Родня. Жизнь, любовь, искусство и смерть неандертальцев

Разум в теле

Брюникель смеется в лицо тем, кто пытается объяснить поведение неандертальцев лишь необходимостью выживания. Определенно, для строительства этих конструкций требовалось не только мышление, но и чувства, душа. В реальности эмоции составляют основу практически всего, что делают люди, независимо от наличия логических объяснений. Во всех человеческих культурах также присутствует желание быть причастным к чему-то высшему. Будь то роспись стен пещер, строительство храмов, пение псалмов или восхождение к горным вершинам, это стремление является общим для всех людей, во все времена и везде. Испытывали ли неандертальцы подобные побуждения, которые, возможно, и подтолкнули их к обустройству «зала колец» во тьме пещеры?

Размышления о разуме тех, кто жил 50 или 100 тысячелетий назад, непременно будут сопряжены с проблемами, не в последнюю очередь потому, что даже в современном мире разгадывать тайну сознания все равно, что пытаться дотронуться до миража. Пока мы не разберемся, каким образом наши собственные нейроны и сенсорные системы обеспечивают нам способность воспринимать окружающий мир и испытывать эмоции, решение этого вопроса в отношении неандертальцев остается вне пределов досягаемости. Но это не значит, что нам не стоит делать обоснованных предположений.

Как и у других наших близкородственных высших приматов, в их жизни наверняка присутствовали эмоции. Страх, радость, печаль, волнение и желание испытывал каждый когда-либо рожденный неандерталец; гулкое биение сердца, внутренняя дрожь, напряжение. Но еще интереснее, что некоторые приматы, судя по всему, были способны выражать более сложные оттенки чувств. В частности, встречались шимпанзе, бурные эмоции у которых вызывали природные явления, такие как проливной дождь или водопад. Приписывание неандертальцам любого уровня формальной духовности не входит в цели археологических изысканий, но и они сталкивались со всеми даруемыми жизнью чудесами чувственного восприятия. Возможно, когда фотоны от закатного неба лососевого цвета насыщали сетчатку неандертальцев, а стонущая песнь высоченного ледника наполняла уши, их мозг интерпретировал это, вызывая нечто вроде восхищения.

Одно дело — ощущать чудо внутри себя. И совсем другое — быть способным испытывать благоговейный трепет или ощущение божественного присутствия вместе с другими. Ключевым условием для возникновения метафизических составляющих жизни является язык, потому что именно он позволяет выражать эмоции и формулировать мысли. Был ли у неандертальцев язык — вот один из самых главных вопросов. Что говорят нам самые современные исследования мозга? По сравнению с остальными представителями рода Homo мозг неандертальцев, как и наш, огромен. Хотя они были не так высоколобы, как мы, в среднем объем черепа у них был немного больше. А значит, была больше и нейронная сеть, соединяющая между собой разные области мозга. Но дело даже не в размерах.

Важнее всего пространственная организация. Из-за уплощенного лба в черепе неандертальца было меньше места для лобной доли, тесно связанной с такими сложными мыслительными процессами, как память и язык. Кроме того, у них был маленький мозжечок, еще одна область, от которой зависят внимание, коммуникационные и речевые функции. У современных людей уменьшенный размер мозжечка указывает на более низкие способности, а у неандертальцев также меньше были и связи с другими зонами мозга, отвечающими за лингвистические навыки. Однако, как и в случае с описанными в главе 3 сомнениями по поводу возможного отрицательного влияния увеличенной зрительной системы на когнитивные способности, очень трудно быть уверенным как в том, что у неандертальцев действительно была прямая зависимость между размером мозга и способностями, так и в том, что объем серого вещества у них компенсировался иначе. Примечательно, что наш собственный мозг немного уменьшился по сравнению с ранними Homo sapiens без сколь-нибудь заметного снижения когнитивных способностей.

Если учесть данные костных остатков и материальной культуры, то соотношение сил начинает меняться в пользу реальности некоего устного общения. Несмотря на обилие споров по этому поводу, сегодня складывается впечатление, что голосовые связки неандертальцев обеспечивали практически тот же диапазон звуков, что и наши. Возможно, присутствовали некоторые небольшие различия в произнесении гласных, включая [а], но дыхание они контролировали не хуже нас, что давало возможность произносить длинные сочетания звуков. Более того, хотя строение их внутреннего уха немного отличалось от нашего, оно было столь же тонко настроено на акустические частоты, генерируемые речью. Если этот орган у современных людей развивался как приспособление для улавливания речи, то у неандертальцев вряд ли было по-другому. То же самое относится и к головному мозгу. Зона Брока в вашей голове сейчас занимается осмыслением слов на этой странице, и у неандертальцев она также была хорошо развита: нейроны возбуждались, когда опытные руки раскалывали леваллуазский нуклеус или даже когда дети наблюдали, как взрослые разделывают мясо.

