Этайн, дочь Хранительницы

Интерлюдия. А в это время...

Деревня Дигерик, южные мерсийские земли

Из длинного деревянного строения с провисшей соломенной крышей выглянул мужчина — немолодой сакс в темно-синей тунике, добротной, но запачканной сажей и грязью и к тому же явно слишком просторной для него. У мужчины были обвислые морщинистые щеки, какие бывают у быстро похудевших тучных людей, редкая клочковатая борода и поблекшие водянистые глаза.

Пройдя пару шагов, мужчина остановился. Хмуро посмотрел на потемневший от времени, покрытый серыми пятнами лишайников частокол деревенской ограды. Вздохнул.

Следом в темном дверном проеме показалась женщина — невысокая, худощавая, тоже немолодая. Одетая в простое саксонское платье без украшений, со спрятанными под черной накидкой волосами, она, однако, не походила на простолюдинку: чуть надменное выражение некогда красивого лица, гордая осанка — всё выдавало в ней знатную даму. Слегка наклонившись, женщина выбралась наружу и, остановившись подле двери, замерла.

— Едет кто-то, — задумчиво вымолвила она через некоторое время. — Копыта стучат.

Мужчина почтительно кивнул:

— Похоже на то, леди.

Первым всадников заметил мужчина — и тотчас же показал рукой в сторону спускавшейся с холма дороги. Проговорил вполголоса:

— Это могут быть валлийцы, леди. Вам лучше укрыться.

— Благодарю, Осмунд, — женщина небрежно кивнула, но не двинулась с места.

Вскоре ворота распахнулись. Стоявший возле них горбун-англ суетливо отскочил в сторону. Один за другим во двор въехали трое всадников — окольчуженных, но без шлемов. Передний, с остриженными на римский лад волосами, безбородый, с аккуратными усиками над верхней губой, оказался совсем молодым еще юношей. Осмунд не отрываясь смотрел на него, явно чем-то озадаченный.

Возле дома передний всадник быстро спешился. Вручил поводья растерявшемуся Осмунду. Стремительными шагами подлетел к женщине. И почтительно склонился перед ней.

— Матушка!..

Женщина всплеснула руками:

— Кённа! Живой!

— Конечно, живой! — радостно воскликнул юноша. — Матушка, видела бы ты, как мы их гнали...

Осекшись, он вдруг испуганно замолчал. А женщина, побледнев, опустила голову.

— Ты про отца-то знаешь, Кёнбрихт?

Юноша совсем помрачнел. Кивнул.

— Мне говорили о его измене. Я не верил до последнего.

* * *

Британское море(59) близ франкского берега

Море изрядно штормило. Ветер поднялся еще до рассвета и не утихал все утро, вздымая высокие волны. Среди серых увенчанных седыми гребнями валов то взлетал вверх, то снова скатывался вниз крутобокий пузатый кораблик с прямым парусом на единственной мачте — обычный фризский когг(60) из тех, что во множестве бороздили море вдоль северного побережья франкских королевств.

Когг шел из Кента в Нейстрию — вез обычный для таких снующих между Придайном и континентом судов груз: листы мелованной гленской бумаги, стойкую к оловянной чуме думнонскую посуду и прочие ходкие британские товары. Еще на корабле плыли два пассажира — горбоносый старик-грек в выцветшей до рыжины некогда черной монашеской рясе и белокурая женщина. Женщина эта, судя по манере держаться и языку, на котором она говорила, была знатной англкой или саксонкой. Одета, однако, она была в камбрийское тройное платье и даже нацепила на себя ленточку какого-то неведомого бриттского клана. Едва ли не с самого отплытия монах и женщина обосновались на корме и всю дорогу разговаривали друг с другом — то бурно спорили, то тихо перешептывались.

