Склеивая осколки

«Ты права».

Но Драко, как факт, не выносит Драко. Не выносит до омерзения. Это не он убивает Грейнджер, а всего лишь необходимость. И истошное желание вырваться из тюрьмы, созданной Сколопендрой. Он не палач, он — загнанный зверь.

Монстр.

Поэтому ломит лицо, щиплет глаза, лоб морщится, а губы расплываются, и виски проступает сквозь кожу. Пьяный угар не владеет больше ничем: ни умом, ни телом. Хищник сам показывает свои зубы, крепко сжимая палочку.

И только Грейнджер будит в нём человека:

— Драко... — словно целуя.

На том свете его не простят...

«А тебе оно надо?» — но тяжело... Безбожно тяжело, когда шрамы сочатся сомнением. Драко не поддаётся:

— Заткнись, — проще некуда!

«Кричи ещё. Злись. Негодуй».

Так тебе легче? Но зачем тратить время на объяснения? Совесть сейчас неуместна.

Дверь кабинета скрипит подобно воздуху, что питает Мэнор и заполняет лёгкие Драко. И Гермиона бежит от него так же искренне, как недавно тянулась.

«Твоя Гермиона, дурак!» — на лице её нет неприязни, только — вера. Вера в то, во что Драко верить давно перестал. Это Грейнджер верит в какие-то сказки, лишая его твёрдой руки!

Сама простота.

Мощные колонны, как железные прутья, служат ему тюрьмой. Горькая полумгла стелется по полу прямо из пустых рам, а потухший камин тлеет подобно спасению. Потому что это та же комната.

Та же яма.

И безысходность...

Грейнджер уже не бежит — застывает. Расходится на горизонте алым пятном, а лист бумаги белым флагом свисает вдоль тела. Но она — и только она — всегда бьётся до последнего, поэтому шепчет, стоя посреди зала:

— Остановись.

Ни за что.

— Остановись не ради меня — ради себя, Драко.

Он взрывается мнимым презрением: «Забудь, как меня зовут!» Это чужое имя, чужие мысли, чужие чувства. Но даже они выворачивают настоящее наизнанку:

— Сейчас во мне нет Драко, Грейнджер! — глубокая ненависть раздувает пламя свечей. — Я хочу тебя убить.

Его память следует желаниям и воскрешает прошлую боль. Увеличивает её до размеров мира, рисуя эскиз за эскизом:

Когда не его Гермиона исчезла в камине... Когда неуёмная злость рвала на куски и сгибала в дугу... Когда ледяная рука сковала горло, замораживая жизнь, а противные сухие губы тянули из Драко надежду и особые мгновения...

Но главное — когда Аббот с кровавыми глазами наслаждалась его агонией:

— Х-хочу, — цедит Драко.

Он еле стоит...

— Ты не сможешь, — Гермиона спокойна. Сама чистота и жертвенность. Глупо, глупо, глупо.

Он не дышит и не спорит. Купается в пыточных муках, лишь бы купаться в них.

— И это твои последние слова, Грейнджер?

Он никогда её не поймёт. Не разгадает. Не украдёт её силу. Никогда-никогда. Драко даже не пытается, он ловит нужное мгновение, когда бездумно убиваешь себя:

— Авада Кедавра!

Его голос эхом отскакивает от стен и свистит в леденеющем воздухе. Мэнор с ужасом возвращает два слова, отключающие любое сердце.

Любое.

На целый миг!

Драко следит за зелёной вспышкой, как безумный, чтобы точно знать, что он...

А Грейнджер оседает. Как будто складывается пополам от одного только голоса. И в глазах её — пустота, от которой Драко кричит:

— Гермиона!

Как псих.

Громко и ломко. Словно в последний раз. И этот крик удавкой пережимает горло. Драко снова зовёт её по имени. Слабее и слабее...

Но в ответ — тишина.

Слепленная из абсолютного неверия и страха. Окрашенная пепельной киноварью.

Ведь Драко один. Один, кто дышит и чувствует. Пока едва-едва.

