Родня. Жизнь, любовь, искусство и смерть неандертальцев

Метки

Неандертальцы тратили много времени на вырубание, процарапывание и иные способы нанесения меток на различные поверхности. Часто это сопутствовало другой деятельности: вспомните о следах на костях при разделке туш. Но все чаще встречаются случаи, когда смысл был в самом нанесении меток, а иногда неандертальцы помечали даже сами красящие минералы.

Из того же слоя Ле-Босса, в котором были обнаружены принесенные крупные камни, происходит более 80 небольших красновато-оранжевых конкреций. С помощью лабораторных методов XXI в., в том числе единственного в мире ускорителя частиц, специально предназначенного для анализа археологических данных, исследователи доказали, что неандертальцы использовали не местные железосодержащие породы[165], а минералы, добытые на противоположном берегу реки Луэн.

Подходящие источники расположены на расстоянии от 5 до 40 км, при этом отбирались только наиболее чистые конкреции. И самое странное, что среди различных следов износа, включая растирание, скобление и сглаживание, на некоторых из них были прорезаны глубокие параллельные линии. Они отличаются от царапин, возникающих при скоблении с целью получить порошок, и нанесены группами по две — четыре штуки. Все конкреции располагались на расстоянии не более 10 м друг от друга, а некоторые лежали в двух, вероятно, сделанных намеренно небольших углублениях, плотно забитых камнями, фрагментами костей и обгоревшими остатками. Почти идентичные объекты, найденные на стоянках ранних Homo sapiens, интерпретируются как связанные с изображением и, вероятнее всего, с символикой.

На неандертальских памятниках такие вещи встречаются редко, разве что среди кусков марганца в Пеш-де-лʼАзе I, возможно, есть еще один подобный экземпляр. Но метки-бороздки есть на многих других материалах. На корку — известковый наружный слой на исходном сырье для изготовления кремневых орудий — царапины могли быть нанесены и случайно. С другой стороны, линии и углубления на камнях, обнаруженных на некоторых памятниках в Италии, по всей видимости, были сделаны до первого расщепления. Найти объяснение этому сложно, разве что целью было получить белый порошок. Ведь среди красного и черного красителей в Комб-Греналь есть четыре куска мела, также принесенные неандертальцами.

Иначе выглядит небольшая гравировка на галечной корке, обнаруженная на орудии со стоянки Киик-Коба в восточной части Крымских гор. Под микроскопом видно, что 13 приблизительно параллельных линий, вероятно, были сделаны одним и тем же инструментом. Три царапины заметно короче и отличаются от других, что, впрочем, указывает на изменение первоначальной идеи — возможно, они выполнены другим гравировщиком или другим инструментом. Такими царапинами на корке невозможно получить порошок, и, что очень важно, ни одна линия не доходит до кромок поверхности артефакта. Какими бы ни были мотивы, в этом сложно усмотреть нечто иное, чем эстетический проект, выполненный быстро, но требующий сфокусированного внимания.

Чаще, чем на минералах и камнях, метки встречаются на останках животных. Хотя микроскопические исследования выявили массу примеров, когда такие надрезы возникли в результате разделки туш или естественным образом, в ряде других случаев их появление этим не объяснить. Самый древний из таких артефактов — слоновья кость из Бильцингслебена (Германия) с двумя наборами параллельных линий, выгравированных под разными углами. Датированные временем приблизительно 350 000 лет назад, что ненамного превышает возраст Шёнингена, эти гравировки, вероятно, были сделаны ранними неандертальцами. Есть там и несколько предметов, относящихся к последующим 150 000 лет. С этим контрастируют три недавние находки с датировкой 90 000–45 000 лет на костях редко встречающихся видов животных.

Во-первых, в пещере Пештурина (Сербия) на шейном, вероятно, позвонке старого медведя нанесены 10 расходящихся веером линий, происхождение которых невозможно объяснить разделкой туши. На самом деле они напоминают гравировку на кремне из Киик-Кобы: заканчиваются, не доходя до края кости, и образуют композицию в пространстве. Два других артефакта невелики по размеру, но примечательны своим символическим потенциалом.

Один из них найден в Ле-Прадель и представляет собой старую сломанную кость гиены. Другой — кость вороньего крыла из грота Заскальная VI в Крыму. Несмотря на географическую отдаленность друг от друга и различия в технике изготовления, между ними есть общее: крошечные серии равноудаленных надрезов.

Пять из семи надрезов на кости из Заскальной глубокие, а два (по-видимому, добавленные к уже существующим) имеют гораздо меньшую глубину и, судя по всему, выполнены тем же инструментом, но с иным захватом. Без этих двух дополнительных надрезов рисунок казался бы несовершенным: все дело в эстетике.

