Родня. Жизнь, любовь, искусство и смерть неандертальцев

Иллюзии и фантазии

Выводы Эдвардса, разумеется, были правильными, но слишком уж опережали свое время. Как раз выдающиеся археологи отказывались замечать очевидное. Если в историях о происхождении многих коренных народов говорится о линиях предков, уходящих корнями в глубокую древность, порой даже в вечность, то западные интеллектуалы гораздо дольше не могли осознать, насколько далекое время представляют неандертальцы. Первые подозрения возникли у Джона Коньерса, аптекаря, жившего в XVII в. и увлекавшегося коллекционированием древностей. Этой страсти он предавался, бродя по развалинам во время восстановления Лондона после Великого пожара. Именно он в 1673 г. заполучил в свою коллекцию кремневое рубило из Грейс-Инн-Лейн, обнаруженное неким мистером Лилли в выходах гравия возле старого ручья. Коньерс признал в нем предмет, изготовленный человеком, но, хотя и имел некоторое представление о стратиграфии, отмечая, что римские горшки обнаружены ниже более поздних артефактов, не мог даже представить реальный возраст слоя и рубила.

Критический взгляд на окружающий мир, зародившийся в Античности, несколько закостенел за долгие века иудео-христианской традиции, которая допускала лишь несколько тысячелетий человеческой истории. Однако древние артефакты, особенно окаменелости, вызывали у людей восхищение во все времена.

Парадоксальное явление — застывшие в камне живые организмы — привлекало даже самих неандертальцев, которые выбирали из морской гальки раковины, натирали охрой и несли с собой через итальянские холмы. В гораздо более поздних культурах ископаемые объекты пытались объяснить логически, встраивая их в существующие представления о мире: найденные в пещерах огромные кости принадлежали драконам или циклопам. А каменные орудия, если в них признавали предметы, изготовленные руками, делали эльфы. Всего через четыре года после обнаружения рубила из Грейс-Инн-Лейн натуралист и химик Роберт Плот пришел к выводу, что массивные кости, не принадлежащие ни одному из известных животных, скорее всего, являются доказательством того, что в древности жили некие гигантские существа; на самом деле, это были динозавры. Глубоко укоренилось представление о том, что мир был населен расами гуманоидов и животными, которые затем вымерли и исчезли.

Между находкой в Грейс-Инн-Лейн и неандертальским «взрывом» 1856 г. прошло почти два столетия. Произошедшие за эти годы радикальные социальные, экономические и технологические преобразования разрушили представления западного общества о Вселенной, хотя обычным людям электромагнетизм, излучение и беспроводная связь, возможно, представлялись магией. Геологи XVIII в. как будто удлинили само время, вглядевшись в толщу скал, за которыми таились столь грандиозные эпохи, что им больше никак было не уместиться в библейскую хронологию. К 1850-м гг. осмысление невероятно древнего возраста планеты и признание существования окаменелостей, принадлежащих приматам, стали первыми шагами к идее о существовании древних людей. Тем не менее появления неандертальцев по-настоящему не ожидал никто. По мнению выдающегося британского биолога Томаса Гексли, они открыли ящик Пандоры с невообразимо глубокими корнями нашей родословной:

Сегодня уже понятно, что вся история человечества, отделяющая нас от рисунков, нанесенных охрой на стены пещеры Ласко 15 000 лет назад, успеет повториться дважды, прежде чем мы доберемся до последних неандертальцев. До времени появления первого представителя их вида потребовалось бы 20 повторений.

Значение неандертальцев было и остается огромным. Мы точно не знаем, что подумал бригадир горняков, проводивших работы в гроте Фельдхофер, когда понял, что кости перед ним принадлежат не медведю; и понятия не имеем, что испытал капитан Флинт, увидев череп из карьера Форбса. Исключением из сухих научных описаний XIX в. была реакция Чарльза Дарвина на ту же окаменелость. Он нашел ее «удивительной», и в течение многих последующих десятилетий новые поколения ученых, сталкиваясь лицом к лицу с неандертальцами, приходили в восторг.

Сохранились интересные записи, которые во время раскопок Ле Мустье 1 в 1908 г. Клаач делал в личном дневнике. Помимо профессиональных впечатлений от находок, он описывает случаи соперничества между членами команды, вечеринки с шампанским и рассуждениями об охотниках ледникового периода, свои ночные раздумья. Раскопки и скелет будто пьянят его, дневник вместо привычного прошедшего времени срывается в настоящее: «Вот это зубы!» Древний мальчик действительно запал ученому в душу. Он пишет, что в ночь после кропотливой реконструкции из фрагментов — «наиболее сложной технической задачи, что я когда-либо выполнял», — этот череп ему приснился.

Неандертальцы проникли не только в ученые умы. Уже спустя два десятилетия после их дебюта стали появляться примитивные фантастические романы. Они удовлетворяли аппетиты публики, желающей хотя бы мысленным взором взглянуть на этих удивительных существ. Как и в зарождавшемся жанре научной фантастики, в рассказах о встречах с неандертальцами особенно громко звучат темы вражды и противостояния. Ж. Рони описывает жестокие столкновения в романе 1911 г. «Борьба за огонь», название которого переводится с французского как «Война за огонь» (La Guerre de Feu).

В 1955 г. под впечатлением разрушительных результатов двух мировых войн Уильям Голдинг в романе «Наследники» (The Inheritors) рисует Homo sapiens как абсолютных агрессоров. Именно мы, а не они оказались ненасытными хищниками, неспособными сопереживать и найти у неандертальцев чувства. Общая тенденция на протяжении десятилетий была именно такова, но все же лишь в начале 1980-х гг. с выходом чрезвычайно успешно книжной серии Джин Ауэл «Дети Земли» (Earth Chidren) неандертальцам позволили любить и быть любимыми.

