Этайн, дочь Хранительницы

Глава 21. По дороге в Бат

И вновь дорога, старинная, римская. Как прорехи на изношенной, но дорого́й хозяину одежде, тут и там среди ее вымощенного камнем полотна попадаются щербины: где одного булыжника не хватает, а где и сразу десятка. Ехали бы в бричке — пришлось бы внимательно следить за мостовой: не дай бог влетишь в такую выбоину колесом! Но Танька, Орли и их нынешние спутники идут в Бат пешком: лошадей в Уэстбери попросту не нашлось. Зато вся их поклажа едет во вьюках на двух осликах: сэру Талорку удалось договориться с их владельцем, местным англом, о перевозке вещей до Бата. Танька и этому рада: все-таки идти налегке куда как приятнее, чем тащить на себе мешки и корзины! Да по правде говоря, и не унесла бы она всех своих вещей: чересчур уж много их оказалось. А оставлять в Уэстбери лекарственные зелья или гербарные папки... Ну уж нет!

Орли, непривычно хмурая и молчаливая, быстро шагает босиком по узкой тропинке, тянущейся рядом с дорогой. На пути ей то и дело попадаются лужи — и она решительно преодолевает их, где обходя, где перепрыгивая, а где попросту переходя вброд. Зеленое платье ирландки, то самое, что было на ней в Кер-Леоне, снизу давно потемнело от впитавшейся воды, а выше до самых колен покрылось серо-бурыми пятнами засохшей грязи. Заметно приотставшая от подруги Танька предусмотрительно старается держаться сухой мостовой, цокает по ней деревянными подошвами башмачков, кажется, изрядно удивляя этим звуком почти бесшумно двигающегося рядом с ней сэра Талорка. Остальные пикты идут чуть в стороне от своего вождя, подгоняют пленного грека, бредущего впереди них со связанными руками. Среди них, конечно же, и Морлео, из троих он сейчас ближе всех к Таньке. А та изо всех сил прячет от него глаза, боясь поймать ответный взгляд, — и все равно в конце концов не выдерживает, на миг оборачивается. Вид у юного пикта оказывается совсем подавленный и несчастный — и немудрено! А Таньке и самой сейчас плохо — может быть, даже еще хуже, чем ее невезучему ухажеру. Мало того, что оттолкнула его против собственной воли, так еще и, в довершение всего, вообще не поблагодарила за свое спасение! А еще она — позор-то какой! — совсем позабыла про Санни — и это в каких-то двадцати километрах от Бата, где та томится в неволе! И за эту свою забывчивость Танька мысленно ругает себя, как только может. А еще — благодарит Орли. За то, что выслушала. За то, что поняла ее, не обрушила на нее праведный гнев за грешные мысли, не отвернулась. За то, что твердо поддержала Танькино решение прекратить с Морлео всякое общение. Благодарит — и боится взглянуть подруге в глаза, до того неловким вышел у них тот разговор. Кажется, сида впервые за свою жизнь радуется обычно такой неудобной особенности своего зрения: видеть только в одном направлении, не замечая ничего вокруг. Вот и сейчас так: посмотришь вперед — на горизонте виднеется пологий зеленый холм, посмотришь вверх — по небу бегут сплошные низкие серые облака, посмотришь под ноги — там мелькают бесконечные буро-черные булыжники — и словно бы больше ничего и никого на свете и нет. А по сторонам — ни к чему и смотреть!

Увы, кроме зрения, есть еще и слух, да еще и по-сидовски острый. Хоть и спрятаны длинные Танькины уши под волосами, хоть и старается она ими не шевелить, опустив вниз, так, чтобы слушать только собственные шаги, все равно звуки прилетают в них со всех сторон. Вот и слышит Танька поневоле, как тяжко вздыхает печальный Морлео, как бранится по-гречески себе под нос пленник в черной рясе, как погонщик, молодой англ из Уэстбери, понукает осликов на своем странном языке, как Орли шепотом ругает себя за то, что «бедная Этнин» по ее глупости нарушила гейс и уже накликала на себя неприятности...

