Этайн, дочь Хранительницы

* * *

Робин стоял возле выхода, опершись о стену. Он был необычно бледен, и только на щеках у него горел странный яркий румянец, словно Гвен подкрасила их своими лицедейскими красками. Но красок у Гвен в запасах больше не было — это Орли знала точно. Вид Робина сейчас не просто тревожил ее — пугал.

А со всех сторон Робина обступали незнакомые британцы — молодые парни и взрослые мужчины, по-разному одетые, с ленточками разных кланов, сплошь вооруженные. И, казалось, все они смотрели сейчас не на Робина, а на нее, на Орли, — кто с любопытством, кто настороженно, а кто и с плохо скрываемой угрозой.

— Расскажи о чуде, девушка! — хриплым, незнакомым голосом распорядился Робин и закашлялся.

Вроде договорились они с Робином обо всем заранее, всё обдумали, всё обсудили. Но как же трудно давался Орли этот рассказ! Мучительно борясь с не слушающимся, сопротивляющимся языком, она старательно излагала якобы виденный сон, выдуманный от начала до конца, и чувство вины становилось у нее всё сильнее и сильнее. Очень хотелось самой поверить в рассказываемое, но это никак не удавалось. Справиться с собой помогало лишь одно: непоколебимое доверие Робину. Раз он велел — значит, так надо, значит, другого выхода нет. Правда, когда рассказ дошел до явления образа святого Шорши из ветлы, стало намного легче: здесь врать уже не приходилось. И, странное дело, тут же переменилось и настроение слушателей: насупленные лица стали понемногу разглаживаться, кто-то даже заулыбался.

— Благодарю тебя, благочестивая девушка! — торжественно произнес Робин, едва она закончила свой рассказ. — Храни же этот образ как подобает! — и протянул ей бронзово блеснувшую в свете масляной лампы фигурку.

Приняв ее, Орли поклонилась Робину, перекрестилась. Отступила было назад — но толпа вдруг загудела. И тогда Орли, повинуясь вдруг охватившему ее озарению, вновь подошла к собравшимся вокруг Робина людям и двинулась мимо них, держа драгоценного рыцаря в вытянутой руке. Те благоговейно рассматривали его, набожно крестились.

А Робин одобрительно кивнул ей украдкой, а затем возгласил:

— Так помолимся же верному рабу Божьему и непобедимому мученику святому Шору!

Потом все — и Робин, и хозяин заезжего дома, и двое поднявшихся из-за стола купцов-постояльцев, и те самые британцы — дружно читали молитву, и лишь одна Орли беззвучно шевелила губами, не смея произнести ни слова. Несчастную девушку раздирали противоречивые, никак не совмещавшиеся друг с другом чувства: она сразу и возмущалась устроенным Робином лицедейством, и восхищалась им. О том же, что натворила она сама, Орли и вовсе страшилась думать. Рассказывать про величайших святых небылицы и выдавать их за правду — прежде такое не могло присниться ей и в страшном сне.

Опомнилась Орли, лишь когда незваные гости собрались уходить. Были они к тому времени совсем присмиревшие и смущенные, а их краснолицый предводитель напоследок даже пообещал хозяину привезти бочонок самого лучшего пива — в знак извинения за беспокойство. И покидали залу они тихо-тихо, чуть ли не на цыпочках.

— Ну вот и всё, — устало улыбнулся Робин, едва за британцами закрылась дверь. — Налей-ка, почтенный Меррин ап Давет, нашей отважной Орли Ник-Кормак самую большую кружку...

— Нет-нет, я не могу, — испуганно перебила Орли.

— ...Парного молока: заслужила! — весело договорил Робин, подмигнул Орли — и вдруг снова закашлялся. Кашлял он долго, по его бледному свежевыбритому лбу крупными каплями катился пот.

— Тебе бы самому молочка попить, Робин, — вздохнула Орли. — Теплое молоко — оно от кашля помогает.

— Пустяки, — беспечно мотнул головой тот. — Дома отлежусь.

* * *

Как ни бодрился Робин, а лестницу он преодолел с большим трудом. Орли, поднимавшаяся следом, пыталась подставить ему плечо, но тот то ли этого не замечал, то ли просто упрямился. В середине пути он вдруг остановился и долго стоял, ухватившись за перила и тяжело дыша. Казалось, разговор с незваными гостями отнял у него последние остатки сил.

