Родня. Жизнь, любовь, искусство и смерть неандертальцев

Глава 5. Лед и пламя

Cерый, как волчья шерсть, свет восходящего над дубами осеннего солнца проникает сквозь чащу. Теплый мех спасает от холода, в складках рыжевато-коричневых шуб макак надежно защищены от росы малыши. Утренний обезьяний гвалт перебивает сорок и соек, трезвонящих на весь будто охваченный красным пламенем лес. Крутой известняковый утес служит им домом, но и птицы, и обезьяны знают о скальном убежище. В нем много чем можно поживиться, но здесь же прячется и опасность. Отдельные смельчаки подбираются к самой тени от навеса. Они знают, что пантеры там сейчас нет: ведь люди на месте. Или были вчера — дымом почти не пахнет.

Шустрые макаки жадно глодают хрящи, высасывают остатки костного мозга из обломков костей. Со стороны заполненной густым туманом долины слышны звуки: с треском и гулким топотом к реке идут слоны. Сверху доносится слабое курлыканье кружащих по небу журавлей. Над ними — выше гор — летит на запад стая зимующих дроздов, искать за морями ягодные леса. Через много часов они достигнут острова, который однажды прославится своими белоснежными южными скалами. Но пока эта земля во власти зверей.

Дрозды приземляются среди деревьев, растущих вдоль самой большой из здешних рек. Из темных, лениво текущих вод воинственно смотрят глаза-перископы. Вода каскадом стекает с серого, напоминающего подводную лодку тела, гиппопотам жует и подергивает ушами, задумчиво изучая окрестности. Поодаль, на безопасном расстоянии, топчется в грязи водяной буйвол, с рогов-полумесяцев свисают водоросли, на спине восседают белые цапли. Они не замечают льва, затаившегося на высоком берегу в ожидании восхода, когда утренние лучи разгонят туман и лань рискнет прийти на водопой. Но нигде на этой реке — и ни в одном месте на острове, изрезанном ее притоками, — не вьется в рассветном воздухе дым от горящего дерева.

В невообразимо далеком будущем вновь сбиваются в стаи перелетные дрозды, а утренний свет раскрашивает золотом великую реку. Но теперь ее течение стиснуто великим городом, воды, будто корсетными косточками, схвачены мостами. Обездвиженные львы молча взирают с массивных постаментов. Не стада теперь бродят перед ними, а пестрая толпа просачивается сквозь плотный транспортный поток. В глубине, под статуями, где не слышно шума, забытые потоки пробиваются сквозь корневища проводов, сточные трубы и туннели города. Перед вами каменный могильник доисторического Лондона: город лежит на огромной постели из гравия, плотно перемешанного с черно-коричневой грязью. Это кладбище исчезнувших миров: заваленное массивными костями, наполненное грязными, жалкими остатками давно пожухших цветов, усеянное все еще переливающимися крылышками жуков.

В Европе XXI столетия гигантские животные угрюмо смотрят на нас по большей части сквозь стекло и решетки. На «водопоях» у Темзы толпятся политики из Вестминстера, а следы мегафауны покрывали берега некогда вальяжно раскинувшейся реки в последний раз более двух тысячелетий назад. Лондонские львы, щеголяющие пышными гривами, которых не было у их предшественников, сегодня отлиты в бронзе. Городские бегемоты плавают в бетонных резервуарах, а олени собираются в стада, только чтобы ублажить королевские взоры. Но по другую сторону Ла-Манша вы увидите, что звери потихоньку возвращаются: по Пиренейскому хребту бродит бурый медведь, в пригородах Берлина гуляет кабан, а на побережье Северного моря скоро появятся волчьи следы.

Как правило, мы восхищаемся сохранившейся дикой фауной с безопасного расстояния, поэтому представить себе, что этот переполненный континент был населен еще более крупными существами, сложно; а еще сложнее вообразить целые исчезнувшие миры. В большинстве трудов неандертальцы предстают перед нами на голубовато-льдистом фоне, а их покрытые мехом соседи обычно изображаются приспособленными к арктическим условиям. Первыми находками из пещер и карьеров в основном были кости северных оленей, а также шерстистых разновидностей других зверей вроде мамонтов и носорогов. Образ морозного неандертальского мира закрепился в нашем сознании, однако для того, чтобы понять, с чем им приходилось иметь дело в реальности, необходимо проанализировать чрезмерно упрощенное понятие «ледникового периода» и исследовать множество неандертальских ареалов, у каждого из которых была собственная фауна.

