Завораш

Закон должен был одинаково защищать всех граждан Завораша, в том числе и шиван, однако на практике это было не совсем так. На шиван смотрели как на чужаков. Как догадывался Анабас, не последнюю роль в пользу такой неприязни сыграла их религия. Это была экзотическая и пугающая смесь веры во всезнающего и всесильного пророка, в предначертание и в конец света. Якобы тысячу лет назад некий человек предсказал то, что их материк — а затем и весь мир — поглотит пламя. В огне Всесожжения большинство людей получат возможность очиститься от пороков и, освободившись от физической оболочки, обретут свободу в бестелесном виде. В этой религии не было места богу. Всевоплощённого шиваны не признавали, а ритуалы любой церкви отвергали.

Слухи множились. Однако, как это обычно бывает, находились и те, кто действительно что-то знал. Обитатели улиц: мелкие воришки, сводники, менялы, завсегдатаи питейных заведений, а также случайные прохожие и те, кому случилось первыми обнаружить тела. Одни утверждали, будто видели человека в тёмном плаще, другие дополняли этот образ совсем уж неправдоподобными деталями вроде горящих в темноте глаз или серебряной маски, в которой по идее, должно было отражаться лицо жертвы в последние минуты жизни.

Сложно было представить, как кто-то мог разгуливать в таком виде по городу, но этого и не требовалось. Образ быстро оброс новыми подробностями вроде необычно высокого роста убийцы или черного котелка, как у гробовщиков. Все это неизбежно рождало ассоциации с кураторами, и вот уже снова заговорили, о том, что убийца иностранец. На этот раз — практик или куратор из Аскеррона.

Конечно, жители Завораша знали о странных ритуалах, проводимых кураторами в соседнем государстве и о том, для чего именно практики собирают кровь мёртвых.

Возможно, именно поэтому неизвестный совершил все свои злодеяния? Забрать кровь несчастных? Однако кровь осталась на месте — причём большая её часть вылилась на камни или впиталась в почву там, где произошли убийства. Для любого их кураторов такая трата гуморов была немыслимой. Но что об этом мог знать простой горожанин?

Анабас как раз размышлял об этом, думая, что никогда не встречал настоящего практика, не говоря уже о кураторах, когда впереди показалась процессия из десятка женщин. В руках у всех без исключения было по небольшому свёртку. Только спустя некоторое время Анабас понял, что каждый свёрток — это завёрнутый в ткань ребёнок. Он сказал об этом Суру.

Тот отмахнулся:

— Обряд посвящения Всевоплощённому. Все равно, что воровать у спящего.

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что ни у того, ни у другого нет выбора. Посвящать душу ребёнка богу в младенчестве — это все равно, что обчистить карманы дрыхнущего пьянчуги. Как будто кто-то пришёл и забрал то, что ему не принадлежит.

Женщины поднялись по ступеням храма. У дверей их встретили те же самые монахи, которых Анабас с Суром видели недавно. Поочерёдно каждый из них принял у матери её дитя. Несколько малышей принялись тут же кричать и извиваться в своих тесных коконах, и Анабас подумал, что их пеленают так крепко вовсе не случайно.

Напарники двинулись дальше, на этот раз по улице Литейщиков. Здания здесь были не такими высокими, зато между ними словно поток невидимой реки, плыл жар. Пахло разгорячённым металлом и пóтом: мастерские здесь работали днём и ночью. Колокола на звоннице храма позади них тоже были изготовлены в здешних цехах, как и пуговицы на тех мундирах, что носили Анабас с Суром.

Как известно, мотивом для убийства может служить три обстоятельства: ненависть, ревность и жажда наживы.

Последнее сразу отметалось, поскольку последнего несчастного не ограбили, хотя у убийцы было достаточно времени, чтобы орудовать ножом после смерти жертвы.

В других случаях наверняка потрудились уличные бродяги, которые не брезговали даже обувью, снятой с мертвецов. Существовали прачки, занимавшиеся тем, что отстирывали снятую с мёртвых одежду. После того как они делали свою работу, портнихи латали дыры, пришивали пуговицы, подгоняли одежду под размеры нового владельца.

На ревность тоже было мало похоже. Убийства выглядели спланированными, и очевидно, совершались с холодным рассудком. А наличие разнообразных инструментов говорило, что злодей отправлялся на преступление хорошо подготовленным. Например, в одном из случаев он использовал длинный нож — только так можно объяснить то, что у одной из жертв кончик лезвия вышел с обратной стороны, и в то же время применил что-то вроде короткого скальпеля или небольшого лезвия, чтобы аккуратно изъять глазные яблоки.

В первую неделю они с напарником сбились с ног, обходя одного лекаря за другим. В число первых посещённых ими попали те, кто имел дело непосредственно с кровью и человеческим телом. Самопровозглашённые хирурги, занимавшиеся по большей части вырезанием фурункулов, чем настоящими операциями, зубодёры и костоправы. Заглядывали, в том числе и в брадобрейни, ведь в них имеют дело с бритвами и прочими острыми принадлежностями.

После того, когда с врачевателями и парикмахерами было покончено, настал черед мясницких лавок и кожевенных мастерских. По мнению Сура мясники неплохо разбирались в анатомии, а у всех жертв были изъяты какие-то части тела. То же самое касалось и кожевенников: чтобы снять с животного кожу и выделать её, необходимо иметь самые обширные знания.

Затем настал черед оружейников — от крупных до самых мелких. Судя по всему, убийца использовал богатый арсенал оружия, часть из которого вполне могла быть изготовлена на заказ. Проверили даже уличных точильщиков ножей, но клиентами тех в основном были солдаты или стражи, такие же как сами Анабас с Суром.