Работа Ауэл оказалась пророческой и в других отношениях. Ее смелые предположения об интимных межвидовых отношениях были восприняты как нечто из ряда вон выходящее, однако 30 лет спустя генетика доказала их состоятельность[199]. Археологам XIX в. идея о гибридных детях показалась бы возмутительной, хотя и интересной. Если бы наш современник, путешествуя во времени, оказался в 1863 г. на лекции Уильяма Кинга о присвоении названий видам и заявил, что странные обезьяноподобные люди из долины Неандера на молекулярном уровне присутствуют в зале, слушатели подняли бы его на смех или сильно возмутились.

Но и тогда неандертальцы беспрецедентным образом расширили границы человеческого познания, даже подтолкнув нас к умозрительным путешествиям в будущее. В 1885 г. священник по имени Буршье Рей Сэвил опубликовал направленный против эволюции и естественного отбора трактат под названием «Лекция Неандертальского Черепа об эволюции, произнесенная в 2085 г. н. э., с тремя иллюстрациями» (The Neanderthal Skull on Evolution, in an Address Supposed to Be Delivered A. D. 2085, with Three Illustrations). После пространного предисловия мы встречаем рассказчика, то есть сам череп, на званом вечере в конце XXI в. Дело происходит на главной сцене викторианского Лондона — в концертном зале Сент-Джеймс-Холл на Пикадилли. Начав с прелестного «Я не привык выступать перед публикой», череп с помощью массы велеречивых религиозных доводов старается убедить свою (видимо, мужскую) аудиторию в том, что он все-таки не может претендовать на родство с человеком. А затем, любезно выразив надежду «расстаться друзьями», исчезает[200]. Хотя до 2085 г. еще многое может произойти, маловероятно, что наше отношение к неандертальцам как к давно потерянным родственникам резко изменится.

Рей Сэвил вряд ли бы одобрил попадание неандертальцев в нашу генеалогию, но его ощущение некоего желания состоять с ними в родстве было верным. Причиной была ошеломительная мощь графических реконструкций. Самой ранней известной визуализацией неандертальца считается набросок тушью, сделанный Гексли во время какого-то заседания. Его персонаж был довольно сильно похож на обезьяну, но все же обладал какой-то чарующей живостью. Первая серьезная попытка воссоздать образ неандертальца состоялась в 1873 г. и оказалась неожиданно смелой для того времени: на ней были также изображены составное орудие и собакоподобный питомец. К началу XX в. возникло несколько противоречивых визуализаций, отражающих различные взгляды на происхождение человечества.

Откровенно обезьяноподобная реконструкция «Старика» из Ла-Шапель-о-Сен была впервые опубликована во французской газете и в 1909 г. перепечатана в Illustrated London News: сгорбленное, рассеянно опирающееся на деревянную дубинку существо с явно обезьяньей шкурой и ступнями. Этот образ задал примитивный тон, оказавшийся весьма живучим. Предположительно изображение было создано в сотрудничестве с Булем, так что чрезмерная схожесть облика с обезьяной, возможно, отражает его несогласие с тем, что Homo sapiens — потомки неандертальцев. Два года спустя в той же газете было размещено совершенно другое изображение. Сделанное по заказу британского археолога Артура Кита, который считал неандертальцев не тупиковым звеном, а прямыми предками человека, оно гораздо менее зловещее. У открытого огня сидит мужчина с большой, но аккуратной бородой и сосредоточенно изготавливает некое орудие; помимо самой бытовой сцены, на развитое, современное мышление намекает ожерелье.

В XXI в. реконструкции стали отличаться более высокой анатомической точностью и благородством облика. Изменились изображения артефактов, что свидетельствует о прогрессе в оценке их культуры со стороны археологии. Но, что еще важнее, в позах и особенно на лицах читается не страдание, а ум, достоинство и удовлетворенность.

Самое большое впечатление производят скульптуры: возможность обойти тело со всех сторон, заглянуть в глаза успешно создает ощущение присутствия, что не подвластно большинству иллюстраций. В них неандертальцы из унылых существ превратились в людей, излучающих уверенность, радость и любовь; в одном случае заметен даже нахальный блеск в глазах. Совершенно в духе нашей эпохи, когда все вокруг восторгаются знаменитостями, реконструкция 2018 г. в парижском Музее человека признала их влиятельный статус: в костюме от дизайнера agnès b неандерталец предстал перед нами более модным в буквальном смысле.

Тем не менее наблюдать за моделями на подиуме — совсем не то, что рассматривать реальные останки. Равно как и другие известные археологические объекты, такие как бюст Нефертити или гипсовые слепки тел жителей Помпей, подлинные окаменелости неандертальцев одновременно вызывают любопытство и непонятный страх, от которого стынет кровь. Возникает желание присесть на корточки, отстранившись от толпы музейных посетителей, и внимательно всмотреться в эти лишенные плоти лица. Разъезжая в стеклянных футлярах по континентам, на которые никогда не ступала их нога, неандертальцы встречают в тысячи раз больше людей, чем они видели при жизни.

Отчасти причиной нашей неослабевающей одержимости неандертальцами являются средства массовой информации. Представляя собой сильнодействующий коктейль из проблем научного, социального, а порой и нравственного плана, в XIX в. неандертальская тема идеально подходила для газет, выходивших с печатного станка и распространявшихся среди миллионов читателей[201]. Сегодня ее популярность еще выше. Слово «неандертальцы» ищут в интернете гораздо чаще более общего термина «эволюция человека», и современные СМИ с готовностью удовлетворяют желания публики.