Несколько раз их маленький караван обгоняют конные рыцари. Сначала позади становится слышен глухой стук копыт, без привычного Таньке по Глентуи звона подков: так до сих пор и не приучились англы ковать лошадей. Стук становится всё громче, всё ближе — а потом вдруг впереди появляется быстро удаляющийся всадник. Странно: все обогнавшие их рыцари в полном боевом снаряжении, словно бы едут не по мирной Мерсии, а по враждебной, воюющей с ними стране. Похоже, вид их удивляет не только Таньку: вот и пикты оживились, принялись что-то бурно обсуждать. Правда, Морлео, кажется, по-прежнему молчит... Ох, как же всё неладно получилось-то!

Вновь сзади раздается звук копыт — на этот раз слух подсказывает сиде, что к ним приближается никак не меньше десятка всадников. И всадники эти не спешат пронестись мимо, а останавливаются чуть впереди Таньки и сэра Талорка. Тут же один из них поднимает руку, оборачивается. Потом громким голосом произносит непонятную фразу — Танька легко узнаёт саксонский язык, но что с того толку, если ты не знаешь на нем ни слова? Как ни странно, но тут же откликается сэр Талорк, что-то отвечает на том же самом наречии. И почти одновременно принимается жалобно голосить пленный грек — куда только подевалась вся его солидность?

Кажется, стенания пленника оказываются не напрасны: всадник, высокий бородатый мужчина в тускло отсвечивающей серым металлом кольчуге, с непокрытой головой, с заброшенным за спину круглым синим щитом, крестообразно перечеркнутым двумя желтыми мерсийскими полосами, степенно разворачивает коня, неторопливо подъезжает к пиктским рыцарям, спешивается, о чем-то их спрашивает. Тут любопытство все-таки берет над Танькой верх, она не выдерживает и вновь оборачивается. Увы, разговор так и идет по-саксонски — как же Танька сейчас досадует, что не записалась в свое время в Университете на вольный курс мерсийского наречия!

Теперь мерсийцу что-то объясняет рыжий, похожий на ирландца, пикт — сэр Фиб мекк Геде. И ни одного знакомого слова — или они просто теряются среди саксонской речи? Но ведь все равно же можно кое-что понять и из разговора на непонятном языке — по жестам, по выражению лиц, по тем восклицаниям, которые одинаковы у всех народов! Вот сейчас бородач-мерсиец явно чему-то удивляется: с каждым услышанным словом лицо его вытягивается всё сильнее и сильнее, а брови поднимаются всё выше и выше. Потом мерсиец задумчиво кивает головой, слегка кланяется сэру Фибу, поворачивается к своему коню... И тут связанный грек вновь принимается кричать — но уже не жалобно, а грозно-обличительно. Танькин слух выхватывает из мешанины саксонских, камбрийских и греческих слов знакомые: «демоница», «антихрист» и — почему-то — «королева». На каком-то слове — непонятном, саксонском — мерсиец, уже готовый было вскочить в седло, вдруг резко поворачивается, переводит тяжелый, угрюмый взгляд на Таньку и долго, пристально смотрит на нее, отчего сида вся холодеет и вновь ощущает позабытую было противную, тягучую боль в губе. А мерсиец, высоченный, косматый, с безобразным шрамом, пересекающим лицо, быстрыми шагами подходит к Таньке и, не спуская с нее мрачного взгляда, останавливается. Сида вдруг отчетливо представляет себе, как, должно быть, она сейчас выглядит в его глазах: иссиня-белое лицо, расползшийся по нижней губе и чуть ли не по всей правой половине подбородка большой черно-фиолетовый синяк, громадные, как у совы, глаза, подозрительно встопорщенные, явно что-то под собой скрывающие, волосы — там, где у нормальных девушек находятся маленькие аккуратные ушки...

А мерсиец вдруг, невозможно коверкая камбрийские слова, твердым повелительным тоном произносит:

— Леди, я прошу прощения... Точно ли вы принадлежите к человеческому роду?

