Этайн, дочь Хранительницы

А вот с Робином дело обстояло хуже. Таньке упорно мерещились хрипы в его легких. До конца в пневмонии она уверена не была, но беспокоилась изрядно. Как же жалела она, что не попросила в свое время тетю Бриану научить ее искусству простукивания грудной клетки! Радовало лишь одно: сейчас Робин опять лежал в теплой постели, вдали от сквозняков.

Спускаясь по лестнице следом за Орли, Танька привычно вслушивалась в доносившиеся со всех сторон звуки. Звуков было много: заезжий дом, взбудораженный недавними событиями, бодрствовал, словно за окном был ясный день, а не поздний вечер. Из залы раздавался недовольный голос хозяина: тот вовсю распекал объявившегося лишь на ночь глядя охранника. Там же, внизу, два незнакомых мужских голоса со странным, похожим на думнонский, но все-таки чуть другим выговором бурно обсуждали чудесное явление ирландской девушке трех святых разом. Сначала Танька недоумевала, потом вспомнила недавнее покаяние Орли и веселую Робинову притчу. Сопоставила одно с другим и невольно улыбнулась: как же просто разрешилась эта загадка!

Позади за дверью степенно беседовали господин Эрк и ирландский монах: те, похоже, наконец поладили друг с другом. Робин что-то весело рассказывал по-саксонски, в речь его то и дело врывался звонкий голосок Беорна.

Потом дверь вдруг скрежетнула, послышались тихие шаркающие шаги. Обернувшись, Танька увидела старую хозяйку заезжего дома, госпожу Катлин: та, держа перед собой фонарь, неторопливо брела по коридору в сторону лестницы. Не задумываясь, Танька кивнула ей. Госпожа Катлин не ответила — скорее всего, просто не увидела ее в полумраке. Отчего-то смутившись, Танька ускорилась, быстро преодолела оставшиеся ступеньки — и едва не налетела на замешкавшуюся внизу Орли. Тут вдруг смущение у нее сменилось тревогой. Что́ не поделила Орли с госпожой Катлин, Танька не понимала напрочь — но неладное заприметила уже давно. Очень уж упорно избегала подруга общества здешней хозяйки. Ох, только бы та не заявилась на кухню: встретится с ней Орли — опять будет прятать глаза да дуться!

Тревога Танькина оказалась сразу и ненапрасной, и напрасной. Ненапрасной — потому что госпожа Катлин и правда вскоре пришла на кухню. Напрасной — потому что ничего страшного в итоге не произошло. Войдя в дверь, госпожа Катлин остановилась сразу за порогом. Некоторое время она терпеливо наблюдала, как девушки безуспешно пытались раздуть огонь, потом не утерпела: отыскала на полке мешочек с огнивом, подошла к очагу. Сказала, пряча улыбку:

— Дайте-ка я попробую, — и чиркнула кресалом о кремень.

Разгорелось пламя быстро — словно очаг только и дожидался хозяйки. Ставя котелок на огонь, Орли торопливо проговорила, отводя глаза:

— Спасибо вам большое, почтенная Катлин Ник-Ниалл.

Катлин посмотрела на нее, покивала — и вдруг хмыкнула:

— А я вот всё жду, девочка, когда ты от меня как от чумной шарахаться перестанешь.

Глянула Орли на старую Катлин — и вдруг ощутила, как щеки у нее полыхнули огнем.

— Да я не прячусь, почтенная Катлин Ник-Ниалл, — промямлила она смущенно.

Та в ответ улыбнулась:

— Вот и правильно. Помни, девочка: у нас в Думнонии все гаэлы, и Дал Каш, и И Лахан, — родичи и друзья, — и продолжила, словно подслушав ее мысли: — На Битека, на дурачка того, ты не смотри: пришлый он, северянин. Северным бриттам старые обиды до сих пор глаза застят. А тут, в Думнонии, мы все вместе с саксами воевали, кто из какого народа да из какого клана, не разбирали... — Катлин задумалась, вздохнула. А потом вдруг спросила во все глаза смотревшую на нее Орли: — Ты слышала о «Бригите», девочка?

— О Бригите? — Орли, еще не отрешившаяся от молитвенного настроения, поспешно перекрестилась, закивала.

— Нет-нет, — улыбнулась Катлин. — Не о той славной святой, в честь которой на Имболк плетут кресты из тростника. О куррахе, который звался ее именем. На мачте которого поднимали полотнище с гаэльской арфой — говорят, ее вышила сама Хранительница!

Орли удивленно посмотрела на Катлин, помотала головой.

— Эх, — улыбнулась старая ирландка. — Ну вот что с вас, с жителей Корки, взять? Небось, и моря-то в детстве не видела, разве что свой Лох-Махон... — Катлин прикрыла глаза, задумалась.

Орли едва сдержала вздох. По правде говоря, она Лох-Махон видела лишь два раза в жизни: первый — когда с отцом и братьями отвозили зерно на прибрежную мельницу, а второй — когда уплывали в Британию. Но признаваться в этом Орли не стала, промолчала.

