Родня. Жизнь, любовь, искусство и смерть неандертальцев

Живи, чтобы есть, ешь, чтобы жить

То, что и как мы едим, прочно связано с культурой. Даже обезьяны не просто питаются всем, что видят вокруг, а стараются найти то, на чем они выросли. Мы используем каменные орудия для классификации неандертальских культур, однако пищевые традиции, вероятно, также составляют часть их культурного многообразия. Охотясь на крупную дичь, они, безусловно, взаимодействовали друг с другом, но, в отличие от волков или гиен, после совместной охоты делили добычу. Если не считать самок, выкармливающих потомство, охотники-шимпанзе гораздо реже проявляют альтруизм, обменивая остатки добычи на социальные привилегии, в том числе на секс. Такое нежелание сотрудничества не было характерно для неандертальцев. Они действовали совместно, не только убивая, но и во время методичной разделки туш и поедании самых вкусных частей, при этом пиршество иногда начиналось лишь после многоэтапной обработки мяса.

Вот как это выглядит на практике в Зальцгиттер-Лебенштедт. Как минимум 44 оленя (а то и в два раза больше) здесь были убиты, вероятно, за несколько охотничьих сезонов, когда стада осенью спускались с летних пастбищ в горах Гарц. С животных всех возрастов снимали шкуры и срезали мясо, однако более тщательно разделывали жирных, готовых к размножению самцов в расцвете сил. Неандертальцев интересовали самые лакомые части лучших животных, в первую очередь костный мозг, жир и потроха, постное же мясо — в меньшей степени. Такая избирательность не могла возникнуть в условиях эгоистичного соперничества, только в группе, имеющей общую цель. То же самое наблюдается и на сотнях других неандертальских памятников.

Внимательно рассматривая рисунки насечек на костях, оставшихся после разделки, мы обнаруживаем системный подход, далекий от беспорядочной драки за добычу. Вероятно, над каждой тушей трудилось лишь несколько опытных охотников (или даже всего один), которые знали, где резать, чтобы раскрылся сустав, и куда нанести удар, чтобы разбилась кость. Набившие руку неандертальцы, как и современные мясники, работали аккуратно, оставляя мало следов, поэтому путем оценки количества и местоположения следов можно даже определить различные уровни мастерства. Интересно, что в скальном навесе Пеш-де-лʼАзе IV насечек на оленьих конечностях гораздо больше, чем в Жонзаке. Поскольку оба эти памятника представляют технику Кина и имеют приблизительно один и тот же возраст, то эту разницу можно объяснить тем, что в Жонзаке было больше знающих охотников и, возможно, других взрослых, овладевших навыками работы. Заметная «небрежность» в Пеш-де-лʼАзе IV вполне может быть связана с менее умелыми попытками разделать добычу во время процесса обучения этому ремеслу.

Могла ли у неандертальцев быть специализация при обеспечении насущных потребностей? Совместное использование ресурсов способствует разделению задач, даже если большинство индивидов умеет многое. Это заметно при пространственном анализе; например, в Шёнингене дробление костей для извлечения костного мозга происходило поодаль от разделанных туш лошадей.

В главе 10 мы более подробно исследуем территории, а сейчас поговорим о том, кто же реально охотился. Особи женского пола в целом более уязвимы во время беременности и при уходе за беспомощными младенцами, поэтому в эволюционном плане рисковать немногочисленным потомством — не очень удачная стратегия. Бесспорно, во многих сообществах охотников-собирателей охотой на крупную дичь занимаются в основном мужчины, иногда уходя на несколько дней.

Но это правило не универсально. Хотя сообщества, в которых в качестве основных охотников, подобно львицам, выступают женщины, встречаются крайне редко, присоединиться к охоте, принять участие в убое и доминировать при первичной разделке туш — вполне обычное дело для женского пола. И где бы они ни находились, женщины и дети часто объединяются в группы для охоты на мелких животных[129]. Пожалуй, самое удивительное, что в некоторых культурах охотников-собирателей в зависимости от сезона за добычей отправляются, неделями помогая друг другу, небольшие семейные общины целиком, вместе с женщинами и детьми.

По большому счету, на какую бы дичь они ни охотились и какую бы еду ни собирали, это происходило в определенном социальном контексте. Вероятно, неандертальцы все вместе перекусывали тем, что нашли, а дети заодно узнавали, что откладывают для того, чтобы взять с собой. Царапины на зубах показывают, что малыши постепенно осваивали взрослые способы приема пищи по мере того, как маленькие ручки росли и становились послушнее. На самом деле дети в качестве собирателей, вероятно, вносили не столь уж несущественный вклад в добычу пищи, а ловля мелкой дичи давала им возможность попрактиковаться в разделке мяса.

Это вполне может служить объяснением, почему у маленьких животных вроде кроликов, которых легко можно разорвать на части голыми руками (особенно в приготовленном виде), все равно были следы на костях. Но самая поразительная находка — крошечные птички в Кова-Негра. Певчих птиц не так уж редко употребляют в пищу, из многих сегодня готовят традиционные блюда или деликатесы, и самая известных среди них — любимая французами садовая овсянка[130]. В ряде культур охотников-собирателей певчие птицы — резервный источник пищи, в других их едят регулярно, и часто охотой на них занимаются дети. Такие виды, как ласточка или черный дрозд, которых тщательно разрезали на порции, варили и ели в Кова-Негра, разделывали теми же методами, что и более крупных птиц. Крохотные ноги отрезали, а самые жирные косточки обгладывали и прокалывали, чтобы высосать костный мозг. Вряд ли это указывает на голод в богатой дичью местности; скорее на то, что таким образом маленькие пальчики учились справляться с обработкой мяса, оболочек и сухожилий.

