Ролан Барт. Биография

«Морис Надо́, которому я обязан самым главным – дебютом»

Как и для многих других впоследствии, Морис Надó сыграл в жизни Ролана Барта решающую роль, создав моду на Барта в литературном мире. Он ввел его в журналистское сообщество, вышедшее из Сопротивления, и сделал частью живой и политически ангажированной среды, которой его лишили годы изоляции. Располагаясь с 1944 года в помещении l’Intransigeant, на улице Реомюра, дом 100, газета Combat хочет остаться средоточием сопротивления и после окончания войны. Выступая против партийных интриг, ее главные организаторы – Камю, Паскаль Пиа, а позднее, с начала 1947 года, и Клод Бурде, поддерживают не-коммунистический марксизм, разделяя мнение, высказанное Бартом в личном порядке. С 1945 года Надó, которого Паскалю Пиа представил Поль Боден, пишет две небольшие колонки о книгах каждую пятницу, защищая «Отсрочку» Сартра, Жана-Луи Бори, Валери Ларбо, Эме Сезера, Рене Шара, Жака Превера, Генри Миллера и Клода Симона. Его взгляды, эмоциональность, твердость очень быстро приносят ему признание, так что с преодолением дефицита бумаги в июне 1946 года и превращением газеты в четырехполосное издание ему предложили создать полноценную литературную страницу. «Со своими провокационными фразами, страстным энтузиазмом и трезвой критикой, честной, но без излишней горячности, Морис Надó решительно сражается против утешительного конформизма, рожденного Освобождением»[353]. Он хочет продемонстрировать свою способность – ставшую легендарной в последующие полвека – открывать перспективных авторов и уникальные голоса. Именно с этой целью он советует читателям читать Андре Фредерика, а особенно Клода Симона, чей первый роман «Мошенник» он сравнивает с «Посторонним». Глядя именно через эту призму, он вводит в литературную среду Ролана Барта.

Даже если у самого Барта порой возникает чувство нелегитимности из-за того, что его так превозносят, которое он не может выразить из-за стыда, испытываемого в момент выхода книг[354], он тем не менее умеет этим воспользоваться, перенося борьбу в поле письма, из которого сразу делает «единоборство». Надó не довольствуется тем, что предоставил ему трибуну и познакомил с людьми, он сопровождает этот жест формальным посвящением в рыцари. Он снабдил первую статью Барта хвалебной «шапкой», в которой указал на будущее его мысли:

Ролан Барт неизвестен. Это молодой человек, он не опубликовал еще ни одной статьи. Несколько бесед с ним убедили нас, что этот юноша, страстно увлеченный языком (вот уже два года он только им и занимается), может сказать нечто новое. Он вручил нам следующую статью, которая на первый взгляд может показаться неподходящей для газеты, настолько она насыщена мыслями и лишена внешних украшений. Мы думаем, что читатели Combat не обидятся на нас за то, что мы ее все-таки опубликовали[355].

Морис Надó выражает похвалу отстраненно, чтобы подчеркнуть отличие: это не журналистика, но тем лучше. Он искажает истину («он не опубликовал еще ни одной статьи»), чтобы подчеркнуть свою роль в открытии таланта. По его собственному признанию, он был по-настоящему обеспокоен реакцией на статью, ведь в ней можно было увидеть атаку на Камю. Надó повторяет и закрепляет свои похвалы, опубликовав в момент выхода первой книги Барта очень длинную статью о ней в Les Lettres nouvelles в июне 1953 года и снова отмечая «произведение, появление которого надо приветствовать. Это замечательное начало. В нем виден эссеист, решительно выделяющийся среди всех остальных сегодня»[356].

Для Барта, столь чувствительного к вопросу начала, «любящего придумывать и писать начала»[357], чье «начало жизни» было так надолго отложено и который открыто пишет о нем, называя свою «первую» статью в парижской газете, как и свою первую книгу, «нулевой степенью», эти знаки особенно важны. Складываются дружеские отношения, основанные на доверии и преданности, а не на непосредственной близости. Их все сближает: одно и то же поколение – Надó старше на четыре года, оба родом с Юго-Запада, оба – воспитанники нации. Они быстро переходят «на ты» и приглашают друг друга в гости. Надó вспоминает, что бывал в квартире Ноэми Ревлен на площади Пантеон, когда Анриетта с сыновьями поселилась там после ее смерти. Он вспоминает мать Барта – «простую, образованную, дружелюбную», цитирует полученные письма, наполненные теплом, в которых говорится о «полном доверии – если это слово не слишком тебя шокирует в моих устах, ведь я почти ничего не сделал, а ты сделал уже очень много». После того как Надó ушел из Combat в 1951 году, Барт написал ему, что ему очень хотелось бы «снова поработать для тебя и с тобой»[358]. И Надó действительно будет приглашать Барта писать в L’Observateur и в Les Lettres nouvelles. Но в сообщества, сформировавшиеся во время войны и Сопротивления, было не так-то легко войти. В то время как Надо́, Фурнье и другие извлекали из этого опыта интеллектуально-коллективистское ощущение, Барт оставался в значительной мере индивидуалистом, находясь немного вовне, в стороне от любой формы организации. Хотя он чувствителен к вниманию, уделяемому Надó, которого уважает и восхищается им, он все равно держит дистанцию, о чем свидетельствует следующая деталь: весной 1952 года в письме Реберолю он пишет его фамилию не как Nadeau, а как Nadaud. Со своей стороны Надó приписывает эту дистанцию, которая с годами только увеличивается, все более сложным задачам, ложащимся на одного и на другого. «Сама жизнь помещает нас, с нашими талантами и заслугами, в разные епархии, накладывая обязательства, заставляющие нас вращаться в мирах, пленниками которых мы становимся, сами того не замечая»[359]. Но вопрос политики тоже сыграл свою роль. Отказ Барта подписать «Манифест 121» о «праве на неподчинение» в Алжире и то, что Надо называет его «дезертиром» в 1968 году, по его мнению, объясняют их отдаление друг от друга. В конце отрывка о Барте в своей книге воспоминаний Надó иронизирует, даже явно критикует его. Это относительное отдаление можно еще отнести на счет неумения Мориса Надó рассматривать дружбу в долгосрочной перспективе. Роль издателя и главного редактора журнала подразумевает соблюдение границ в отношениях с авторами, ему надо поддерживать асимметрию, поддерживающую как его авторитет, так и их. Это тоже делало его великим издателем – он сохранял политическую дистанцию с людьми, даже самыми близкими, создавая повсюду формы организации.