Наверху Робина сразу же подхватили под руки ожидавшие возле лестницы Гвен и Катлин. Втроем с подоспевшей Орли они довели его до комнаты, уложили в постель — Робин рухнул на кровать прямо как был, в монашеской рясе. Этнин тут же склонилась над ним, приложила ухо к груди, замерла. Странно притихший мальчонка-сакс стоял возле кровати и смотрел на происходившее округленными то ли от удивления, то ли от страха глазами.

А Орли как на лежащего Робина глянула, так и поникла совсем. Только и смогла вымолвить:

— Ох, Робин...

— Будет тебе! — скривился тот. — Говорю же: пустяки!

А у нее уже и слезы на глаза навернулись. Еще немного — и разрыдалась бы, чего доброго, — да вмешалась Гвен: отправила ее на кухню вроде как за мятным отваром, а сама следом выскочила. А как обе очутились в коридоре, Гвен тотчас же взяла Орли в оборот.

— Рассказывай! Что носом хлюпаешь?

Орли крепилась, крепилась и все-таки не выдержала — всё, что наболело, на Гвен и обрушила.

— Ох, покарает нас с Робином Господь! Мы же этим британцам с три короба вранья наговорили, и всё про святых — да еще и про каких! Может, оттого Робину хуже и сделалось?

Подумала Гвен немного — да и рукой махнула. Сказала уверенно, словно аббатиса ученая, в богословии сведущая:

— Брось, не выдумывай! Ничего страшного вы не сказали: не стал бы наш Робин кощунствовать. Уж он-то точно знает, что грех, а что нет: как-никак три года в монастыре проучился.

Приободрилась было Орли — да ненадолго: тут же опять сникла, голову опустила. Прошептала тихонько:

— Ох, Гвен! Робин-то, может, и не нагрешил, а я... Я же там такого языком намолола, о чем с Робином и не уговаривалась.

Снова задумалась Гвен. И снова нашла, что сказать. Может, вышло и не особо утешительно — но всё лучше, чем ничего:

— Знаешь что... А ты Робина сама спроси, грех то был или нет. — И, не дожидаясь от Орли ответа, Гвен строго добавила: — Вот что. Робина не оплакивай — живой он! И ему слез твоих совсем не надо. Поняла?

Орли понуро кивнула, вздохнула, точно нашкодившая девчонка после материнской выволочки.

А Гвен вдруг улыбнулась:

— Ну вот и славно. А теперь пошли на кухню! Кто за нас мяту заварит?

* * *

С кухни Орли вернулась с кружкой дымящегося отвара в руке. Народа в Робиновой комнате к этому времени прибавилось: возле двери стоял сам хозяин заезжего дома. Робин выглядел получше: он по-прежнему оставался в кровати, но теперь уже не лежал беспомощно, а сидел, закутавшись в плед прямо поверх рясы, и что-то неторопливо рассказывал.

При виде Орли Робин оживился. Подмигнул ей:

— Эй, красавица, ты что куксишься? По́лно уже! Радоваться надо, плясать, песни петь!

Тут Орли и опростоволосилась. Ей бы сейчас кружку Робину подать заботливо и улыбнуться ласково — а она всё те слова Гвен в голове вертела, никак не могла от них отрешиться. Вот и поступила Орли совсем глупо: кружку на стол поставила да и выболтала некстати:

— Ох, Робин! Грешница я, выходит, великая. Я же наврала столько и про святого Патрика, и про святого Давида, и про святого Шоршу! Меня теперь ни они, ни Господь нипочем не простят!

А тот внимательно посмотрел на нее — и вдруг фыркнул.

— Скажешь тоже — великая грешница! Вот послушай-ка... Уж коль скоро я сейчас в этой святой рясе, — тут Робин простер к Орли руку в широченном черном рукаве, — так и быть, расскажу я тебе одну притчу, как и подобает служителю Господню.

Орли растерянно кивнула, вздохнула.