Он делает шаг за шагом, не сознавая сближения. Его Гермиона лежит навзничь, с потухшим взглядом и безмолвными губами, придавливая Драко к полу — тоской. Такой немой и безбрежной, что руки роняют палочку и тянутся к застывшему лицу.

Чтобы коснуться.

Почти погладить...

И испугаться этого.

Остановиться и замереть. Видеть и не видеть, как прекрасные длинные волосы блекнут в скудном свете свечей. Как кожа становится бесцветной, а тело каменным. И голос её всё ещё звучит в голове:

«Драко...»

— Гермиона.

Он ищет рукою её руку, натыкается на пергамент, вздрагивает от его шороха и тепла, тянет к себе, комкая в кулаке.

И с силой ударяет им о пол!

Даже воспоминания дрожат. Чувства — тоже. А колющая тишина — нет. И только мысли вновь зовут его по имени:

«Драко...» — словно прощая.

Он клонится, горбится под жидкими звуками, уже понимая, что Гермиона мертва. Что её крики и стоны меркнут прямо сейчас, а красота гаснет. И всё, что есть и будет у Драко — боль.

Херов океан боли.

Заполняющий Драко до краёв.

Ведь Гермиона лежит неподвижно...

...и плачет.

Плачет робко. Одиноко. Горько. Добивая Драко нещадным видением. Она вытягивает из него рассудок, уничтожая чистоту крови навек. Потому что она...

Та, для которой рождён.

А он только что умер.

Без слов.

Он сидит на коленях перед безжизненной Гермионой и еле сдерживается, запирая вину на замок. Но, кажется, седеет от страха расплаты. И от преступления перед самим собой. Драко воет, насылая на себя проклятье, и душит-душит-душит подступающие слёзы.

Безнадёжно и глупо...

...Он вдруг любит эту боль.

Драко отступил, с трудом оторвав от Реддла необъяснимо прилипшую руку. Переложил палочку и сжал её в кулаке, сдавливая свежую рану и вытесняя душевную муку. Ведь она всё ещё стенала в ушах и выкручивала мышцы. Она отбивала в висках ритм невосполнимой потери. А боль — никому ни хрена ненужная боль — невольно текла по щекам скудными слезами.

Малфой жалок.

Увы...

И сам себе отвратителен.

— Неплохо для заносчивого юнца, — заключил Волдеморт, тщетно пытаясь стереть с мантии кровавое пятно. — Ты, наконец, перерос Люциуса. Хоть в чём-то...

Подняв голову, он снова всмотрелся в беспомощное тело, распростёртое вдалеке бесспорным доказательством, и:

— Только ты всё равно слабак!

«Удивил, дерьмовый Тёмный Лорд», — сарказм всё ещё радовал Драко. Даже если звучал в башке.

«Ну, скажи что-нибудь, что я сам о себе не знаю, — самокритичнее некуда. — Но, чёрт, почему же так?..» — плохо?

Настолько, что Тайная комната плывёт и шатается одновременно. Обрушившись на Драко, воспоминания словно расплющили. Отчего посмертные мученья стали не просто безумными — потекли из тела кровавыми струями, как тогда, когда умирал в гостиничном номере.

«Хватит. Пошло всё в...во-он. Хватит», — Драко, не оборачиваясь, стискивал палочку и уже подбирал среди обрывочных мыслей подходящее заклинание. Пора кончать балаган. Или Волдеморт уступит, или...

— Я жду, Реддл, — выдавил Драко из себя, и его натужный голос походил на сип старика. — Или я ухожу. Без неё.

Практически ультиматум. Малфою не до шуток. И не видит этого только слепой.

— Так что же ты хочешь знать? — Волдеморт уступчиво понизил тон, наполнив подземелье ложными зачатками понимания, и Драко выдал первое, что всё-таки удалось склеить в голове, но, безусловно, самое важное:

— Как мне вернуть себя? — вопрос, который терзал много-много часов. Именно он вынудил произнести самое зловещее и затянул Драко в ловушку.

Тёмный Лорд, похоже, ждал этих слов абсолютного поражения. Ждал и наслаждался сломленной душой.

— Я обещал поделиться информацией, а не спасать тебя, — холодно, будто вновь обрёл былое величие, ответил тот.

