Этайн, дочь Хранительницы

Звуки были обычные дорожные: скрип и постукивание колес, цокот копыт, хлопанье матерчатого полога, посвисты встречного ветерка. Окрестный пейзаж тоже особо не изменился. Вокруг по-прежнему простиралась покрытая осенним побуревшим вереском равнина, чуть позади слева в отдалении виднелась окруженная высокой стеной группа белых бриттских домиков под круглыми шляпками островерхих крыш, а справа, уходя за горизонт, тянулась темная цепь пологих холмов.

Гвен тихо, вполголоса рассказывала что-то прижавшемуся к ней Беорну, и саксонские слова звучали у нее удивительно мягко и напевно — может быть, из-за бриттского выговора? Прерывать ее увлеченное повествование было жалко, но, поколебавшись, Танька все-таки решилась:

— Госпожа Гвен, госпожа Гвен!

Та оборвала рассказ, что-то ободряюще шепнула испуганно вздрогнувшему Беорну, обернулась.

— Леди?..

— Робин проснулся. Спрашивает, где едем.

— Поворот на Ланнвенек миновали, — отозвалась Гвен. — Бог даст, скоро Плашу проедем, — и поспешно спросила: — Робин-то — как он там?

— Жар у него, — грустно ответила Танька.

Гвен сразу помрачнела, спросила настороженно:

— Сильный?

— Я не знаю, госпожа Гвен. Боюсь, не пневмония ли… — Танька запнулась, поспешно исправилась: — Не застудил ли он легкие. Его бы к тете Бриане в Кер-Сиди... — и снова осеклась. Легко сказать, в Кер-Сиди — а ехать-то до него сколько дней!

— В Кер-Бран надо. Мэйрион точно поможет, — как-то очень торопливо, но вроде бы уверенно откликнулась Гвен. — К ней там все местные фермеры лечиться ходят. Она хорошая лекарка, знающая. А если что — наймем у ирландцев куррах: морем-то от Керниу до Глентуи рукой подать.

Танька растерянно кивнула. Вообще-то упоминание Мэйрион как лекарки ее удивило: вот про Мэйрион — предводительницу восставших бриттов — она слышала, про Мэйрион — мамину ученицу — тоже. Мамину — но не дедушки Эмриса, не папину, не тети Брианы. Не могла же мама учить Мэйрион тому, в чем сама не разбиралась! Спорить с Гвен Танька не решилась, однако ей сделалось очень тревожно.

Виду, впрочем, она сумела не подать: нырнув под полог, вполне бодро отрапортовала Робину:

— Госпожа Гвен говорит, к Плаше подъезжаем.

Тот в ответ удивленно хмыкнул:

— К Плаше? Ишь ты, быстро гонит, — и, вдруг подмигнув ей, спросил: — Ну как, Бронн-Веннели углядела?

— Бронн-Веннели? — ахнула Танька и тут же помотала головой. Та самая гора, о которой когда-то так поэтично рассказывала Гвен: слезы Дон, гробницы древних королей... А она со всеми этими заботами и тревогами чуть про нее и не забыла!

— Выгляни, — улыбнулся Робин. — Пропустишь — потом жалеть будешь. Направо посмотри и чуть вперед. Он высоченный — не перепутаешь.

Благодарно кивнув, Танька торопливо устремилась к пологу. В воображении ее уже вовсю рисовалась огромная, величественная, закрывающая половину горизонта гора… Однако, высунувшись наружу, она, к разочарованию своему, увидела лишь знакомую цепь далеких холмов. Пришлось опять тревожить Гвен, отвлекать ее от разговора с Беорном:

— Госпожа Гвен, а где Бронн-Веннели?

— Ой! — смущенно покраснев, Гвен повернулась к Таньке. — Как же я позабыла-то? Да вот же он — вон там, впереди! — и показала рукой.

Танька посмотрела в ту сторону — и едва сдержала вздох разочарования. Прославленный Бронн-Веннели оказался всего лишь холмом, пусть и высоким, но вытянутым и пологим: ни крутых склонов, ни вздымающейся выше облаков острой вершины, ни ослепительно-белой, искрящейся под солнечными лучами снеговой шапки. Словно огромная спящая собака, растянулся он среди бескрайней унылой пустоши, печально отвернув морду от дороги; Таньке даже почудились два вислых уха, распластанных по покрытой зеленовато-бурым отцветшим вереском земле. Нет, по-своему, конечно, Бронн-Веннели был интересен и даже притягателен — особенно если вспомнить про прячущиеся где-то на его вершине таинственные древние гробницы. И все-таки это было совсем не то, что она ожидала увидеть!