— Так вот, — Робин подмигнул ей, улыбнулся. — жил в далекой стороне один очень набожный человек. Кажется, Туми его звали — ну, Томос, значит. А места там были еще те: долина реки, заливные луга — летом для скота рай, да только люди — не коровы, а лето — не круглый год. И вот как-то раз по весне река сильно разлилась...

Орли снова кивнула: что такое разливы Ли, в Иннишкарре все хорошо знали, о некоторых особенно разрушительных половодьях вспоминали годами.

— Стала река заливать деревню, — продолжил Робин. — Да еще и разошлась не на шутку: того и гляди затопит совсем. Все, понятное дело, кинулись спасать самое дорогое: кто родню, кто пожитки, а кто себя любимого. И только Туми этот сидит дома и знай себе молится.

— Молится? — недоверчиво переспросила удивленная Орли. — И больше совсем ничего не делает?

— Ну да, — ухмыльнулся Робин. — Один добрый фермер мимо на лодке проплывал — увидел бедолагу, не утерпел, крикнул ему:

— Забирайся ко мне в лодку, Туми: потонешь!

— А Туми ему и отвечает: «Меня святой Давид спасет», — да так в доме и остался. Потом второй фермер мимо проплыл — тоже Туми к себе позвал, потом и третий. А Туми в ответ лишь одно талдычет: «Меня святой Давид спасет», — тут Робин кашлянул и надолго замолчал.

— Ну и? — не утерпев, встрял хозяин.

— Ну и утонул Туми, — скорбно ответил Робин.

Орли разочарованного вздохнула: так увлекательно история начиналась и так предсказуемо закончилась!

А Робин вдруг подмигнул ей да и продолжил рассказ:

— Только это еще не всё — не надейся, красавица! Он еще и на том свете с самим святым Давидом ругаться вздумал!

— Это как? — ошеломленно переспросила совсем сбитая с толку Орли.

— А вот так, — Робин хитро ухмыльнулся. — Явился к нему, руки в бока упер, да и говорит: я тебе молился-молился, так что же ты меня не спас, Дави?

— А тот? — Орли всплеснула руками, ахнула.

Робин посмотрел на нее, хохотнул, кашлянул — и наконец завершил рассказ:

— А тот на него посмотрел, плечами пожал, да и говорит: «Ну и болван же ты, Туми! Я тебе три лодки одну за другой присылал, а ты ото всех отказался!»

Воцарилась тишина. Некоторое время слушатели ошарашенно молчали. А потом вдруг хозяин покатился со смеху — и не он один. Не удержавшись, звонко расхохоталась Гвен. Прыснула в кулачок Санни. Смущенно хихикнула Этнин. Даже старая Катлин — и та заулыбалась. И только маленький сакс, должно быть, не понявший ни слова, недоуменно смотрел то на Робина, то на Гвен и хмурился.

А Робин перевел дух, глянул на Орли и вдруг назидательно произнес:

— А я притчу эту вот к чему рассказал. Мне ее, между прочим, в свое время сама леди Хранительница поведала — а она просто так словами не бросается. Так вот, красавица! Ты как раз такой лодочницей и побывала — самими святыми Патриком, Давидом и Шором присланной невинным людям во спасение.

И, хитро посмотрев на растерянно хлопающую глазами Орли, он закончил:

— И вообще, подожди до ночи: может, они тебе и правда во сне явятся да еще и похвалят!

* * *

Пока Робин рассказывал притчу, мятный отвар, конечно же, совсем остыл. Спохватившись, Орли заторопилась на кухню — за новой кружкой. Танька посмотрела на нее с недоумением: срочной нужды в отваре сейчас не было. Однако, подумав, она все-таки решила составить подруге компанию — и заодно чуточку отдохнуть.

А Танька и правда устала. Всю вторую половину дня она сбивалась с ног, мечась между двумя больными — Робином и Беорном. Мальчонка больше не прятался, не шарахался от сиды, однако посматривал на нее по-прежнему с опаской. И все-таки Танька была довольна: как бы то ни было, а она сумела и осмотреть ему лодыжку, и перебинтовать, да еще и по всем правилам, как учил отец. Теперь за ногу Беорна она была более или менее спокойна. Конечно, повреждение связок — штука неприятная, но по крайней мере это не перелом и уж точно не показавшаяся ей сначала гангрена!