Родня. Жизнь, любовь, искусство и смерть неандертальцев

Мыслить не по-пещерному

Если тела — а в последнее время и ДНК — аборигенов использовали для изучения неандертальцев, то их знания и мировосприятие считались не имеющими отношения к научному осмыслению прошлого. Однако способность охотников-собирателей проникать в суть явлений показывает, насколько важно уметь посмотреть на вещи с точки зрения, не связанной с урбанизированными западными научными традициями. Люди, обладающие навыками, которых нет у многих ученых, могут совершенно иначе объяснить то, о чем говорят нам данные археологии. Возможности для сотрудничества продемонстрировал недавний проект: для экспериментального исследования в европейские пещеры времен верхнего палеолита были приглашены опытные охотники из намибийского племени джу/хоанси-сан. Их знания позволили обнаружить новые объекты и иначе интерпретировать то, что происходило в этих местах.

В археологии, изучающей неандертальцев, такое взаимодействие пока не налажено, но возможность переосмыслить происхождение человека, взглянув на него с точки зрения коренных народов, все же есть. Даже вопрос «Откуда мы взялись?» вовсе не является универсальной отправной точкой, поскольку во многих аборигенных культурах считается, что они возникли и существовали вне линейного времени. В некотором роде это согласуется с новейшими данными о существовании в Африке и Евразии обширных метапопуляций, из которых появились и мы, и неандертальцы: на протяжении тысячелетий картина менялась, как в калейдоскопе, по мере того как различные сообщества сливались или отделялись друг от друга.

Заострение внимания на принятых у коренных народов концепциях взаимосвязанности, единства и родственных отношений — это еще один способ ослабить доминирование западных представлений о неандертальцах. Восприятие реальности в буквальном смысле ограничено биологией: если бы ваши глаза воспринимали инфракрасное излучение, вы бы увидели, как светится ваше тело. Но на то, каким человек видит мир, влияют и другие вещи.

Охотники-собиратели замечают то, чего не замечают другие, — показательный пример тому выслеживание животных, — а некоторые народы разделяют зеленый цвет на множество оттенков, с трудом различимых представителями западных культур. Попытаться понять те мотивы неандертальцев, для которых нет очевидного объяснения, — один из способов воплотить эти идеи. Они вполне могли руководствоваться рациональными соображениями, основанными на вычислении энергетической или экономической целесообразности, но на решения влияли эмоции, поскольку это свойственно всем людям.

Кроме того, неандертальцы могли разделять более широкие взгляды, принятые в сообществах охотников-собирателей: их космологические теории часто строятся на реляционных концепциях. Речь не о топорных аналогиях, а о том, чтобы поставить под сомнение объективность версий, уже принятых большинством исследователей.

Допуская подобное, мы можем переосмыслить взаимодействие неандертальцев с другими животными. Современные интерпретации строятся вокруг доминирования, эксплуатации и конфликта; жизнь — это борьба против природы, а животные — неразумный, бесчувственный товар. В отличие от них, реляционные концепции подчеркивают сходство между людьми и не людьми. Иерархия существует, кровь по-прежнему проливается, но реляционный мир наполнен сообществами, основанными на признании личностности, в которых люди — это члены, а не хозяева. Человек выживает не в конфликте с живыми существами, а в отношениях с ними.

Внезапно охота и пропитание неандертальцев приобретают совершенно иное значение. Для гоминин, рожденных в условиях деятельного общественного бытия, мир с самого начала полон сущностей и взаимных обязательств. Предположить, что существа, с которыми вы имеете дело, также обладают разумом, будет логично и даже полезно, поскольку во время охоты требуется внимание к телам, привычкам и мотивам.

В таком мире неандертальцы, глядя на животных, вряд ли думали только о том, сколько в них калорий. В культурном слое многих пещер и скальных навесов есть стерильные фазы, в которых не было неандертальцев, но жили животные. В это «иное время» в Кова-Негра обитали волки и грызуны, доедавшие оставленные неандертальцами остатки пищи, в пронзительной темноте гнездились стаи летучих мышей, зимой их замерзшие тельца падали на пол. Реляционный подход позволяет подумать о том, что делали неандертальцы со следами, оставшимися не только после пребывания предыдущих обитателей-гоминин, но и других существ.

Отношение к животным как мыслящим и чувствующим созданиям также предполагает, что наряду с практической пользой от их тел для неандертальцев могли быть ценны и другие аспекты. Таким образом, мы можем попробовать узнать, основывался ли приоритет, отдаваемый охоте на определенный вид животных, на чем-то большем, нежели просто доступность.

Очевидную возможность представляет интерес неандертальцев к птицам, особенно к хищным, а также регулярная охота на медведя в Бьяш-Сен-Ва примерно 200 000 лет назад. Десятки тысяч костей в нескольких уровнях речных отложений указывают на то, что неандертальцы убили как минимум 107 медведей Денингера и бурых медведей и тщательно разделали их туши. Хотя для большей части территории северной Франции характерен плоский рельеф, коммуна Бьяш-Сен-Ва находится именно в том месте, где на равнины Фландрии с холмов стекает река Скарп. Медведи устраивают берлоги на склонах с достаточно мягкой почвой, поэтому охотиться на них во время спячки можно было и в регионе без пещер. Однако большинство костей принадлежат взрослым самцам, это не вполне соответствует тому, что мы видим в пещерах с берлогами, таких как Рио-Секко. Местом для засады могла служить сама река, особенно если медведи были увлечены ловлей рыбы.