Владелец когга, сутулый рыжебородый фриз с костистым лошадиным лицом, время от времени искоса посматривал на эту странную пару и брезгливо морщился. Как и подобало истинному сыну своей страны, он был поклонником старых, проверенных временем богов и искренне презирал как самого́ распятого бога римлян, так и столь же немощных его служителей, не смеющих брать в руки оружие. Женщина тоже не вызывала у него ни симпатии, ни вообще интереса: была она далеко не первой молодости, худа как щепка и в довершение всего до безобразия длинноноса. К тому же в пассажирах фриз всерьез подозревал беглых любовников — а о целомудрии, положенном жрецам римского бога, он был прекрасно осведомлен. Сколь бы слабым и никчемным ни был твой бог, но раз уж ты поклялся служить ему — значит, служи как подобает и соблюдай все запреты — в этом своем убеждении фриз был непреклонен.

Впрочем, не были в восторге от общества фризов и сами пассажиры.

— Вот же выпала мне доля, отче, — вполголоса сетовала женщина. — Еще несколько дней назад у меня было целое королевство и вот-вот к моим ногам должен был упасть весь остров — а теперь я качаюсь посреди моря в этой утлой скорлупке, окруженная этим сбродом!

— Будьте осторожнее, дочь моя: здесь вокруг фризы, их язык похож на англский, — шепнул монах, а громко сказал совсем другое: — Возблагодарите Господа, что он помог нам добраться до моря, найти это судно, избавил от морской болезни...

— Отче, вы не сказали мне ничего нового, — шепотом отозвалась женщина теперь уже по-гречески. — Я уже давно наблюдаю за фризами, слушаю их речи, и то, что я вижу и слышу, меня совсем не радует. Эти моряки — сплошные язычники. Даже на корабле они ухитрились устроить капище какой-то Бадугенны и только что принесли ей жертву — хорошо хоть не человеческую. А их предводитель похож на настоящего разбойника: вы только посмотрите на его глаза — хитрые, злобные, беспощадные!

Монах вдруг поперхнулся смешком — однако ответил честь по чести:

— Господь с вами, дочь моя! Фризы — не саксы и даже не ирландцы. Они прежде всего торговцы и к тому же очень дорожат своей репутацией. Так что если вы приде́ржите свой язык и не будете оскорблять их божков, сколь бы ложными те ни были, мы доберемся благополучно и, может быть, потом начнем всё сначала, — монах сделал паузу, пристально посмотрел на собеседницу и назидательно произнес: — Если на то будет, конечно, воля Господня.

* * *

Развалины Кер-Лундейна, королевство Эссекс

Пловонида, Лондинион, Лондиниум, Кер-Лундейн — сколько же названий сменило это место за многие века! Но и теперь, совсем как в давние времена, рядом с ним неспешно текла широкая река — Тамесис по-латыни, Табвис по-камбрийски, Тамезе по-саксонски. Сейчас по реке к разбросанным по ее берегам городам и селениям вновь тянулись вереницы купеческих судов: нынешние жители этого края, саксы-эссексцы, быстро оправились от последствий мятежа, случившегося у их соседей-мерсийцев. Однако никто из купцов не заходил в Кер-Лундейн, все проплывали мимо: новый Люнденвик, бойкий торговый городок, выстроенный уже саксами, стоял выше по течению. Там, в Люнденвике, кипела жизнь: расхваливали на рыночной площади свой товар многочисленные торговцы, спорили с ними, норовя сбить цену, придирчивые и экономные покупатели, с раннего утра до позднего вечера трудились ремесленники, поднимался над крышами пахучий торфяной дым очагов. А здесь всё было совсем иначе: пустые разрушенные дома, заросшие кустарником и деревьями улицы, давно умерший израненный город...

По заброшенной улице сквозь колючий терновник осторожно пробирался одинокий юноша, почти подросток. Небольшого роста, щуплый, черноволосый, он был одет по-бриттски, однако вопреки обычаю не носил на тунике цветной ленточки. Зато лицо, шея, тыльные стороны кистей рук юноши были испещрены причудливыми синими узорами, по которым сведущий северянин сразу узнал бы в нем пикта из западных, пограничных с Дал Риадой, кланов. А на его поясе висел длинный узкий меч в деревянных ножнах, украшенных тонкими металлическими пластинками со странными, совсем не пиктскими, узорами.