— Так делись! — не сдержавшись, истерически скомандовал Драко. — Или ты просто любишь похвастаться? Хотя сам знаешь не больше Поттера! — эта тайна стоила слишком дорого, чтобы уйти ни с чем. Странная дрожь толкала сердце чаще и чаще, сильнее и настойчивее.

Тёмный Лорд застыл на месте, вероятно, обдумывая варианты унижения, и вдруг выдал:

— Ты не сможешь это исправить, — Малфоя шатнуло. — Не способен, — Волдеморт только что заавадил его дух. Блеск!

— Потому что я неуч? — осклабился Драко, упрямо отказываясь принимать услышанное.

— Нет, — Реддл продолжал удивительно ровно. — Потому что просто не способен. Будь ты даже тысячу раз маг.

Драко отступил ещё на шаг, чуть скукожился, руки затряслись, ноги отяжелели, и словно сотня клыков василиска вонзились в тело, вызывая в крови Адский огонь. Жалкие попытки отыскать на безносом лице признаки лжи лишь ещё больше гнули к полу, а дикое, неистовое, неудержимое пламя разгоралось в груди острой обречённостью.

— Теперь ты доволен? — будто делая одолжение, поинтересовался Реддл.

— Не-е-ет! — выкрикнул Драко.

Глухая безнадёжность драла горло и разрывала нервы, а уродливая старуха улыбалась ему, как старому другу.

— Нет, — хрипло повторил он, обернувшись на лежащую на полу Грейнджер. — А как же...

Магия палочки, кажется, намеренно дёргала за края раны, вызывая новое кровотечение. И капли крови стекали по древку, подобно слезам, но, не принося облегчения, жгли и жгли измотанную душу.

Подожди, смерть. Ещё немного...

И Малфой заставит боль замолчать.

— Это всё? — перебил излияния Тёмный Лорд, и Драко не мог поверить… Тот улыбался почти счастливо, почти по-настоящему, почти...

«Чтоб ты сдох, — сорвалось у Драко мысленно, зато искренне. Ненависть слаще, чем уныние, и лишь она способна вытащить из адова пекла. — Ты ведь знаешь заклинание, Малфой, так чего медлишь?»

Спорить с собой?

Да ты, точно, полоумный.

— Почему она напала на меня? — наугад бросил Драко. Мотивы Сколопендры — неплохое завершение последнего разговора.

— Она? — Реддл хмыкнул. — Так тебя провела девушка?.. Хотя это не существенно. А разве мотив не вырезан у тебя на руке? — он всё ещё не упускал возможности поиздеваться над Малфоем.

Но Драко не сдавался, ведь Тёмный Лорд что-то скрывает. Определённо! Иначе всё бессмысленно:

— Не перевирай, Том, — Драко вдруг зашипел, то ли передразнивая, то ли выпуская новый приступ отчаяния: — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Я — всего лишь гнев, одна эмоция из многих... И я не настолько бездарен, чтобы не понять, что я тоже один из многих! И семь — особая цифра, чтобы быть ничем, правда?

— Надеешься, я отвечу? — Волдеморт горделиво скрестил руки на груди, наглядно демонстрируя своё «нет».

— Надеешься, я отступлю? — должно быть, вся Тайная комната знала ответ. И даже статуя Салазара качала гигантской головой. — Не сегодня, Том. Я повышаю цену. И на кону уже не жизнь Грейнджер...

Драко угрожающе поднял палочку:

— Моя шкура ценнее твоей, веришь? — он одними губами, но чётко недоозвучил заклинание, и: — Веришь. Так вот сейчас я хочу знать, почему эта тварь в сговоре с дементорами?

Драко сознавал, что выдал самый главный свой козырь. Как дурак! Но Реддл вдруг застыл, нервно дёрнул уголком рта, похоже, удивился, а не испугался и явно решил утереть нос недалёкому отпрыску:

— В сговоре, ты считаешь? А дементоры заключают договора со всякими... дай угадаю... — Волдеморт ненадолго обхватил длинными пальцами подбородок. — Недоучками?