— Выходит, Босвена скоро? — нарушила Танька молчание, в основном чтобы сгладить навалившееся вдруг чувство неловкости.

Гвен покачала головой:

— Разве что к закату успеем. Лошади устали — скоро придется вставать на отдых.

* * *

До Кер-Тамара скрибоны добрались ближе к полудню. Еще подъезжая к мосту через Тамар, Кей почувствовал неладное. От ближнего предместья несло тревожным запахом свежей гари, совсем не похожим на уютный торфяной аромат мирного очага. Где-то неподалеку две женщины перекликались по-гаэльски, перемежая причитания проклятьями. А за мостом Кей вдруг ощутил прямо-таки разлитые в воздухе напряженность и подозрительность. Она была во всем — и в долгом разговоре леди Эмлин с неприветливыми хмурыми стражниками, остановившими их сразу на съезде, и в вымученной усталой улыбке хозяина заезжего дома, и в мрачных косых взглядах посетителей пиршественной залы.

Разобраться в происходящем скрибонам удалось не сразу. Идрис попытался было разузнать здешние новости у одного из гостей, немолодого армориканца купеческого вида, но тот отделался ничего не значащими вежливыми фразами. Отмалчивался и хозяин. Наконец Эмлин сумела разговорить мать хозяина, пожилую женщину, носившую возле ворота черно-белую ленточку думнонского клана Вилис-Клезек, однако произносившую бриттские слова с легким гаэльским акцентом. Тут-то всё и разъяснилось. Почтенная Катлин верх Ниалл — так она представилась — поведала о бурных событиях вчерашнего вечера: и о чудом обошедшемся без жертв ирландском погроме, и о непрошеном визите толпы разгоряченных шахтеров в заезжий дом, и о том, как удачно оказавшийся здесь старый приятель ее покойного мужа, Хродберт из Кер-Брана, сумел их ловко успокоить, а храбрая молоденькая десси ему помогла. Сиду госпожа Катлин упомянула тоже, но как-то совсем уж мимоходом, словно и прежде она только и делала, что принимала в гостях холмовой народ. И все-таки в ее рассказе было кое-что важное и обнадеживающее: почтенная Катлин ни словом не обмолвилась о болезни леди Этайн. Выходит, та поправилась?

Однако успокаиваться все равно не приходилось. Во-первых, догадки догадками, а ничего определенного о здоровье Этайн они так и не узнали. Во-вторых, не было ответа на самый главный вопрос: куда все-таки везли ее гистрионы? Конечно, Керниу — страна совсем крошечная, но и в ней нетрудно затеряться.

Устроившись в свободной комнате на втором этаже, скрибоны устроили подобие военного совета. Расстелив на столе «большое подобие» — подробную карту юга Британии, предусмотрительно взятую в дорогу Эмлин, — они долго изучали его, рассматривали отмеченные на нем дороги и селения — и долго спорили. Прийти к общему мнению поначалу никак не удавалось. Тревор настаивал: Тинтагель. Это походило на правду: именно оттуда начинался морской путь в Глентуи. С Тревором вроде бы соглашался и Идрис, хотя и не без колебаний. А вот Кей полагал иначе: Кер-Бран, и только! Куда еще, кроме как к Робину в гости, могла поехать любопытная юная леди, наслушавшаяся историй о его плутовских выходках?

Эмлин слушала остальных и благоразумно молчала. Вмешиваться в спор раньше времени она не хотела: опасалась навязать остальным свое мнение. По правде сказать, сама она была скорее на стороне Кея — с той лишь разницей, что полагала, что интерес Этайн склонялся больше к подвигам Мэйрион, нежели к проделкам Робина. Однако свой резон был и в доводах Тревора: выбираться из здешних краев, с учетом того, что творилось сейчас в Мерсии, было разумнее всего именно морем.

