Ролан Барт. Биография

Вдали от Парижа (1). Бухарест

Плодотворные периоды, когда Барт продолжает заниматься изысканиями для диссертации, перемежаются периодами психологической и профессиональной нестабильности. Он чувствует себя словно лунатик, у которого депрессия и приступы забывчивости сменяются впечатляющими приливами сил. У Барта талант полностью отождествляться с новым, воспринимать любое обстоятельство как возможный поворотный момент. Так было в те месяцы, когда он подумывал учиться медицине, и в июне 1947 года в центре профессиональной ориентации в Версале, когда у него возникло желание стать социальным работником. Барта беспокоит непоследовательность в решениях социальных проблем: если бы не болезнь, он, по его словам, всерьез задумывался о том, чтобы пойти в эту область. Тем временем несколько месяцев он наслаждался полным покоем в доме Ребероля в Рокбрюне на холмах Ментона. Его брат Мишель уехал в Англию, и он спокойно едет на Юг с матерью, чтобы провести там чудесную весну.

Здесь у нас полно фиолетовых ирисов, лилий, еще есть лаванда, и эта весна с цветами, пусть и печальная, но все же невероятно красивая. Где-то еще местность кажется мне неправильно толкуемой в том, что касается культуры, ее живописности, дешевой эйфории, возможности погреть старые кости. Но здесь места действительно чистые, дикие, немного трагичные, как и весь Юг. Я держусь молодцом. Благодаря твоему большому столу я больше не работаю в постели, и он мне очень подходит, выработка стала больше[365].

Окружение цветов и организация пространства (прямоугольник стола и свет лампы) определяют благоприятные условия для письма, форму автаркии. Привлекательность удаленных мест, где «живут на всем готовом», как можно жить «в феодальном поместье», соответствует фантазму, который можно претворить в жизнь, особенно всякий раз, когда он бывает в деревне. «В деревне (доме) больше автаркии, чем в квартире благодаря “запасам” (кладовка, погреб): сад + кладовка + инвентарь = автаркия → ряд дней, когда не выходишь из дома → стабильная микросистема, как на корабле»[366]. Далее в этой лекции курса «Подготовка романа» Барт указывает на важность рабочего стола, от которого по-настоящему зависит существование писателя. Он вспоминает, как Кафка отказался отправиться в путешествие с Максом Бродом по той причине, что ему придется расстаться со своим рабочим столом, пусть даже всего на несколько дней. Стол – это структура, функциональное пространство, в котором сходятся отношения с другими микро-функциями (письменные принадлежности, порядок / беспорядок); он определяет отношение между субъектом и письмом.

В ноябре 1947 года Барт стал готовиться к поездке в Румынию, проведя половину каникул в Байонне, а вторую – в Пуге, в провинции Ньевр, у своей подруги Жаклин Робен, где уже гостил предыдущим летом, в компании двух ее сыновей. Он находится в распоряжении Министерства иностранных дел и только 12 января 1950 года получит официальный приказ о назначении с 1948 года:

Господин Барт Ролан, преподаватель, лиценциат филологии, зачислен в штат с 1 января 1948 года в качестве помощника преподавателя и задним числом поступает в распоряжение Министерства иностранных дел на период с 1 января 1948 года по 30 сентября 1949 года для выполнения обязанностей преподавателя Французского института в Бухаресте (Румыния)[367].

Он готовится к отъезду, оставив Роберу Давиду парижскую квартиру, которую по возвращении из армии займет Мишель Сальзедо: Барту удалось взять с собой мать. У него возникли трудности с получением виз: осенью 1947 года были официально запрошены визы для Барта Ролана и Барт Анриетты, «его супруги (…сопровождающей мужа)» – любопытная ошибка. В итоге Барту удается получить для них визы: их нужно несколько, поскольку из-за его состояния здоровья они едут поездом, идущим через Швейцарию, Италию, Югославию и Болгарию. По прибытии в Бухарест он тут же приступает к своим обязанностям библиотекаря, тогда как Филипп Ребероль остается директором института. Французский институт высшего образования в Румынии (IFHER) был создан в 1920-е годы по модели французской школы в Афинах, на волне эйфории от создания Великой Румынии и с целью укрепить румынско-французские связи. Под решающим влиянием Марио Роке, директора Института румынской филологии в Сорбонне, и Анри Фосийона, чей интерес к Румынии был плодом большой дружбы с Жоржем Опреско, институт был торжественно открыт 29 мая в присутствии короля Кароля II, в здании на площади Лаговари, принадлежащем Французскому союзу. В 1934 году институт переезжает в дом 77 на бульваре Дачия, который принадлежит ему до сих пор[368]. Под руководством Поля Анри с 1925 по 1932 год, Альфонса Дюпрона с 1932 по 1940 год, а затем Жана Мутона во время войны институт стал очень важным культурным и педагогическим центром, координирующим французские образовательные учреждения по всей Румынии, пополняющим библиотеки, организующим культурные мероприятия в Бухаресте, а также в Клуже, Брашове, Яссах, Сибиу.

