Этайн, дочь Хранительницы

— Знаешь, Кари, что я думаю? — говорит вдруг Танька. — Я, наверное, и правда, маленькая еще… И вот как маленькая и жизни не видавшая, да еще и не совсем человек, с мозгами вывернутыми, скажу тебе: не возвращайся ты к себе в Анатолию! Ты же умница, Кари, и историю своей страны знаешь замечательно, и географию, а как рассказываешь-то! Вам бы с Олафом вместе в Университете нашем остаться насовсем! Из тебя бы такой преподаватель получился! А твои же тебя в четырех стенах закроют, и ты знаниями потом разве что с детьми своими делиться сможешь — это если еще у тебя дома всё хорошо сложится.

— Там видно будет, — осторожно кивает головой Каринэ. — Пока даже не хочу так далеко вперед заглядывать. Мне бы сейчас Олафа в больнице поддержать как-нибудь — у него болит всё, да еще он себя за неуклюжесть казнит, мучается. Но ведь не все же могут сразу и учеными быть, и на мечах драться, правда же? Может, он тем и хорош, Олаф, что мирный совсем, хоть и сильный. Только вот не в то он, кажется, время родился... — и без того от природы печальные глазищи армянки делаются совсем грустными. Помолчав немного, Каринэ вдруг продолжает:

— Сбегу я сейчас с занятий, наверное. Сегодня за мной Петрос следить должен, а он глупый, толстый и выпить любит. Наверняка уже в пивной сидит — уверен, что я из Университета до конца последней пары никуда не денусь. А меня Олаф в госпитале ждет — вот так-то!

— Знаешь, а я тоже сбегу! Все равно ничего с учебой у меня сегодня не получается! Дойду, пожалуй, до Падди и Санни— что-то не нравится мне их отсутствие!

— Ага. Дойди — это правильно будет. Только будь осторожна: мало ли что? Вдруг эти же парни там? А ты ведь не носатая, как я.

— Зато я ушастая! — беспечно отмахивается сида. — То ли как коза, то ли как ослица. Видишь, мне тоже комплимент отменный вчера отвесили! Между прочим, от этих замечательных парней лучше всего именно такие комплименты и получать — безопаснее выйдет! Кстати… Тебе Олаф такое вот имя не называл: Оффа, сын Вульфа?

— Нет, а что? — недоумевает Каринэ.

— А что-то сдается мне, что одного из этих парней именно так и звали. Самого разборчивого в девичьих ушах и носах, вот! Могу и ошибаться, конечно, но…

— Как это?

— Да вышла вчера одна история…

— А… Поняла, о чем ты! Я как-нибудь Олафа спрошу, не те ли это парни были, — когда ему получше станет, конечно… Только знаешь, Танни… Что-то не то с тобой. Я тебя такой не помню.

— Какой, Кари?

— Я даже и сказать-то как не знаю… Обещай, что не обидишься!

— Кари, я сама чувствую, что со мной что-то не так! Так что лучше говори — тогда, может, я в себе разберусь. Я не обижусь — обещаю!

— Танни… Ты только правда не обижайся… Ты сегодня ведешь себя как-то необычно. Как бы это сказать… Нет, не нахальная, конечно… Просто раскованная какая-то, самоуверенная, что ли… Знаешь, с некоторыми, особенно с мальчишками, такое делается, когда они немножко пива или вина выпьют — так, что еще не пьяные, но глаза уже блестят. И тогда им всё нипочем. Или так еще бывает, когда ты только что влюбилась…

— Нет, Кари, это не то. Хмельное на меня вообще не действует, как и на маму. Да и радостной и счастливой я себя не чувствую. Просто мысли в голове быстро-быстро бегают, так, что я за ними не успеваю. И настроение скачет всё время. Вот только что была увереннее некуда, а потом вдруг раз — и становится страшно-страшно. Еще чуточку времени проходит — и снова прилив сил, — и вот так по кругу. Я боюсь, что это из-за распорядка дня неправильного: сколько положено не спала, да еще целый день на одном мучном сидела. Хотя мама моя когда-то несколько недель только лишь на овощах и зелени выдержала… Не должен на меня всего один день неправильного распорядка так подействовать… Не знаю, в общем. А еще у меня с ночи грудь болит — всё сильнее и сильнее.

