Миф о Христе. Том II

10. Притчи Иисуса.

Среди всех изречений Иисуса, кроме сентенций нагорной проповеди, первое место занимают притчи. Они пользуются таким большим уважением и такою славой «единственных в своем роде» и непревосходимых, что, по мнению многих, их одних уже вполне достаточно для того, чтобы обеспечить авторство Иисусу.

Все эти притчи трактуют о «царстве небесном», об его распространении, о способе сделаться достойным его; о положении, какое занимают иудеи и язычники в культе Иисуса в отношении обетования этого царства. Однако, и в данном случае связь с Исайей ясна, как день.

«Пойди, — приказывает господь пророку, — и скажи этому народу: слухом услышите, и не уразумеете; и очами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб я исцелил их» (6, 9). «Зато лепечущими устами и на чужом языке будут говорить к этому народу. Им говорили: вот покой, дайте покой утружденному, и вот успокоение. Но они не хотели слушать» (28, 11). Если эти слова также и в остальном повлияли па изображение отношения иудеев к Иисусу, то они, в особенности, послужили основанием тому, что евангелисты вообще заставляют Иисуса говорить притчами. Тогда мы понимаем, иначе совершенно непонятное, выражение Марка (4, 12), где спаситель свою проповедь пред народом притчами мотивирует тем, что последний не должен понимать его, дабы не обратился и не были прощены ему грехи его. Здесь мы имеем дело только с выдержкой из пророка Исайи. Если где-либо, то именно здесь мы находим мистериальный характер первоначального христианства «иессеев», которые также в этом обнаруживают свою зависимость от Исайи. Учение излагается в притчах, которые «тем внешним» непонятны и которые ими не должны быть поняты. Только ученикам, посвященным, дано знать «тайны (mysteria) царствия божия». Потому-то у Матфея (13, 184) написано: «Все сие Иисус говорил народу притчами, и без притчи не говорил им, да сбудется реченное чрез пророка, который говорит: отверзу в притчах уста мои; изреку сокровенное от создания мира». У Марка же читаем, что Иисус своим ученикам изъяснял все.

Раз дело обстоит так, то мы не удивляемся тому, что одну из самых важных притч, притчу о сеятеле, мы, прежде всего, встречаем у наассенов, той дохристианской гностической секты, на близкую связь которой с христианством мы уже указали. Однако, в этой притче, — как подробнее развил В. Б. Смит, — мы имеем дело с переработкой более древней аллегории, которая своим предметом имела гностическое учение о божественном сеянии происходящих от Логоса рождающих мир семян[82]. Да и в остальных притчах Иисуса не раз выступает источник, причем от повторения его Иисусом он ничем особенным не выделяется и не выигрывает.

Так, притча о купце, который все свое имущество продал за одну жемчужину, находится также в талмуде и восходит к Притчам Соломоновым (8, 10): «Примите учение мое, а не серебро; лучше знание, нежели отборное золото; потому что мудрость лучше жемчуга, и ничто из желаемого не сравнится с нею».

Больше того: даже притча о неводе, которая у Матфея примыкает к этой, по-видимому, внушена тем же самым местом талмуда, согласно которому жемчужина тонет во время бури, проглатывается рыбой, последняя ловится, жемчужина находится и возвращается своему первоначальному владельцу, а тот продает ее и благодаря этому делается большим богачей.

В талмуде читаем следующее: «Бог потребовал от человека отчета: как велик твой долг, который ты должен заплатить мне? Ты грешишь против меня, а я снисходителен к тебе. Ежедневно, когда ты засыпаешь, душа твоя приходит ко мне, дает отчет и, как должница, стоит предо мною. А я, несмотря на это, возвращаю тебе назад твою душу, которая, ведь, — моя собственность. Посему и ты каждый день возвращай обратно своему должнику залог». Нетрудно в этом месте узнать притчу о лукавом рабе (Матфей, 18, 23).