Однако в течение тридцати лет после первой статьи они встречались много раз, даже написали вместе статью для L’Observateur в январе 1953 года «Да, хорошая левая литература существует», обзор анкеты о литературе и о левых, на которую Барт отвечал двумя месяцами ранее и которая вышла за двумя их подписями. Если в 1950-х годах Барт иногда говорит, что разрывается между Esprit и Les Lettres nouvelles, свои тексты он распределяет почти поровну. Когда в 1966 году Морис Надó основал с Франсуа Эрвалем La Quinzaine littéraire, он подумывал взять Барта в редколлегию. Надó знал, что тот очень занят, и отказался от этой идеи, но регулярно заказывал ему статьи о Бенвенисте, биографии Пруста работы Джорджа Пейнтера, о Северо Сардуе, Юлии Кристевой, Жане-Луи Шефере, Жераре Женетте; около двух-трех статей в год, до 1975 года, когда кривая достигла пика и завершилась статьей «Барт в степени три» (название придумал Надó) – статьей Ролана Барта о книге «Ролан Барт о Ролане Барте». Новая подчеркнуто хвалебная «шапка» (автор сравнивается с Жидом, Аленом, Валери), но присутствует некоторая дистанцированность: Надо́ признает способность Барта (потрясающую, когда дело касается мнения или стереотипа) освобождаться от всего, что цепляется или застывает, но также уточняет, несколько двусмысленно, что его не заботит «то, что принесет ему этот постоянный „дрейф“»[360].

13 марта 1974 года Ролана Барта и Мориса Надó пригласили принять участие в передаче «Диалоги» под руководством Роже Пийодена на радио France Culture. «Мне предназначалась роль второстепенного персонажа, который оттенял бы главного, но меня это устраивало»[361], – вспоминает Надó. Это не совсем так. Конечно, Барт ведет, утверждая социальный и идеологический характер идеи литературы и литературного языка. Надó изначально защищал более традиционную позицию, утверждавшую специфичность литературного языка, не похожего ни на какой другой. Но в эфире они обращаются друг к другу «на ты», и Надо́ не только удается показать, что его собеседник местами преувеличивает – в отношении, например, неизбежной «перверсивности» литературы, – но он кажется куда более разговорчивым, когда заходит речь о современной литературе, которую Барт знает не так хорошо[362]. Кроме интервью с Рено Камю, частично воспроизводящего беседу на France Culture, опубликованного 1 мая 1975 года, то есть через два месяца после статьи о книге «Ролан Барт о Ролане Барте», Барт больше ничего не написал для La Quinzaine littéraire, хотя пожертвовал несколько своих рисунков во время большого аукциона, организованного Надó в 1975 году, чтобы спасти журнал. Охлаждение выявляет разницу позиций. Барт – преподаватель в Коллеж де Франс, Надó – на другой стороне, в издательском деле и журнальной критике. Он выразил желание опубликовать лекцию, прочитанную Бартом при вступлении в Коллеж де Франс. В мемуарах он воспроизводит письмо, в котором Барт пообещал ему ее отдать. Но потом Барт вдруг заявляет, что ее можно опубликовать только в Seuil. Надó обиделся. Помимо небольших политических расхождений и технических недоразумений появляется еще и социальная дистанция. С начала 1977 года Барт стал реже и гораздо лаконичнее в переписке с Надó. Почти на все его просьбы Барт отвечает отказом. Это было время, когда он начал часто жаловаться: «Я вымотан, мне все надоело, я завален работой, единственное, чего я хочу, – отказаться от любого „представительства“; я все меньше и меньше готов участвовать в публичных дебатах и решил с возрастом не заставлять себя делать то, от чего мне не по себе»[363]. И все же после смерти Барта Надó лично отдал ему дань уважения в журнале как «одному из лучших умов своего времени», преподавателю и писателю, «которому удалось поделиться своим чувственным вкусом к языку»; он вспоминает и «дружбу с нашим Quinzaine и его сотрудниками»[364]. Жесткость безвременной потери заставляет его искренне переживать, но несколько лет спустя последние страницы его книги «Да будет им дарована милость», где он привел этот текст 1980 года и добавил еще несколько эпизодов, демонстрируют их отдаление друг от друга.