Склеивая осколки

Нет ответа.

Конечно же, нет.

Только её пальцы скользят по рубашке сверху вниз, расстёгивая пуговицы.

— Потому что я — гад. Я — мерзавец. Я — Пожиратель смерти, — а Тёмная магия не прячется от тёмной души, как Грейнджер не прячет от него свою слабость.

Ведь он — её болезнь. Бесстрашная и опасная. Отсюда весь этот жар и помутнение рассудка. Драко не её выбор, а запущенная рана.

Высокомерный капкан.

Гермиона медленно разводит края одежды, голодным взглядом пресекая слова протеста, и вновь касается губ лишь дыханием.

Молча.

— Я хуже, чем тебе сейчас кажется, — Драко наблюдает за ней всего секунду.

Потому что целует. Мучает и себя, и её, но всё равно целует. И пьёт. И целует. С замиранием сердца. Он упивается своей властью над ней, как жестокая, бессовестная, эгоистичная сволочь, обнажая их открытые раны. Но не жалеет. Он целует её и рассыпается от пьянящей нежности, чувствуя терпкость виски со вкусом Грейнджер.

— Ты преувеличиваешь, — вышёптывает она ответ.

— Преуменьшаю.

Драко сбегает от её губ — дразнит. Целует бережнее, пробует ласковее и снова боится. Пусть даже хочет её, хочет в Неё, поправляя возбуждённый член.

Просто секс — это не выход. Именно теперь это не то. Только натура требует, а голос вторит:

— Сними трусики.

Всегда ведёт Малфой. Пусть запомнит это, прежде чем… до него дойдёт смысл её слов:

— Я уже без них.

Оглушила — не меньше. Довела до края. Вытащила на свет всё, что билось под кожей и не слетало с языка:

— Гермиона… — щелчок ремня. — Я же проверю. — Она стыдливо прикрывает глаза и неслышно:

«Пожалуйста, Драко...»

Только коснись. Только будь со мной. Только л…люби.

Она, безусловно, сдурела, когда решила прийти к нему такой. Ни на что не надеясь и, наверно, надеясь. Что она увидит, как загорятся серые глаза… Услышит, как посыпятся со стола книги и никчёмные бумаги... Что потеряет туфли где-то между его «ты уверена?» и своим «да»... Почувствует, как Драко опрокинет её на столешницу, и его пальцы заскользят по ногам, задирая платье:

— Если ты меня опять обманула…

Почему опять? Почему обманула? Когда — нет.

А в воздухе только стон.

Её.

Потому что Драко касается женственной влаги, сначала — наглыми пальцами. Выстанывает что-то бессвязное и вновь касается. Членом. Проникает им жадно и медленно. Плавно разводит расставленные ноги, сгибая в коленях, не давая даже обнять ими. Входит до самого конца с тихим:

— Я рехнулся.

А потом — смотрит.

На Гермиону. Между её ног. Снова — на Гермиону.

Драко толкается. Потому что толкается. Разрушает все мысли и страхи. Он толкается, чтобы почувствовать её жар, а не только желание — сумасшедшее, как она сама. Толкается, чтобы увидеть, как Гермиона выгнется, вцепившись пальцами в край стола:

«Вот так...»

Не молчи.

Бейся.

Она всегда его слушается, даже если не слышит: пытается освободиться от хватки, объять Драко ногами, но чувствует только силу и власть, сдаётся и тает, заполняя отчаянное дыхание стонами.

Драко разводит ноги шире и шире, толкается жёстче, потому что в ней всё так божественно...

И ложно.

Это его девочка. Но не его Грейнджер. А с ней не Малфой. Но и он делит свою зависимость с…

...л-лгуньей.

Которую скоро потеряет. Он уже её теряет, разгоняя болезнь по венам. Драко связан с Гермионой непрочными воспалёнными путами. Тысячами и тысячами запретов. Тысячами и тысячами желаний. И быть ближе, чем сейчас, наверное, нельзя. Дальше — тоже. Когда она вся как на ладони и кажется хрустальным видением.

«Что за?!..» — внезапная боль застаёт врасплох, потому что красота Гермионы меркнет, обнажая лишь голую жестокую правду:

Всё закончится.

Закончится.

И сотни игл колят сознание, вонзаясь в него ржавыми краями. Боль на один толчок пережимает вены и парализует чувства, потому что в голове не-Малфоя слишком много всего: огневиски, страх, ложь... Драко толкается яростнее, впитывая движения: взглядом и телом, стараясь вернуть прежнего себя.

И кайф.

Тот кайф, что сносил между ними стены.

Нет, он есть. Есть нежность и неповторимый вкус секса с Грейнджер. Именно он заставляет протяжно бредить, сбиваясь на шипение и не заботясь о приличности слов, потому что... Она. Ему. Отдаётся. Целиком. Что-то шепчет, вероятно, не слыша его.

Кричи.

Лгунья!

Ведь для полного кайфа не хватает самой малости:

Остроты.

И Грейнджер, похоже, тоже. Потому что кончает она глухо и сдавленно, сладостной мыслью лаская нервы. Слабеет без дрожи, под тяжёлое дыхание, смежив веки. Но ведь кончает…

Как и Драко.

Но они будто избегают друг друга.

Бледно. Сухо. Неправильно.

Он сразу вышел и потянулся к штанам, скрывая разочарование. Не будет больше ни поцелуев, ни ласк, ни мгновений близости. Ничего больше не будет, пока он... не Малфой.

— Что происходит? — Гермиона приподнялась, замялась, задумалась.

Видно, истина подлой уликой отразилась на лице. Но ведь Малфоям не привыкать прятать свои слабости:

— Я просто ещё не оправился, — он специально коснулся своих шрамов, придавая словам убедительности.

И, как обычно, почти солгал.

Дурак.

— Нет, Драко, что-то не так…

Всё не так.

Только сказать этого не можешь.

— Что не так?! — громко и настойчиво. Гермиона забеспокоилась и, забыв о полученном удовольствии, спустилась ногами на пол. Одёрнула платье.

— Всё, — ответ самодостаточен. — Мы не должны были…

Глупо жалеть о сексе. Драко поправился:

— Я хочу вернуть себя. И я позвал тебя, чтобы сказать: прости.

Тянуть с этим бесполезно. Чем глубже их зависимость, тем сильнее боль расставания.

И — О Мерлин... — он извинился? Сам? Зачем?!..

Дважды дурак.

— Но за что? — негодование Гермионы можно даже потрогать.

Драко не поверил, что, наконец, смог это сказать:

— За то, что должен тебя убить.

_________________________________

* Рекамье — тип кушетки, у которой форма изголовья, спинки и подлокотников была заимствована у древнегреческого женского кресла клисмос. Основной отличительный признак— s-образная линия изголовья, которая, в зависимости от модели, может иметь разные углы наклона и степень изогнутости. Название кушетке дано в честь Жюли Рекамье — одной из красивейших женщин Франции.

**Ломберный стол — небольшой четырёхугольный или круглый стол для игр, преимущественно в карты. Своим происхождением он обязан испанцам, «ломбер» — так в XVI веке называлась изобретённая ими карточная игра. Англичане часто использовали карточный стол в качестве чайного столика. Именно за ломберным столом более 200 лет назад сделал своё изобретение сэр Джон Монтэгью IV герцог Сэндвич, глава британского адмиралтейства, а Пушкин написал свою «Пиковую даму».

И ещё одно: курос — тип статуи юноши-атлета.