Звон меча чуть в стороне, слева — и следом шум борьбы. Танька невольно переводит туда взгляд — и видит, как Морлео, схваченный с обеих сторон своими содружинниками, Фибом и Кинге, тщетно пытается высвободиться из их рук. Сида даже не успевает толком понять, что происходит, как вмешивается стоящий рядом с ней сэр Талорк.

— Великолепная, — тихо, почти шепотом, произносит он по-ирландски, — я полагаю, сейчас вам лучше всего было бы представиться сэру Лудеке, витану королевства Мерсия, — и сэр Талорк едва заметно, одним только взглядом, указывает на мерсийца. — Я охотно засвидетельствую правдивость ваших слов: мне довелось однажды присутствовать при переговорах своего отца с вашей почтенной матерью, Святой и Вечной базилиссой Немайн. Тогда же я видел и вас, хотя вы вряд ли меня помните: вы ведь были совсем малы...

Но Танька, конечно же, решительно мотает головой в ответ.

— Мне нельзя никак, сэр Талорк мекк Бруде! У меня в Бате есть одно очень важное дело... которое я непременно должна сделать сама, не как дочь правительницы Глентуи и Хранительницы Британии...

Сэр Талорк задумчиво смотрит на сиду, чуть улыбается, кивает головой.

— Да я ведь всё знаю, великолепная: ваша служанка-гаэлка рассказала мне о цели вашего путешествия. Такая верность подруге заслуживает уважения. И тем не менее...

— Служанка?.. — Танька растерянно смотрит на сэра Талорка. — Но у меня нет никакой служанки! — и, вдруг догадавшись, о ком идет речь, горячо восклицает: — Если вы об Орли, то она мне подруга, а не прислуга! А то, что вы мне предлагаете, — это невозможно! Я пришла в Мерсию сама по себе, по зову своего сердца, а не послана сюда Республикой. И дело, по которому я направляюсь в Бат, — это дело только мое и моих друзей, но не моей страны и не леди Хранительницы, — и тут же густо лиловеет.

А мерсиец, по-прежнему хмурый и напряженный, так и стоит в ожидании ответа.

— Великолепная, тут вот в чем дело, — тихо продолжает сэр Талорк. — Этот грек заявил, что вы... Я не могу этого повторить, но...

— Что я холмовая нечисть? — решительно продолжает сида.

— Не совсем, но близко по смыслу, — неохотно кивает сэр Талорк. — А здешние жители, хоть большинство из них и христиане, боятся духов нижнего мира.

Танька задумывается, чуть прикусывает, забывшись, раненую губу — и едва не вскрикивает от неожиданно сильной боли.

— Может быть, тогда я просто свой крестик ему покажу?

И, не дожидаясь ответа сэра Талорка, тут же тянет наружу цепочку из-за ворота.

— Вот, смотрите! — Танька поворачивается к мерсийцу, протягивает к нему руку, в которой поблескивает серебряный нательный крестик. — Видите, я христианка!

Однако тот отшатывается от крестика, словно бы ему показали ядовитую змею, а на лице его мелькает выражение брезгливости, тут же сменяющееся презрительным высокомерием. И, отвернувшись от Таньки, сэр Лудека взлетает в седло, тут же пришпоривает коня и уносится прочь, а с ним вместе — остальные рыцари-мерсийцы.

Сэр Талорк смотрит то на удаляющихся всадников, то на ошеломленную, испуганную сиду. Смотрит — и вдруг чуточку, едва заметно улыбается. А Танька, увидев эту улыбку, облегченно вздыхает.

— Сэр Талорк, вот видите: всё обошлось... Только вот почему он так испугался? — сида на всякий случай дотрагивается до правого уха, потом до левого — но нет, оба надежно прикрыты волосами.

— Думаю, он не испугался, — сэр Талорк, все еще улыбаясь, качает головой. — Просто очень уж торопился — понять бы, куда... Убедился, что вы все-таки не из нижнего мира — и поспешил по своим делам.

— Но он же на крестик на мой так посмотрел, будто бы что-то очень нехорошее увидел, — по-прежнему недоумевает Танька.