— Так, давай-ка подумаем… Зря, что ли, на естественном учимся?

— Давай лучше я вечером дома сама попробую разобраться. У меня ведь справочник есть. Многотомный, полный. А сейчас некогда! Мне как раз вроде бы полегчало. Так что бежать надо! Вдруг эти гады к Санни и Падди заявились — так я им такую веселую жизнь устрою, что они туда дорогу навсегда забудут!

Теперь Каринэ смотрит на сиду если и не с ужасом, то с неподдельной тревогой. Что-то с головой у Этайн сегодня определенно не так! И оставлять Танни предоставленной самой себе ей очень не хочется. К Олафу бы ее с собой прихватить, вот что! А в госпитале может быть, между прочим, мэтресса Бриана: она не только между факультетами разрывается, но еще и практикует как врач. В том числе как личный консультант Хранительницы — и, значит, сидов лечить умеет!

— Так, Танни, вот что! Ни к какой Санни ты сейчас не пойдешь! Пошли со мной к Олафу! У него всё и обсудим. Между прочим, на Падди и Санни ему тоже не наплевать! — и Каринэ бесцеремонно хватает сиду за руку, тащит ее к выходу. Танька какое-то время пытается вяло сопротивляться, потом окончательно сдается, покорно идет по улице, одной рукой держась за подругу, а другой волоча по мостовой свой несчастный рюкзачок.

Новый неприятный сюрприз настигает Таньку и ее спутницу возле собора: навстречу попадается молоденькая горожанка. Ее красно-желтый, цветов Монтови, плед аккуратно свернут, перекинут через плечо и служит переноской мирно спящему грудному младенцу. Раньше сида и внимания бы особого не обратила на юную мать с ребенком: мало ли кто может по дороге встретиться? Но сейчас младенец полностью завладевает Танькиным вниманием. Почему-то он становится для нее безумно желанным. Странные образы и поступки заполняют воображение сиды: вот она выхватывает дитя из рук матери и уносится с ним куда-то далеко-далеко, вот она живет с ним в уединенном домике, играет с ним, кормит его, купает, наряжает, вот подросший малыш уже делает первые шаги пухлыми ножками, вот называет ее мамой… Ноги сами несут Таньку наперерез женщине, сердце бешено колотится, глаза неотрывно смотрят на недовольно гримасничающее, но такое милое личико только что проснувшегося ребенка. Лишь огромным усилием воли ей удается остановить этот бег в трех шагах от незнакомки. Теперь Танька стоит перед ней, пытается отдышаться, отчетливо осознавая всю нелепость своего поведения и сгорая от стыда. Сзади стоит запыхавшаяся Каринэ — в глазах ее ужас.

— Простите, если я ваc напугала, — беспомощно лепечет сида, — но у вас такое милое дитя…

Женщина действительно изрядно испугана. Оглядев с ног до головы стоящую перед ней странную тощую рыжую девицу, не отрывающую глаз от ее ребенка, она вдруг крепко обхватывает младенца руками, срывается с места и стремглав бежит прочь. К великому облегчению Каринэ, Танька не кидается следом, а остается на месте, закрыв руками глаза.

— Да что же это такое на меня нашло? — шепчет она, как ей кажется, едва слышно. Каринэ, однако, реагирует немедленно:

— По-моему, у тебя что-то с головой, Танни. Подумай-ка: ты ничего дурманящего выпить или съесть не могла? Ну, например, ягоду какую-нибудь незнакомую, или гриб, или корешок? Или даже что-нибудь из обычной человеческой еды или питья, но такое, чего ты раньше не пробовала: мало ли какие у твоего организма особенности…

— Нет-нет, что ты! Всё, что я ела, — домашнее печенье и еще хлебец у мэтрессы Изангильды. Обычный такой фруктовый хлебец… Я думаю, она даже не сама его испекла, а в лавке купила. Кофе еще я выпила… с сахаром… Нет-нет, не думаю. А то, что я только что натворила… Знаешь, я поняла! Это такое слабое место у женщин нашего народа. У взрослых женщин, правда… Только воспитанные леди при виде младенцев держат себя в руках, а я… выходит, я дикарка какая-то, а не дочь Хранительницы… Ну что ж! Дикарка с мечом на страже — самое то, что нужно сейчас ребятам!.. Пришибу Оффу этого — а потом уйду жить в холм, раз уж среди людей не получается. Украду себе младенца какого-нибудь и буду с ним вдвоем жить-поживать! — сида вдруг всхлипывает раз, другой — и начинает рыдать в три ручья.