Далее, в талмуде читаем: «Кому можно было уподобить равви Бона, сына Хайя? Царю, нанявшему работников, среди которых особенно выделялся один. Царь призвал его к себе и вступил с ним в беседу. Когда же наступил вечер, поденщики пришли за своей платой. Царь выдал этому любимому работнику такую же плату, как и остальным. Тогда те возроптали: мы трудились целый день, а он работал только два часа, и все же ему дана такая плата, как и нам. Тогда царь прогнал их со словами: он в два часа сделал больше, чем вы за весь день. Так и равви Бон в 28 лет своей жизни проявил более деятельности в изучении закона, чем всякий другой, который прожил целых сто лет». Притча сама по себе вполне логична и неоспорима.

Напротив того, ее библейская параллель, притча о работниках в винограднике, имеет роковой привкус: здесь царь для обоснования своего поведения ссылается прямо на свое личное усмотрение, а недостаток в справедливости ставит себе даже в положительную черту. В устах Иисуса нельзя видеть лучшую передачу ее, если она должна служить здесь иллюстрацией той идеи, что в царстве небесном последние будут первыми, а первые — последними, и что много званных, да мало избранных.

Притча о двух сынах дает наглядное пояснение талмудического выражения: «Праведники обещают мало, а сдерживают много». Притча о мятежных виноградарях внушена Исайей (5): «У возлюбленного моего был виноградник на вершине утучненной горы. И он обнес его оградою, и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые гроздья, а он принес дикие ягоды. И ныне, жители Иерусалима и мужи Иуды, рассудите меня с виноградником моим. Что еще надлежало бы сделать для виноградника моего, чего я не сделал ему? почему, когда я ожидал, что он принесет добрые гроздья, он принес дикие ягоды? Итак, я скажу вам, что сделаю с виноградником моим: отниму у него ограду, и будет он опустошаем; разрушу стены его, и будет попираем. И оставлю его в запустении... Виноградник господа воинств есть дом Израилев, и мужи Иуды — любимое наслаждение его. И ждал он правосудия, но вот — кровопролитие. Ждал правды, и вот — вопль!».

Притча о царском брачном пире читается в талмуде так: «Один царь устроил большой пир, на который было приглашено много гостей. К последним пришло приказание, чтобы они вымылись, умастились и надели свои праздничные одежды, дабы в достойном виде появиться пред царем. Только час пира не был точнее назначен. Более умных заметили уже в 9 часу дня прогуливающимися пред дверями дворца и поджидающими момента, когда разрешат войти. Недальновидные же, наоборот, рассуждали иначе, ибо каждый из них, как и в другие дни, продолжал заниматься своими делами. Вдруг раздался призыв, чтобы приглашенные соблаговолили пожаловать к царскому столу. Тогда первые пришли великолепно украшенными, а последние, вследствие быстроты объявления, в своих грязных рабочих одеждах. Царь дружественно посмотрел на тех, которые могли доказать свое приготовление на его приглашение, а те другие, которые обратили меньше внимания на предписание царя и явились во дворец в неподобающих одеждах, должны были на этот раз заслужить немилость царя. Послушные получили за столом царя свое место, непослушные остались ни причём и, сверх того, понесли суровое наказание».

Притча эта, вследствие содержащихся в ней различных несуразностей, не очень-то удачна, а у Иисуса прямо-таки совсем неудачна. Приглашение к устроенному уже пиру, враждебный отказ гостей прийти на свадьбу, который приводит даже к умерщвлению посланных с приглашением слуг, слепая ярость царя, который из мести за это поджигает их город, гнев его на одного приведенного с улицы, так как последний не имеет на себе брачной одежды, и ужасное наказание, которому он за то подвергается, — все это так неестественно, фантастично и лишено вкуса, что его можно объяснить только полным искажением талмудического прототипа.

Да и притча о десяти девах, наглядно выражающая ту же самую идею, ничуть не лучше. 10 дев, которые ночью встречают жениха, причем одни из них забыли (?) взять масла для своих светильников и за такую малую оплошность были отвергнуты женихом, — это не из жизни взятые образы, а неудачные продукты разнузданной фантазии.