Рассматривая тянувшиеся от Кер-Тамара тоненькие извилистые ниточки дорог, Эмлин хмурилась. Эх, нет бы пути на Кер-Бран и на Тинтагель расходились хотя бы в Босвене: тогда бы оставалась надежда догнать фургон раньше. Но развилка отыскалась совсем неподалеку от Кер-Тамара, возле какой-то маленькой деревеньки под названием Ланнстефан. Гистрионы, выехавшие из города на рассвете, конечно, должны были ее уже давным-давно миновать. Так что оставалось лишь одно: разделиться. Пусть Тревор и Идрис отправляются в Тинтагель — ну а им с Кеем придется ехать в Кер-Бран вдвоем.

Так Эмлин в итоге и предложила. Возражений ни у кого не нашлось.

* * *

Гвен больше не торопила лошадей. Те замедлили ход и теперь неспешно влекли фургон по бугристой немощеной дороге. Вскоре миновали бриттскую деревеньку — явно старинную, окруженную посеревшим от времени высоким забором, из-за которого виднелись бурые заостренные колпаки крыш. Сразу за деревней у дороги паслось большое стадо короткошерстных рыжевато-серых овец, и когда фургон поравнялся с ним, сидевший на земле мальчонка-пастушок вдруг поднялся и приветливо помахал рукой. Затем начался спуск, и впереди заблестела вода: дорогу пересекал узкий извилистый ручей.

Перед самым бродом Гвен отвернула на обочину. Кивнула Таньке, улыбнулась:

— Ну вот и лошадкам водопой. Здесь и встанем, — и опять принялась что-то растолковывать Беорну на саксонском.

Как Гвен и обещала, привал получился долгим. Пока распряженные лошади задумчиво бродили среди чахлой буро-зеленой травы, а потом, зайдя в ручей по колено, долго отпивались мутноватой взбаламученной водой, солнце успело преодолеть середину дневного пути. Воздух к этому времени основательно прогрелся, стало по-летнему жарко. В прибрежной траве застрекотали кузнечики: сначала тишину нарушил один певец, затем к нему робко присоединился другой, потом набрался смелости и подал голос третий, а потом зазвенел-заголосил целый хор — громкий, напористый, неугомонный. К стрекоту кузнечиков присоединились и другие звуки: издалека, со стороны Бронн-Веннели, доносился жалобный протяжный крик канюка, над ручьем, потрескивая крыльями, носилась громадная черная в синих пятнышках стрекоза, а прямо перед глазами у Таньки с тонким пронзительным жужжанием неподвижно зависла в воздухе муха, большая и полосатая, как оса. Теплый ветерок доносил с пустоши терпкий запах отцветающего вереска. Небо почти расчистилось, лишь на западе возле самого горизонта виднелась полоска далеких облаков.

Распряженный фургон стоял, чуть накренясь, возле дороги, вплотную к торчавшему из земли большому серому камню. Неподалеку от него вдоль берега ручья прогуливались Гвен и Беорн. Мальчик что-то увлеченно, взахлеб рассказывал, показывая рукой на отбрасывающую слепящие солнечные блики воду. Гвен то переспрашивала его, то принималась что-то неторопливо, обстоятельно растолковывать, то молча внимательно слушала, изредка кивая или покачивая головой. На облучке фургона устроилась Орли: разложив на коленях старый Робинов плед, она сосредоточенно орудовала иглой — зашивала в нем дыру. Рядом уютно расположился господин Эрк. С задумчивым видом он вырисовывал пером в потрепанной бумажной тетради крупные округлые буквы.

А Танька стояла возле фургона, прислонившись к покрытому дорожной пылью борту, жмурилась от бивших ей в глаза ярких солнечных лучей и мучительно боролась с наваливавшимся сном. То ли дала о себе знать накопившаяся за недели странствий усталость, то ли сидовский организм окончательно отказался жить по человеческим правилам, но сейчас она едва держалась на ногах. Сопротивляться дремоте помогала лишь неотступно вертевшаяся в голове мысль: вдруг Робину понадобится помощь, а она не услышит! Правда, внутренний голос, подозрительно похожий на давно не дававшего о себе знать «цензора», уже вовсю нашептывал ей: ну не заснешь ты — а толку-то? Ты чем-нибудь сумела помочь ему за все эти дни? Ну да, немножко облегчила кашель да чуточку сбила температуру — но это всё! Тут папины ученики нужны с их новыми лекарствами, а не мятный отвар и даже не алтей, который в этих краях все равно не найти. И вообще, если Гвен так уверена в лекарском искусстве Мэйрион, почему бы не поверить в него и тебе тоже?