Дополнительным свидетельством в пользу наличия языка служит тот факт, что у неандертальцев, судя по всему, было такое же соотношение праворукости и леворукости. Микроцарапины на зубах и рисунки сколов на нуклеусах указывают на доминирование индивидов с ведущей правой рукой, что также отражается в асимметрии одного из полушарий мозга. Правда, когда дело доходит до генетики, все становится гораздо сложнее. В частности, есть проблема гена FOXP2: мутация, выразившаяся в изменениях всего двух аминокислот, отличает человека от других животных, будь то шимпанзе или утконос. У современных людей FOXP2 определенно связан с когнитивными способностями и языковыми навыками, но это не «ген речи»; такого не существует. Скорее он влияет на разнообразные аспекты развития мозга и центральной нервной системы. Когда выяснилось, что у неандертальцев присутствовал ген FOXP2, аналогичный нашему, это было воспринято как убедительное доказательство их способности «разговаривать». Однако обнаружилось и еще одно, менее очевидное изменение этого гена, возникшее после нашего разделения с неандертальцами. Оно совсем маленькое — один белок, и, хотя его влияние на физиологию пока точно не известно, эксперименты показывают, что он действительно меняет работу самого FOXP2. Подобные выхваченные из темноты эпизоды безумно интересны, но мы далеки от того, чтобы составить генетический рецепт, согласно которому добавление или изъятие того или иного элемента сделает неандертальцев болтунами или молчунами.

С учетом всех «за» и «против» весьма вероятно, что неандертальцы каким-то образом разговаривали, но о чем? Многие животные привлекают внимание голосом, а некоторые приматы даже озвучивают контекстную информацию о типе хищника и о том, где он находится. Однако более выразительный обмен сообщениями, например описание уже произошедших событий или предстоящих дел, требует понимания явлений упорядоченности и времени. Существует масса археологических данных о наличии у неандертальцев организации (кому, куда и когда идти), поэтому вполне возможно, что они каким-то образом обсуждали совместную деятельность.

Могли ли они рассказывать истории? В историях, которые рассказываем мы, переплетаются прошлое, будущее и даже элементы волшебства. Можно утверждать, что все эти концепции выражены в составных орудиях: подобно синтаксическим конструкциям, они изготовлены из упорядоченных деталей, принесенных из разных мест в разное время. При их создании и использовании воображение неандертальцев выходило далеко за рамки «здесь и сейчас», а березовый деготь был и вовсе «сверхъестественной» субстанцией.

Наверное, самое важное требование к рассказыванию историй — неважно, о чем они, — это стремление установить контакт. Склонившись над водной гладью, неандертальцы, несомненно, узнавали в отражении себя — как это происходит у дельфинов, слонов и обезьян. С этой способностью приходит эмпатия и умение понимать другие точки зрения, и все это объединяется в общие системы смысла. Язык — это общепонятные звуковые символы, а с помощью графических символов даже содержащиеся в неволе обезьяны могут научиться выражать простые мысли — например, «дай мяч». Но они никогда не используют это умение для разговоров между собой, а именно это и определяет повседневное человеческое общение. Скорее всего, неандертальцы применяли какие-то символы, как минимум жесты, не говоря уже о знании следов животных — особых графических знаков, индивидуальных у каждого вида. Они, безусловно, смеялись, возможно, шутили и запоминали нечто что-то вроде хроники событий. И возвращаясь к кольцам Брюникеля: перед нами творение, ассоциирующееся с более глубокими смыслами.

По странному совпадению сразу за изгибом реки возле Брюникеля находится скальный навес Монтастрю. Через пару лет после того, как в 1864 году Фальконер обнаружил в Ла-Мадлен выгравированное изображение мамонта, в Монтастрю извлекли на свет еще более удивительные objets d'art верхнего палеолита, в том числе два резных изображения оленей, вероятно, купающихся. В предыдущей главе мы говорили о том, какое важное место эти животные занимали в жизни неандертальцев. Наверняка они наблюдали, как олени переходят реки, однако за 150 с лишним лет после открытия в Монтастрю ни на одном из памятников не найдено ни единого достойного сравнения артефакта. С другой стороны, за последние три десятилетия была получена масса археологических данных — помимо Брюникеля — о символических аспектах жизни неандертальцев.

Как и в любой человеческой культуре, их повседневная жизнь была пронизана ассоциациями: ржание означало присутствие лошади, а запах дыма — огонь. Но существовали ли более абстрактные, символические смыслы, например «красный = кровь»? У приматов зрительная система хорошо воспринимает насыщенные цвета, в особенности красный, а также блеск. Внимание археологов тоже притягивают заметные, блестящие предметы, и это может уберечь драгоценную находку от забвения. Была ли у неандертальцев сорочья страсть ко всему яркому и сверкающему? Когда мы обнаруживаем предметы, обладающие такими свойствами, но не несущие очевидной практической функции, сложно удержаться от предположения, что их существование объясняется эстетическими причинами.

Самый простой случай — манупорты, то есть «перенесенные руками» объекты. По сравнению с костями и каменными орудиями их число невелико, но они известны во всем неандертальском мире. В качестве примера можно привести кристалл кварца в Абри-де-Пешер на юго-востоке Франции или окаменевшую раковину в Пеш-де-лʼАзе I. Блестящие предметы притягивают взгляд, а окаменелости воспроизводят образы живых существ в неожиданном материале, и можно предположить, что это возбуждало любопытство неандертальцев. Они также подбирали вещи необычные на ощупь, такие как куски пемзы, найденные на некоторых стоянках в Италии. Эти диковины иногда перемещали на большие расстояния: окаменелость, найденную в Пеш-де-лʼАзе I, унесли как минимум на 30 км. Учитывая, что все предметы переносились руками, а следовательно, имели какое-то значение, выбор был осознанным.