Но каким бы образом их ни добывали, медведей не так-то просто найти, и, хотя в них много мяса и жира, охотиться на них гораздо опаснее, чем на лошадей и гигантских оленей, численность которых к тому же больше. В Бьяш-Сен-Ва эти виды присутствовали, однако неандертальцы не проявляли к ним особого интереса, отдавая предпочтение турам и медведям. Их вполне мог привлекать густой медвежий мех, и насечки на костях это подтверждают. Но именно в холодные климатические фазы охота на медведей здесь наименее распространена. Ввиду отсутствия четкой экономической выгоды было выдвинуто объяснение, основанное на социальной заинтересованности, но в откровенно западном стиле: якобы неандертальцы намеренно выбирали опасную добычу, чтобы завоевать авторитет.

Однако в равной степени вероятно, что речь идет о неких отношениях между гомининами и медведями. Любопытно, что многие коренные народы — в их числе наскапи, тлинкиты, ирокезы и алгонкины, — употребляя мясо медведей в пищу (земля племени инну даже получила название «Наташкуан», что в переводе означает «место, где мы охотимся на медведя»), наделяют этих животных человеческими качествами и считают их существами, тесно связанными с людьми[206]. В эпоху палеолита медведи, как и неандертальцы, перебирались под землю: их кости и следы когтей остались в тех же самых пещерах. С учетом этого следует отметить еще одну странную особенность Бьяш-Сен-Ва: большое количество разрубленных черепов. Медвежьи туши доставлялись сюда не целиком, но если основной интерес представляли шкуры и сало, то зачем забирали с собой и головы, ведь они очень тяжелые? Глаза, язык и мозг можно было запросто удалить в другом месте.

Существует масса свидетельств в пользу того, что неандертальцы переносили с места на место только то, что считали достойным. Что касается частей животных, оценивались относительный размер и питательность, но в Бьяш-Сен-Ва и еще нескольких местах головы встречаются чаще, чем можно было ожидать, особенно головы крупных животных. Если социальные отношения у неандертальцев строились, обновлялись и реализовывались посредством обмена пищей, то возможно, что части тел животных каким-то образом также использовались в этих целях.

Это возвращает нас к феномену фрагментации, которая присутствовала всюду в жизни неандертальцев. Молотки и ретушеры из кости удовлетворяли функциональные потребности, но с точки зрения реляционной концепции они могли иметь более глубокий смысл. Во-первых, на некоторых археологических памятниках их количество удивляет. В Ле-Прадель их более 500 — это намного больше, нежели в других местах с аналогичными видами деятельности и численностью животных. Хотя большинство из них, судя по всему, были изготовлены из кости только что убитого зверя, другие, вероятно, переносили с одной стоянки на другую. Их даже можно рассматривать как элементы круговорота материалов: каменными орудиями с костей срезают мясо и разделяют на части скелеты, затем костяными инструментами точат каменные орудия и формируют режущий край. Такое циклическое повторение для неандертальцев могло иметь более глубокое значение и быть потенциально связанным с тем, как они выбирали конкретные виды животных и даже части скелетов. Это возвращает нас в Бьяш-Сен-Ва: хотя медведи там были вторым по распространенности видом, но из сотен ретушеров вряд ли найдется хотя бы один, изготовленный из медвежьей кости.

Подкараулить животное, загнать, убить, унести и не дать испортиться — эти действия, вероятно, занимали центральное место в том, как неандертальцы понимали окружающий мир и реагировали на него. Интересно, что, хотя камень в качестве материала использовался гораздо шире, абсолютное большинство намеренных надрезов и гравировок выполнено на костях. И опять же, насечки делали на костях тех видов, которые не использовались в качестве основных источников пищи: вспомните кость ворона в Заскальной или старую кость гиены, которую, вероятно, в Ле-Прадель откуда-то принесли. В Ле-Прадель вообще множество примеров взаимодействия материалов и циклов: выделка шкур, оббивка костей, изобилие ретушеров, а также тщательно переработанные тела неандертальцев, лежащие в том же слое, что и гравированная кость гиены.

Смерть и реакция на нее — еще одна область, в которой давно назрела необходимость новых интерпретаций. Даже если не брать в расчет навязчивые идеи об отсутствии аккуратно вырытых могил, дискуссии о переработке тел, как правило, ограничиваются темами каннибализма в целях пропитания и насилия, основанными скорее на наших предположениях, чем на достоверных данных.

С точки зрения представителей западного мира, разделанное тело неандертальца говорит о том, что его низвели до уровня добычи: поймали, съели, остатки выбросили. Но подумайте о том, что неандертальцы считали себя живущими среди других, очень хорошо им знакомых существ, чьи действия имеют тот же смысл, что и действия членов группы. Вероятно, когда к телам прикасались, переносили их и разделяли на части, между теми, кто покрыт мехом, перьями, гладкой кожей, границы стирались. С реляционной точки зрения фрагментация и поедание мертвых указывают не столько на окончание чего-либо, сколько на продолжающиеся циклы и ненарушенные связи в пределах археологических памятников или в ландшафте. Некоторых оставляли нетронутыми, другие же индивиды становились частью цикла, поддерживающего жизнь.