах Иисуса относительно его отношения к богу, которое затем у Иоанна принимает прямо-таки мистический характер. А если Иисус называет бога «своим» отцом, то мы уже видели, что это выражение, вообще говоря, первоисточником своим имеет Премудрость Соломона, где нечестивцы насмехаются над «праведником» за то, что он говорит о боге, как о «своем отце» (2,16).