Наконец напарники перешли от целенаправленных поисков убийцы к простому хождению по улицам. По мнению Анабаса, это была самая надёжная и оправданная тактика: рано или поздно нашёлся бы кто-то или что-то, что привело бы их к убийце. В конце концов это и было их работой: действовать тайно там, где по-другому нельзя.

У мастерской, где изготовляли свинцовые переплёты для оконных рам, они свернули в тесный переулок. Дома по обе стороны не имели окон, и это было хорошо, поскольку часто не слишком добросовестные горожане выплёскивали содержимое ночных горшков через окно прямо на улицу. В связи с этим возникла мода на широкополые шляпы, которая продержалась, к счастью, недолго: Анабас шляпы ненавидел.

Впрочем, и без этого ничто не мешало людям как следует захламить переулок. Что-то вбросили сюда намеренно, что-то притащили бродячие животные или птицы.

Здесь доживали свой век части некогда роскошной мебели, теперь негодной даже на то, чтобы пойти на растопку. Они соседствовали с полуразвалившимися корзинами, наполненными очитками, ещё свежими, но уже кишащими насекомыми. Тут же неподалёку стояло прислонённое к стене изваяние некоего святого, которого, очевидно, побоялись вышвырнуть в выгребную яму. У фигуры отсутствовали уши, нос, были напрочь сбиты глаза, отсечены кисти рук. Что-то в этом напоминало то, как обходился со своими жертвами неизвестный убийца. Проходя мимо изваяния, Анабас думал, что с ней приключилось: было это следами беспощадного времени или же кто-то намеренно изуродовал статую?

В полном молчании они миновали странное изваяние, которое в полумраке узкой улочки выглядело странно и неуместно.

— Фу, ну и вонища, — сказал Сур, прижимая к носу кружевной платок. На ткань платка было нанесено несколько капель ароматной воды, и напарник носил его именно для таких случаев.

Справедливости ради стоит сказать, что в Завораше встречались и более ужасные места. Чего стоила одна Мясоедская улица, которую напарники посетили, когда разыскивали мясников. Стоило закрыть глаза, и Анабас вновь слышал низкий гул, издаваемый сотнями мясных мух, облюбовавших гору гниющих отходов.

Тогда Анабас впервые задумался о том, не ошиблись ли они. Может быть, всё это пустая трата времени? То, что они делали, было похоже на ловлю рыбы в мутной воде. Словно шаришь по дну реки, рыба где-то рядом, но тебе никак не удаётся её поймать — одна тина и гниль. Возможно, стоило прекратить это бесполезное занятие и начать действовать иначе?

И тогда через нескольких своих осведомителей они пообещали вознаграждение тем, кто мог что-то видеть или слышать. Таких нашлось немало, и большинство их «сведений» оказались пустышками, но были и те, которые определённо заслуживали внимания…

— Куда мы все-таки идём? — в очередной раз поинтересовался Сур, демонстративно отвернувшись, пока его напарник справлял малую нужду на стену в переулке. Судя по запаху, не одному ему пришла в голову эта мысль.

— Увидишь, — ответил тот, зашнуровывая штаны.

Затем они ещё некоторое время пробирались по завалам из мусора словно путники, преодолевающие один песчаный нанос за другим.

— Далеко ещё? — взмолился Сур, когда переулок сузился настолько, что казалось, вот-вот, и стены раздавят незадачливых путников.

— О, Всевоплощённый! — Прислонившись к стене, Сур счищал с подошвы что-то малоприятное на вид.

— Скоро уже. Идём.

В конце переулка они увидели дверь. Наверняка через неё в проход и попало большинство мусора, по крайней мере, выглядело так, будто ходом активно пользовались.

Подойдя к двери, Анабас негромко свистнул.

Некоторое время ничего не происходило, а затем дверь приоткрылась и в проёме показалось чумазое лицо мальчишки.

— Вам чего? — спросил он.

Анабас что-то шепнул ему на ухо, после чего мальчишка отступил от двери, пропуская гостей.

Анабас с Суром вошли. Они оказались в тесном полутёмном помещении. Запах здесь был ещё хуже, чем в переулке.

Не успели они осмотреться, как мальчишка исчез, оставив стражей в одиночестве. В эти несколько мгновений Анабас ощущал себя запертым в ящике: вот-вот верхняя крышка откроется, и сверху появится гигантское улыбающееся лицо…

Дверь действительно открылась, но не в потолке, а в соседней стене, и из дверного проёма, за которым ярко пылал огонь и черные тени вздымались над раскалёнными печами, выступил незнакомец. Он словно явился из самого пекла. Кожа его была такой же тёмной, как и надетый на нём закопчённый фартук. Человек молча сунул руку в нагрудный карман, вытащил что-то и протянул это Анабасу.

Страж взял предложенный предмет, даже не взглянув на него. Сур лишь успел разглядеть, что вещь была небольшой — величиной с ладошку ребёнка и легко умещалась в руке.

По-прежнему ничего не говоря, незнакомец вновь скрылся за дверью. Напарники тоже не стали задерживаться и вернулись в переулок.

— Что это? — Спросил Сур, когда мог наконец вдохнуть достаточно смрадного воздуха, чтобы в голове прояснилось. — Мы за этим приходили?

Только сейчас Анабас разжал ладонь, и дал товарищу возможность взглянуть на её содержимое.

На руке лежала вощёная табличка. На таких писали острой палочкой, царапая по слою воска. Даже с появлением относительно недорогой бумаги табличками продолжали пользоваться для коротких записок. Но главное — воск на такой табличке можно было в любой момент разгладить и сделать новую надпись.