Преодолев терновые заросли, молодой пикт немного постоял, осмотрелся вокруг, затем шагнул в черный провал меж поросших низкими деревцами остатков каменной стены. Ненароком зацепил лицом ветку молодого ясеня. Поморщился, дотронулся рукой до щеки, обезображенной свежей, еще не до конца затянувшейся раной. И медленно двинулся вперед по темному, едва освещенному пробивающимся через дыры в стенах дневным светом залу.

Внезапно он остановился и настороженно замер. Повертел головой, прислушиваясь. Затем потянулся к рукояти меча.

— Остановись, воин, — раздался вдруг хрипловатый старческий голос. — Ты ведь пришел к Нуаде Среброрукому, не так ли?

Неведомый старик заговорил по-гаэльски, не по-пиктски. Однако юноша сразу понял обращенные к нему слова. Растерянно кивнув, он разжал пальцы. Меч так и остался в ножнах.

— Что привело тебя в обитель Марса Ноденса, альбидос? Ты ведь христианин, не так ли? — продолжил голос.

— Клятва, — глухо ответил пикт тоже по-гаэльски. — Не моя. Дядя дал клятву принести на алтарь Нуады золотое кольцо. Но он тяжело ранен в бою, и я пришел за него.

Голос вдруг хмыкнул.

— Ну и как, трудно христианину идти на поклон к старому богу?

Воцарилось молчание. Потом голос раздался вновь — чуть насмешливый и вроде бы даже удивленный:

— Да была ли тебе, альбидос, нужда идти к Среброрукому через саксонские земли? В Гвенте, в Энис-и-Ллуде, уцелел его храм — это примерно на полпути от Кер-Леона до Кер-Глоуи.

Пикт вдруг выпрямился, расправил плечи.

— Воины Одор-ко-Домельх не боятся саксов, — гордо произнес он. — Я сделал как должно. Как велела Мать Лигах из ветви Монгфинд, слышащая Донна.

— Что ж, — голос снова хмыкнул. — Мать Лигах, слышащая Донна, — это звучит внушительно. Тогда клади кольцо на алтарь.

Пикт напрягся. Щурясь, огляделся вокруг — но так никого и не увидел. Вымолвил наконец презрительно:

— Я принес кольцо для Среброрукого, а не для его служителей.

— Ну, значит, брось его в трещину в полу, — насмешливо откликнулся голос. — Не бойся, трещина глубокая, люди оттуда его уже не достанут. Только не забудь сначала передать Среброрукому дядину просьбу. Он ведь написал ее, не так ли?

Пикт растерянно помотал головой. Спросил удивленно:

— Разве старые боги понимают письменную речь?

Голос вдруг тихо рассмеялся.

— Кто же, по-твоему, придумал огам, как не медоустый Огма, сын доброго Дагды? А римляне когда-то оставляли здесь Марсу Ноденсу посвящения, высеченные их буквами на мраморе.

— Нет, — смущенно пробормотал пикт. — Дядя просил передать всё на словах. Он ранен, а я не владею искусством письма.

Послышался печальный вздох:

— Что ж, тогда говори.

И тогда пикт начал свой рассказ:

— Мой дядя — Талорк, младший сын нашего короля...

Талорк, законный сын пиктского короля Бруде мекк Бели, не любил, когда его называли принцем. В его представлении так имел право зваться лишь тот, кто в будущем сам мог стать королем. А Талорку трон Альбы не полагался. И его старшим братьям тоже: не было в их стране заведено, чтобы король передавал власть сыну. Новыми королями испокон веков становились в ней мужья дочерей и сестер прежних правителей, чаще всего — принцы из соседних королевств. Отец Талорка тоже не был альбидосом по рождению. Бруде ап Бели, один из младших принцев бриттского Алт Клуита, в свое время стал королем Альбы, женившись на пиктской принцессе. И до поры до времени жил по законам пиктов — разве что очень уж пристально следил за жизнью своих южных соседей. И не только следил. Заключал с бриттами военные союзы. Отправлял своих детей — и сыновей, и дочерей — учиться в Кер-Сиди. Пытался внедрять в Альбе сидовские новшества, от стремян до ветряных мельниц.