Кость гиены из Ле-Прадель — предмет еще более неординарный. На поверхности длиной всего 5 см неандерталец сделал девять очень похожих параллельных надрезов. Все они выполнены в одном направлении одним инструментом и, возможно, в одно и то же время, а последняя насечка словно втиснута в сужающуюся поверхность кости, как если бы добавить ее было важнее, чем выдержать общую композицию рисунка.

Дальше начинаются странности: у основания третьей линии есть еще один набор из восьми крохотных черточек, разделенных на две группы по две пары. Концы каждой пары этих меток пересекаются. Длина линий составляет всего 2–3 мм, но тем не менее все они однородные, выполнены одним и тем же инструментом (хотя, возможно, и отличным от того, с помощью которого вырезаны более крупные линии) и совершенно точно имеют искусственное происхождение.

Рисунки из Заскальной и Ле-Прадель отличаются от большинства других неандертальских гравировок своей упорядоченностью и структурной организацией. Первый из них, видимо, указывает на желание придерживаться определенной схемы, в которую входили парные метки. Но кость из Ле-Прадель, вероятно, представляет собой первый веский аргумент в пользу того, что неандертальцы пользовались условными знаками для счета равнозначных по ценности предметов, при этом небольшие вторичные метки неким образом дополняли или изменяли смысл основной серии.

Мы далеки от мысли, что среди неандертальцев были математики, но если уж врожденная способность точно распознавать небольшие количества есть у многих животных, то и у них наверняка была таковая. В отличие от счета, этот навык проще и дополняется общим пониманием «большего» или «меньшего» количества, когда речь идет о нескольких предметах. Считается, что умение людей работать с цифрами развилось из этих способностей, в достаточной мере проявляющихся у обезьян, и начался данный процесс, вероятно, с ранних представителей гоминин, имевших дело с небольшими количествами. Именно это мы видим в скоплениях меток на костях из Ле-Прадель и Заскальной. Возможно, навыки базовых вычислений у неандертальцев основывались не на порядковых числах «от 1 до 100», а на наборах засечек, как в унарной системе счисления.

Удивительно, но у детей врожденная способность распознавать количество обеспечивается разными органами чувств: они умеют оценивать его как на слух, так и с помощью зрения. Поэтому вполне возможно, что, учитывая маленькие размеры вторичных меток на кости из Ле-Прадель, гравировки предназначались для органов осязания. Предположение, что неандертальцы ощупывали их кончиками пальцев, основывается на том, что все упомянутые выше предметы с насечками можно было легко носить с собой и даже использовать совместно. Есть лишь одно исключение.

В Гибралтаре, в пещере Горама, на возвышенном участке каменного пола вырезаны 13 пересекающихся линий. Гравировка сделана намного раньше, чем 40 000 лет назад. Линии образуют сетку, получившую в СМИ название «хештег», однако времени на их создание явно ушло гораздо больше, чем на обычный твит. Опытным путем доказано, что они были прорезаны в 200–300 приемов, да еще и в определенной последовательности. Сначала были проведены две глубокие горизонтальные линии, за ними пять однонаправленных вертикальных; затем одну из горизонтальных углубили и, наконец, добавили еще несколько вертикальных. Снова создается впечатление наборов и упорядочивания.

Число примеров использования пигментов и нанесения меток растет, и даже скептики все чаще признают, что в жизни неандертальцев присутствовала некая эстетическая, символическая составляющая. Никто не утверждает, что творения неандертальцев — даже если предположить, что датировки линий в пещерах Мальтравьезо и Ла-Пасьега верны, — равноценны тому, что создается представителями современных культур. Но было ли у них «искусство»? Нашему виду свойственны такие наклонности, но даже шимпанзе в неволе, если им предложить материалы для рисования и показать, как ими пользоваться, любят разрисовывать поверхности[166].

Творения обезьян удивительным образом перекликаются с тем, как работали неандертальцы: они, как правило, не выходят за края поверхности для рисования и стараются соблюдать симметрию или баланс. Линии располагают приблизительно на равных расстояниях друг от друга, при этом заполняя пустые пространства и увеличивая рисунок, чтобы занять больше места. В течение одного сеанса рисования шимпанзе возвращаются к отдельным зонам, рисуя поверх существующих элементов новые, а некоторые из них любят смешивать краски. Иногда проявляется и собственный стиль: часть шимпанзе отдают предпочтение определенным формам, в том числе расходящимся лучам.

Любопытно, что, демонстрируя сосредоточенность в процессе рисования, зачастую они гораздо меньше интересуются получившимся в результате рисунком. Для них эстетика — в ее первоначальном смысле восприятия прекрасного и наслаждения им — заключается в самом творчестве, а не в его конечном продукте. Искусство как процесс телесного и чувственного взаимодействия с материалами, возможно, неведомо людям с классическим западным менталитетом, однако представители многих других культур понимают его исключительную силу.