— А у меня брат ходил на «Бригите», — продолжила Катлин. — Нэсан О'Лахан, правая рука капитана Брэндана О'Десси, — когда-то оба эти имени знало здесь всё побережье, — старая ирландка вздохнула, перевела дух. — Там все моряки были гаэлы с британского побережья — почитай одни Дал Каш, лишь трое из нашего клана. Двадцать человек в команде — «Бригита» большой был куррах, не чета прежним. Три года ходила «Бригита» вдоль камбрийских и думнонских берегов, защищала купцов от морских разбойников. А на четвертый год в Довр Каррек заявились три фризских когга, полные саксонских воинов, и «Бригита» вышла им навстречу, чтобы преградить путь в Фалу.

Орли посмотрела на Катлин с недоумением. Переспросила:

— В Фалу? Это что, крепость какая-то?

— Фала — это река у нас в Керниу, — покачала головой Катлин. — У ее устья давно уже живут И Лахан — рыбачат, скот разводят. Деревни у них там прежде, до войны, богатые были, большие, людные... — тут она печально вздохнула.

А Орли, конечно, сразу вспомнила свою запустевшую, превратившуюся в хутор, а потом и вовсе оставленную Иннишкарру. Вспомнила — и зачем-то спросила, хотя и без того всё поняла:

— Наверное, все мужчины ушли воевать?

— Так и было, — согласилась Катлин. — И не только мужчины, многие женщины тоже. Почитай, одни детишки со стариками в деревнях и остались. Явись туда саксы — пришлось бы всё бросать врагу на разорение — и дома́, и скот, и куррахи рыбацкие. И как потом зимовать?

— Да понимаю я, — Орли печально кивнула, вздохнула.

— Вот и Брэндан, и Нэсан, и вся их команда, — продолжила рассказ Катлин, — они тоже понимали. Могли ведь уйти от коггов запросто: фризы таких парусов, как у «Бригиты», тогда еще не ставили. Но не ушли, приняли бой ради этих детишек. Один когг утопили, с двумя другими сцепились бортами. Саксов на них положили видимо-невидимо — но и сами сложили головы все до единого. Двое мальчишек тогда неподалеку на берегу оказались — так те потом рассказывали, что вода вокруг кораблей была красная от крови. А уцелевшие саксы на берег уже не сунулись, ушли ни с чем.

Катлин посмотрела на Орли, чуть помолчала, потом улыбнулась.

— Вот с тех пор и стали Дал Каш роднёй для всех И Лахан, что живут на думнонском побережье.

А Орли стояла перед Катлин с опущенной головой, и щеки у нее даже не горели — пылали.

— Так вы всё это сами видели, почтенная Катлин Ник-Ниалл? — тихо прошептала она.

В ответ Катлин покачала головой:

— Я родом из-под Босталека — это далеко от тех мест. Но слухами земля полнится.

Орли смотрела на старую ирландку и молчала. Судьба неведомого курраха с именем древней богини и великой святой, хотя и тронула ее, все равно казалась чем-то далеким. А вот почтенная Катлин — та была рядом. Выпала же ей доля: знать о гибели брата только из слухов — и на похоронах не побывать, и даже могилку его не увидеть! А с другой стороны, кого таким удивишь? Вот что́ сама Орли знает, например, о Кормаккане и о Савин? Может ведь статься, что тех тоже давным-давно уже нет в живых... Захотелось вдруг рассказать Катлин о своих братишке и сестренке, поделиться давней бедой. Однако сдержалась Орли, лишь вздохнула тихонько. Почтенной Катлин и своего горя хватает, так зачем ей еще и чужое?

А Катлин, должно быть, поняла ее вздох по-своему. Посмотрела она на Орли, кивнула едва заметно и промолвила с затаенной печалью:

— Давно это было, девочка. Теперь уже отболело.

* * *

Так они и разговорились. Сначала вели речь больше о грустном: о саксонской войне да о мунстерских распрях. Потом как-то неприметно переключились на их путешествие по Британии. Рассказывая об увиденном и пережитом за дорогу, Орли всё время боялась сболтнуть что-нибудь лишнее. По правде говоря, она не особенно понимала, о чем именно ей лучше промолчать, но подвести друзей очень боялась. Оттого и не рассказала Орли почтенной Катлин ни о похищении Санни саксами, ни о пленении Этнин злой королевой, ни о злополучном нарушенном гейсе. Наверное, она и вовсе не стала бы говорить, кто такие Этнин и Санни, да Катлин, как оказалось, об этом уже знала от Робина.

Тем временем Этнин тихо, как мышка, возилась с отваром: помешивала его, что-то шепотом отсчитывала. В беседу сида не вмешивалась, и лишь по ее приподнятому и чуть подрагивающему уху Орли догадывалась: слушает их Этнин, да еще и как внимательно! А разговор между тем плавно перетек к приятным для Орли воспоминаниям — о детстве, о родном доме, о милой сердцу Иннишкарре — и она позабыла обо всех невзгодах.

Остаток вечера Орли разве что не пела от счастья, до того было ей хорошо. Она и правда чувствовала себя словно в гостях у родни. Давно согрелся мятный отвар, давно Этнин унесла его наверх, Робину, а они с почтенной Катлин Ник-Ниалл всё сидели и сидели вдвоем в опустевшей зале, болтая о том о сем, как старые подруги. Спохватились они, лишь когда голоса наверху затихли, а в лампе почти догорело масло.

А потом, во сне, Орли явились трое великих святых: Патрик, Давид и Шорша — и даже не подумали упрекать ее во вранье. Наоборот, святые еще и похвалили ее за находчивость — как раз по Робиновым словам всё и вышло.