Филипп Ребероль назначен его главой 2 августа 1946 года в возрасте двадцати восьми лет. Он олицетворяет перемены не только из-за своего молодого возраста, но и благодаря образу, созданному побегом из немецкой тюрьмы и деятельностью в Cвободных французских силах. Однако прибыл он в неблагоприятное время: коммунистическая революция стремится одновременно очистить румынский университет и «советизировать» культуру. До того как установился новый режим и была провозглашена Конституция марта 1948 года, объявившая Великое национальное собрание «высшим органом государственной власти», ему удается поддерживать высокий уровень активности и сохранить всех людей на своих постах. Для этого требовалась дипломатическая воля и связи. Благодаря давним тесным контактам с Францией французское присутствие в Румынии сокращается медленно, несмотря на неоднократные оскорбления. На студентов оказывалось давление, с тем чтобы они прекратили посещать институт. Выступление Пьера Эммануэля, которое должно было пройти в Брашове 7 ноября 1947 года, отменили, развивалась тенденция бойкотировать французскую культуру. С начала марта 1948 года директор Французского лицея был вынужден согласиться включить в учебную программу «культурно-образовательный элемент», который должен был контролироваться румынским советником по образованию: ни больше ни меньше как курс пропаганды. В этой сложной обстановке Барт приступает к выполнению своих функций библиотекаря, заменив Жермен Лебель, которую переводят в Алжир, куда она уедет только через полгода. Андре Годен, автор учебника по истории Французского института высшего образования в Румынии, утверждает, несколько преувеличивая, что Барт завоевал доверие своих коммунистических собеседников ссылками на марксизм[369]; однако к этому времени он опубликовал только две статьи в Combat и не входил ни одну партию. Но у него были и другие достоинства, такие как лекторский талант и компетентность в области музыки – и то и другое он эффективно использует все два года своей работы.

Французские библиотеки – в Бухаресте, Клуе, Яссах и Тимишоаре – были укомплектованы достаточно хорошо, несмотря на цензуру, которую Ребероль пытался тактически обойти. Он отмечает в докладе на ежегодном конгрессе 1948 года: «Я думал, что смогу попросить преподавателей свести цензуру к необходимому минимуму, то есть подвергать ей только книги, а не авторов (например, убрать „Возвращение из СССР“ Жида или отдельные тома „Людей доброй воли“ Жюля Ромена, но оставить другие их произведения)». В связи с этим Барт выступил с двумя инициативами, которые помогали ему успешно продлить работу библиотеки. В первые недели после прибытия он предлагает в первую очередь создать две отдельные библиотеки: научную и абонемент. «Научная библиотека», в основном медицинская и техническая, открыта до девяти часов вечера и каждый день принимает медиков и инженеров, большинство из которых – студенты. Барт же хочет развить сектор социальных наук, который пока намного беднее. Вторая библиотека, открытая по утрам, разрешает всем желающим брать книги на французском. Она оказалась очень популярна, и в обращении находилось около 1200 книг в месяц. Вторая инициатива состоит в том, чтобы возобновить лекции по музыке субботними вечерами – традиция института, которую он попытался возродить, сам читая большую часть лекций из цикла под названием «Некоторые проблемы музыкального языка». Многочисленная публика собирается на встречи, связанные с французской музыкой, которые проводились в гостиной на бульваре Дачия, 77. Он говорил о французской вокальной музыке, Равеле, Глюке, «Пеллеасе и Мелизанде», а также о французском шансоне (Эдит Пиаф и Шарле Трене)… На этих встречах прослушивают и обсуждают пластинки: «Реквием» Форе, «Дитя и волшебство» Равеля, «Жанна на костре» Онеггера и Клоделя. Иногда бывает живое исполнение. Некоторые лекции имели такой успех, что ему пришлось повторять их три раза, чтобы все могли послушать. Во время обострения кризиса, когда французское государство считало, что нет другого выхода, кроме как репатриировать весь персонал, Барта беспокоит этот растущий успех: «Люди не помещаются в гостиную, и я считаю этот успех опрометчивым. Я хочу разработать систему приглашений. Меня это тревожит; толпы слушателей делают нас уязвимыми»[370].

Несмотря на эти трудности, жизнь складывается удачно. Барт с матерью занимают квартиру над библиотекой. В здании есть бассейн. Он учится водить, чтобы ездить по стране, покупает автомобиль. Освободившись от материальных ограничений (хотя ему еще не платят полную зарплату), он тратит деньги не считая, да так, что мать иногда вынуждена одергивать его (например, в письме, которое Анриетта Барт пишет Роберу Давиду, она говорит о своей «жадности» и причинах для экономии, которые «Ролан не понимает!»[371]). Он находит друзей среди преподавателей французского. Среди них Жан Сиринелли, эллинист, учившийся, как и Филипп Ребероль, в Высшей нормальной школе на улице Ульм, но чуть позже, поскольку родился в 1921 году (он был лектором в Университете до 1948 года, когда вернулся в Париж и стал работать по заданию Министерства иностранных дел); Пьер Жиро, преподаватель французского языка, который после многочисленных постов за границей и поздней защиты диссертации о Валери напишет важную работу по лингвистике; его новаторские труды по текстуальной статистике в университете Ниццы окажут влияние на Этьена Брюне и Луи-Жана Кальве, первого биографа Барта (в начале 1950-х годов, после возвращения из Александрии, Барт часто приезжал к нему в Копенгаген, куда тот получил назначение); Шарль Сенжвен, философ, большой друг поэта Андре Френо, который руководит обучением в институте (его направили в начале 1948 года в Александрию, и Барт присоединился к нему в 1949 году). Таким образом сформировалось небольшое сообщество интеллектуалов и преподавателей. Ребероль читал лекции о современной французской живописи; Сенжвен вел курс о «картезианстве в истории французской мысли»; Жан Сиринелли и Ив Ренье – курс о Мольере и еще один – о французской литературе. Среди преподавателей также множество местных, поскольку свободное владение французским языком в то время было распространено в Румынии.