Вероятно, в неандертальских сообществах присутствовали и другие формы добычи пропитания, соответствующие определенным социальным группам, но давайте все же поговорим о специализации охотников в более общем смысле. В местах наподобие Кова-Негра, где очень много следов разделки птиц, напоминающих целенаправленную охоту на пернатых на некоторых более поздних памятниках Homo sapiens, такое возможно. В других же местах, таких как Жонзак или Моран, в центре внимания на протяжении очень долгого времени был один биологический вид, но это уравновешивается впечатлением, что неандертальцы просто брали лучшее из того, что предлагала экосистема. Скопления отдельных видов указывают на оптимальные места, в которых сочетание климата, рельефа местности и поведения животных делало их отлов гораздо более вероятным. Учитывая, что речь идет о времени в масштабе столетий или даже тысячелетий, трудно сказать, существовала ли устойчивая традиция, но специальные знания сохранялись по меньшей мере в течение нескольких поколений.

Специализация — один из аспектов поведения, который долгое время использовался для изображения неандертальцев как существ менее продуктивных или в меньшей степени способных удовлетворять базовые жизненные потребности, чем ранние Homo sapiens. Однако за последние два десятилетия и эта точка зрения была опровергнута. Например, некоторые ранние южноафриканские популяции Homo sapiens настолько активно занимались сбором морских моллюсков, что вырастали огромные кучи отходов, и уменьшающиеся с течением времени размеры раковин указывают на слишком продолжительное пользование территорией и чрезмерную добычу. Неандертальцы, напротив, как будто потребляли морепродукты более обдуманно. Даже такие памятники, как Бахондильо, Эль Куко и Фигейра-Брава в Португалии, где дары моря играли важную роль, были лишь узлами огромной сети из разных способов взаимодействия с окружающим миром.

Эта генералистская^{11} адаптация позволила заявить, что неандертальцы были неэффективны, так как просто не использовали доступные ресурсы полностью. Однако современные исследования показывают, что в ряде случаев они могли и превысить меру в отношении животных, которых так же легко было поймать, как и моллюсков. От слоя к слою пещеры Оливейра черепахи заметно уменьшаются в размерах, что, по всей вероятности, указывает на чрезмерно частую охоту[131], возможно, даже ставшую причиной их вымирания в Иберии. Столь интенсивное использование ресурса ранними Homo sapiens было бы воспринято как свидетельство бурного роста населения, поэтому, возможно, то же самое верно и в отношении неандертальцев в то время и в том месте: больше младенцев означало больше ртов, нуждающихся в пище.

Лучше разобравшись в ранних Homo sapiens, мы также видим, что ключевые теории о нашем «успехе» не совсем соответствуют действительности. В 2019 г. изотопный анализ показал, что неандертальские и верхнепалеолитические сообщества из нескольких памятников на территории Бельгии были практически идентичны друг другу в своей сильной зависимости от мяса, вероятно, мамонта и северного оленя. Даже учитывая различия в технологиях, не похоже, чтобы неандертальские охотники были менее эффективны.

За два десятилетия после того, как копья Шёнингена разрушили теории о падальщиках, наши представления об охоте неандертальцев претерпели изменения. Даже если не брать во внимание такие исключительные редкости, в буквальном смысле масса доказательств — миллионы костей животных из многих сотен мест раскопок — наглядно демонстрирует мастерство охотников даже на самых крупных зверей. По мере того как аналитические методы исследования развились до поражающих воображение масштабов, больше никому не приходит в голову спорить с тем, что тысячелетия назад мелкие животные и даже растения составляли неотъемлемую часть рациона.

Все это учитывалось в более общих теориях об организмах неандертальцев, их мыслительных способностях и социальной жизни. Наблюдение на микро- и макроуровне за тем, как орудия резали шкуру и плоть, за строгим отбором частей для еды и транспортировки, позволяет почти физически ощутить их уверенность в себе при разделке туш животных. Такое чувство, что они могли заниматься этим с завязанными глазами.

Тем не менее рацион неандертальцев иногда все еще рассматривается как недостаточно продвинутый по сравнению с рационом Homo sapiens. При попытках объяснить причины их исчезновения то и дело высказываются мелочные придирки, что они якобы делали что-то в корне «неправильное», хотя объективные археологические данные указывают на то, что заявления о нашем превосходстве отчасти надуманны. Пусть не на всех памятниках или не в масштабе всего вида, но неандертальцы оказались гораздо ближе, чем считалось ранее, к «полноценному» рациону, который якобы обеспечил успех ранним Homo sapiens. Вместо того чтобы искать недостатки в диете неандертальцев, нужно задаться вопросом, почему ранние Homo sapiens пришли к более рискованной специализации. Возможно, им ничего не оставалось, кроме как питаться моллюсками и мясом мелких животных, если неандертальцы победили их в борьбе за пищу лучшего качества — крупных млекопитающих.