Этайн, дочь Хранительницы

Глава 41. Раздрай

Танька, как всегда, прободрствовала до глубокой ночи. Сидя у окна, она задумчиво листала дневник, но так и не добавила в него ни одной новой строчки. Мысли ее были так далеки от загадок природы! Из головы не уходил рассказ госпожи Катлин. Воображение рисовало Таньке сторожевую яхту, похожую на заходившие иногда в гавань Кер-Сиди «Анье» и «Гвендолин»: быстроходную, со стремительными обводами, с похожими на крылья треугольными парусами. Как вороны раненую чайку, яхту окружили вражеские корабли — Танька, никогда не видевшая фризских коггов, представляла их себе чем-то вроде знакомых ей по рассказам Олафа скандинавских карви — приземистых, под квадратными парусами, ощетинившихся многочисленными веслами. Когги-карви нападали на яхту, на ирландских моряков сыпались многочисленные стрелы — а с берега взволнованно наблюдали за боем двое похожих на Беорна мальчишек, и с ними вместе почему-то была еще рыжая девчонка с заостренными ушами. Картина виделась до того яркой, до того живой, что сердце у Таньки то замирало, то, наоборот, начинало учащенно биться.

В конце концов Танька все-таки забралась в постель, но сон к ней упорно не приходил. Забылась она, должно быть, перед самым рассветом и спала совсем недолго. А поутру после недолгих сборов путешественники продолжили свой путь — уже всемером. В фургоне стало одним человеком больше: теперь с ними ехал еще и Беорн. Ну не могла оставить его Гвен в Кер-Тамаре, пусть даже Катлин обещала за ним присмотреть. Да и Эрк тоже был не против — так к чему бежать от судьбы? А что не было сейчас у них в Керниу постоянного пристанища, ну так дом — дело наживное, а на худой конец, привыкать ли лицедеям к кочевой жизни?

Таньку, конечно, мучили сомнения. Ей, прожившей всю жизнь в Жилой башне, бродячая актерская жизнь казалась совсем неподходящей для ребенка: вот как быть, например, со школой? Но спорить с Гвен и Эрком она не осмелилась: лучшего-то предложить тоже не могла. Разве что можно было бы поговорить о Беорне с мамой — так когда они еще увидятся?

А сам Беорн, отправившись в дорогу, казалось, позабыл обо всех недавних невзгодах. Устроившись рядом с Гвен на облучке, он вертел головой, смотрел по сторонам сияющими от восторга глазами и поначалу беспрестанно задавал ей вопрос за вопросом, так что та не успевала отвечать. Впрочем, довольно быстро Гвен сумела завладеть его вниманием, и теперь она разыгрывала перед Беорном целое представление в лицах, а тот самозабвенно внимал, приоткрыв рот от восторга, и если и перебивал рассказчицу, то лишь изредка.

Конечно, разговаривали Гвен и Беорн между собой по-саксонски, и Танька не понимала ни слова. По правде говоря, это ее огорчало. Наверняка ведь Гвен рассказывала маленькому саксу что-то интересное — может, вспоминала о своих лицедейских странствиях, а может, развлекала его старинными преданиями. Вот бы тоже послушать эти рассказы, отвлечься от беспокойных событий вчерашнего дня — но увы! Хуже того, отрывистые звуки саксонского языка упорно напоминали Таньке о злобном Фиске и вероломной королеве Альхфлед, не давали ей забыть недавний плен. Конечно, это никуда не годилось: понятно же, что на одном и том же языке могли говорить и страшный злодей, и славный добрый человек, и вообще, это ведь родной язык Беорна, Санни, принца Кердика!

Вспомнив принца, Танька вдруг почувствовала, что к щекам ее приливает кровь. Странным образом в ее голове переплелись смущение и глупая, совсем детская радость. Смущение — от невольного, но все равно самого настоящего обмана, который она так и не успела исправить. Радость — оттого, что мамины рассказы о Срединной Земле нежданно-негаданно стали оживать наяву. Как же это было здорово — увидеть самое что ни на есть настоящее знамя Рохана над высокой островерхой крышей, пусть даже не королевского дворца, а всего лишь фермерского дома, а потом еще и познакомиться с мальчиком, носящим имя Беорн, совсем как добрый оборотень-медведь из тех рассказов!