Изредка в XIX в. на раскопках находили необычные сочетания животных: в пещере Виктория в Йоркшире[62] вместе с гиеной обнаружили бегемота и странного слона с прямыми бивнями. Не только арктические виды раньше обитали гораздо южнее, но и представители тропической фауны забирались далеко вглубь Европы. Хотя геологи понимали, что древнее прошлое заключает в себе исчезнувшие миры, истинное осознание колоссального возраста Земли всех застало врасплох, как обложенное тучами небо зимним утром. К 1880-м гг. появились веские доказательства того, что периоды господства полярных льдов в большей части Северной Европы включали в себя межледниковые фазы, такие же теплые, как и нынешняя.

Потребовалось еще столетие, чтобы раскрыть истинную сложность климата в эпоху палеолита. Примерно 3 млн лет назад глобальные циклы похолодания и потепления под влиянием вечного вальса Земли вокруг Солнца стали ускоряться. Детали того, как связаны с климатом орбита планеты, наклон ее оси и колебательные движения, — не для слабонервных, но смысл их ясен; по сути, количество солнечного света непосредственно влияет на температуру воздуха и морской воды. Именно это заставляет лед полярных и горных ледников расти и таять, вследствие чего и меняется климат.

Доказательством этому служат отложения на океаническом дне, а также во льдах Гренландии и Антарктики. Добытые путем глубокого бурения ледяные керны содержат чрезвычайно древнюю палеоклиматическую информацию, свидетельствующую об изменениях глобальной температуры более чем за 100 000 лет с точностью до тысячелетия. Сопоставляя эти данные с другими колонками дат, соответствующими более коротким периодам (с последовательностями пыльцы в донных отложениях озер, наслоениями пыли, носимой ветром по древней тундре, натечными образованиями в пещерах или тропическими коралловыми рифами), можно точно рассчитать палеоклиматические условия, существовавшие на протяжении огромных промежутков времени.

Рис. 3. Палеоклимат во времена неандертальцев, включая ледниковья и эемский период; мир на 2–4 °C теплее, чем сегодня

Характер изменений на удивление постоянен: волнообразные циклы похолодания и потепления отличались друг от друга интенсивностью и длительностью, но сердце Земли в любом случае бьется в одном и том же темпе. Долгосрочные климатические циклы обозначаются учеными с привязкой к системе «морских изотопных стадий» (МИС; они выделены по океанским кернам). Мы живем в МИС 1, в теплом (или межледниковом) периоде, следующем за МИС 2 — последней холодной стадией, закончившейся примерно 11 700 лет назад.

Стадия 1 начинается на геохронологической границе голоцена; все, что ему предшествовало (почти сотня циклов) на протяжении примерно 2 млн лет, относится к плейстоцену. Оглянувшись назад, можно заметить, что пики теплых периодов приходятся на нечетные числа (МИС 3, 5, 7…), в то время как самые низшие точки холодных — на четные (МИС 2, 4, 6…). Даже если некоторые признаки неандертальской антропологии и культуры возникли раньше, оформились они не в ледниковый период, а в мягкое межледниковье МИС 9, после отметки 350 000 лет. Более того, на промежутке приблизительно от 400 000 до 45 000 лет назад неандертальцы, вопреки расхожим мнениям, пережили больше межледниковых, чем ледниковых периодов.

Еще одно важное достижение заключается в понимании уникальности каждой климатической стадии. Все они содержали более короткие периоды температурных колебаний: холодные стадиалы и теплые интерстадиалы. Эти периоды помечены буквами; ниже мы вернемся к одному из них — первому теплому импульс[63], известному как 5е. Они могли длиться несколько тысяч лет или лишь пару столетий, а изменения происходили совершенно внезапно. Порой стремительные трансформации температуры, окружающей среды и даже уровня моря случались на протяжении одной человеческой жизни.

Все это означает, что мы можем весьма детально воссоздать условия, в которых жили неандертальцы в отдельно взятый момент времени, включая то, каким был мир, когда они исчезли. Это произошло около 40 000 лет назад в МИС 3, так что климат и окружающая среда этой стадии стали предметом тщательного анализа. Несмотря на то что данный этап сам по себе включен в категорию межледниковий, он скорее похож на продленную теплую фазу между отметками 65 000 и 30 000 лет назад в продолжительном холодном периоде, начавшемся в МИС 4 и закончившемся в МИС 2.

По сравнению с более древними, истинными межледниковьями в МИС 3 большинство неандертальцев не чувствовали себя по-настоящему тепло и уютно. Лето к северу от Альп было примерно таким же, как сегодня в Шотландском высокогорье; за ним наступала промозглая, дождливая осень. Мы часто рисуем в воображении, как неандертальцы ежатся во время снегопада, но под проливным дождем ощущения точно такие же. Впрочем, зимы были определенно холоднее, снег не таял многие месяцы. Но тем не менее евразийские пейзажи в МИС 3 ничуть не походили на ледниковые пустоши. Напротив, для этого климатического цикла характерна нестабильность, выраженная в быстром росте и падении средних температур.