То же самое можно сказать и о том господине в притче о талантах, который награждает ростовщичество, а на того раба, который возвращает доверенные ему деньги без процентов, набрасывается с гневом и приказывает бросить во тьму, где царят плач и скрежет зубов. Заметим кстати, что 25, 29 Матфея является раввинским изречением из талмуда, где написано: «Кто собирает, тому еще более дарится, кто же терпит потерю, от того еще более отбирается».

Что же касается притч у Луки, то притча о потерянной овце читается в талмуде в таком виде: «Один погонщик мулов гнал пред собой 12 мулов, нагруженных вином. Один из них забежал во двор язычника. Тогда погонщик оставил остальных и начал искать первого, который сбился с пути. На вопрос, как он мог решиться из-за одного оставить других, он ответил: остальные остались на людной улице, где можно не опасаться, чтобы кто-нибудь осмелился похитить мои вещи, потому что ему пришлось бы позаботиться, как бы не попасться на глаза столь многим. Так обстоит дело и с остальными детьми Иакова (кроме Иосифа). Они находились под присмотром своего отца и, сверх того, по годам были старше Иосифа. Последний же во дни своей юности был предоставлен самому себе. Посему, говорит писание, бог проявил по отношению к нему особую заботу».

Притча о потерянной драхме, повторяющая и пережевывающая при этом только ту же самую мысль, равным образом, содержится в талмуде: «Если кто-нибудь потеряет монету, то он зажигает много светильников, чтобы найти ее. Если этот труд предпринимают из-за временных благ, то сколь более награда тогда, когда дело идет о тех сокровищах, которые имеют свою цену в будущем мире?». Что раскаявшегося грешника бог предпочитает добродетельным, — это также взгляд раввинов.

Притча о неверном управителе читается в талмуде так: «Один царь назначил двух надзирателей: одного он избрал в казначеи, другого в управляющие над складом соломы. Впоследствии последний попал под подозрение в том, что он провинился в расхищении. Несмотря на это, он недоволен тем, что не попал на должность казначея. Тогда удивленные его претензией, спросили его: дурак, ты навлек на себя подозрение уже при заведовании складом соломы, как могли бы доверить тебе казначейство?». Притча, правда, не особенно-то глубока, но, во всяком случае, и не так рискованна, как это мы имеем дело в евангельской притче с ее выражениями: «И похвалил господин управителя неверного» и «приобретаете себе друзей богатством неправедным. Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом, неверен во многом. Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам: истинное? И если в чужом не были верны, кто даст вам ваше?». Приходится с удивлением спрашивать, как подобная притча могла пробраться в евангелия?

Притча о богаче и бедном Лазаре напоминает талмудический рассказ о двух одновременно умерших людях, из которых один жил добродетельно, а другой порочно. Один равви видел их во сне: первого, весело прогуливающегося около приятного источника, а другого, напротив, тщетно старающегося достать языком воды из источника. Аналогичное читаем в Midrasch Kohlleth (фол. 86, кол. 14): «Из двух грешников один перед смертью исправился, а другой неизменно жил в пороках. Когда последний отправился в ад, он удивился, видя участника в своих постыдных делах на небе. Тогда он услышал голос: глупый, знай, что твоя ужасная смерть побудила твоего спутника к покаянию; почему ты не хотел еще в земной жизни открыть сердце свое к раскаянию? На это грешник ответил: «так дай мне покаяться теперь!» Глупый! — послышалось опять, — разве ты не знаешь, что вечная жизнь подобна субботе? Кто накануне (в пятницу) не заготовил себе пищи на субботу, что он будет есть в субботу? Кто пред смертью не творит покаяния, тот не делается участником вечной жизни». Больше того: даже фраза Луки (16,25) «Чадо, вспомни, что ты получил уже твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь» повторяется в талмуде, где о нечестивцах сказано: «Так как они не получают никакой доли в той жизни, поэтому они получают свою плату в этом мире».