— Так! Жить-поживать, значит? С младенцем? А ты еду-то готовить умеешь? А стирать? А шить? И, между прочим, и продукты, и материал для одежды еще где-то добыть надо… Знаешь, остынь-ка немножко! А то сейчас наговоришь сгоряча всякого — а потом что будешь делать? Сидовы слова-то, между прочим, на ветер не бросаются! — оказывается, Каринэ за годы пребывания в Кер-Сиди неплохо поднаторела в местных представлениях о холмовом народе.

И, судя по всему, попала точно в цель. Потому что Танька вроде бы совсем сникает, опускает голову и уши — однако и рыдать тоже перестает. Вяло машет рукой, печально соглашается:

— Права ты. Дикарка из меня тоже не получается. Готовить я только походную еду умею, как брат учил, иголки в руках не держала, охотиться никогда не пробовала… Зарабатывать деньги… ну, разве что знахарством смогла бы, может быть… да и то вряд ли. Сама у себя определить болезнь не в состоянии — где уж тут другим помогать?..

— Вот что я тебе скажу! Может, ничего страшного с тобой и нет: просто взрослеешь ты вот так… не по-человечески. Спросила бы я у тебя… некоторые подробности, да только я ж лишь о том, как это у обычных девушек бывает, знаю… Тебе бы с мамой своей поговорить: она-то сидовский организм знает хорошо, да и себя в твоем возрасте помнить должна.

— Да в ссоре же я с мамой! Мне лучше ей теперь и на глаза не попадаться, — печально отвечает сида. О том, что Немайн помнить себя в Танькином возрасте просто не может, приходится молчать. — А насчет «некоторых подробностей» — ты права, у нас не так, как у нормальных людей. Чтобы эти… «подробности» начались, нам сильно влюбиться надо… и еще кое-чем с мужчиной заниматься начать — именно во влюбленном состоянии. Тогда организм к зачатию готовиться начнет, во всех проявлениях… и со всеми неудобствами. Ну, и во время обновлений такое тоже происходит — только мне первого обновления еще много лет ждать… Так что с женщинами нашего народа браки по расчету лучше не заключать: можно и без детей остаться, — Танька наконец чуточку улыбается.

— Везет же вам!.. Слушай, но ведь тогда всё сходится! Нервная и эндокринная системы — они же очень тесно связаны друг с другом, даже у обычных людей, да что там — даже у животных! А у тебя всё сложилось вместе неудачно, и взросление, и нервное переутомление — вот и результат!

— Да ничего нам не везет! Меня вот родители больше пяти лет завести не могли — пока Ладди не подрос! Тоже такая милая сидовская особенность: пока мать чувствует, что ее ребенок нуждается в заботе, еще одного ей не удастся зачать при всем желании. Представляешь, каково папе-то было, наверное: все это время подозревать, что тебя не любят, а лишь зачем-то терпят! К тому же он ведь человек, а не сид, для него и пять-то лет — огромный кусок жизни.

За такими разговорами Каринэ и приводит отвлекшуюся от самокопания и более-менее успокоившуюся Таньку в госпиталь. Оказывается, Олаф лежит на первом этаже, в отдельной палате. Девушки застают у него еще одну посетительницу — рыжую Орли: выясняется, что она откомандирована сюда Санни, собравшей своему защитнику какие-то немудреные гостинцы.

— Сама Саннива выйти из дому теперь боится, — объясняет Таньке ирландка. — Падди говорит, что эти парни саксонские уже и к нему подходили, деньги вымогали. Только потом улепетывали от него быстро-быстро. Ты не смотри, что Маэл-Патрик росту низенького: он же О'Кашин настоящий, потомок Кормака Каша! Стало быть, и у него, и у меня тоже в жилах толика вашей сидовой крови течет. Мы и королю здешнему Гулидиену Мак-Ноуи родней приходимся, хоть и дальней, — вот так-то! Так что такого, как Падди наш, не напугаешь: получишь от него по ушам — мало не покажется!