Между тем фургон бодро катил по узкой, но наезженной дороге, вившейся между пологих холмов. То ли Гвен слукавила, то ли память подвела ее, но лесов в этих краях оказалось если и больше, чем по тут сторону Тамара, то ненамного. Пустоши и в самом деле часто сменялись дубовыми перелесками, но те всегда быстро заканчивались, и вдоль дороги опять тянулись и тянулись бесконечные поля побуревшего вереска и все еще зеленой, но уже потерявшей летнюю яркость травы. А однажды перед очередным подъемом Гвен свернула на обочину, и они долго стояли, пропуская бредущую навстречу длинную вереницу запряженных длиннорогими волами подвод, полных темно-бурых, тускло поблескивавших под лучами утреннего солнца камешков — местной оловянной руды. Прильнув к щели в пологе, Танька самозабвенно наблюдала, как могучие животные, поматывая низко опущенными лобастыми головами, неторопливо, но упорно тянули тяжелый груз, как перекатывались мускулы под их палевыми лоснящимися шкурами. Опершись на борт, рядом замерла Орли: та тоже увлеклась зрелищем и смотрела на бредущий караван не отрываясь. Вопреки обыкновению, сейчас Орли была тиха и молчалива. Зато маленький Беорн, по-прежнему сидевший на облучке, не умолкал ни на миг, забрасывая Гвен вопросами.

Остальные — Робин, Санни, господин Эрк — как улеглись по полкам еще в Кер-Тамаре, так больше и не поднимались. С самого дальнего ложа доносилось тихое похрапывание: господин Эрк безмятежно спал. Робин лежал на нижней полке, обыкновенно занимавшейся Гвен, и, похоже, дремал. Дыхание его по-прежнему казалось Таньке подозрительно шумным, тяжелым. Однако за дорогу Робин все-таки ни разу не кашлянул, и это обнадеживало. Зато Санни спала беспокойно: бормотала что-то по-саксонски, металась, вскрикивала.

Едва лишь их миновала последняя подвода, Гвен тронула вожжи, чмокнула губами — не стала даже дожидаться, пока уляжется дорожная пыль. Улыбнулась Таньке:

— Поехали! Надо бы засветло успеть.

* * *

Сейчас они держали путь в Босвену. Гвен, не получавшая известий из дома уже много лет, все-таки надеялась найти там кого-нибудь из родни. Втайне она волновалась: не знала, как те ее встретят. Кажется, никто, кроме покойного отца, не был доволен ее замужеством, ее странным выбором. Но ведь это все равно был ее родной клан — совсем маленький, почти выбитый на саксонской войне, так и не оправившийся от потерь, зато ставший как никогда сплоченным. «Пусть нас мало, пусть мы бедны, но зато мы, слава богу, Плант-Гурги», — то и дело слышала Гвен в детстве от родственников. Оттого и верила она, хоть и числилась давным-давно уже не в Плант-Гурги, а в Вилис-Румонах, что не отвернется клан от своей отпавшей веточки, что поможет найти хотя бы временное пристанище ее нынешней маленькой семье. Да и просто хотелось после долгих лет разлуки очутиться на улочках родного городка, полюбоваться с высокого холма на тучи, клубящиеся над темной бугристой вершиной Бронн-Веннели — и непременно хотя бы украдкой бросить взгляд на дом своего детства.

Вспомнив родные места, Гвен тихонько вздохнула. Каким-то стал ее город за столько лет разлуки? Может, и не отыщет она в нем своего дома, и вообще не узнает Босвены, как не узнала уже ни Кер-Уска, ни Кер-Тамара — вроде бы похорошевших, разросшихся, но ставших совсем другими, совсем чужими. Эх, прав был, похоже, Эрк, рассуждая о всё время меняющихся городах и вечных, неизменных дорогах. Впрочем, кажется, теперь в Керниу даже дороги изменились — стали шире, прямее, оживленнее. Неужели из прежнего здесь остались лишь холмы да вересковые пустоши?

А потом Гвен посмотрела на прикорнувшего у нее на коленях Беорна — и вдруг улыбнулась. Вот же оно, счастье, посапывает доверчиво рядом — что тебе еще надо, Гвеног? А всяким дурацким мечтам о родных местах и правда лучше не предаваться — чтобы не разочароваться потом. И вообще, кто будет следить за дорогой? Не ровен час, начнутся ухабы — а ну как колесо застрянет или, того хуже, лошадь ногу повредит!

Несмотря на многие годы кочевой жизни, долгих путешествий Гвен не любила. А уж нынешняя дорога выдалась для нее если не самым трудной, то уж точно самой беспокойной. Все эти дни Гвен только и делала, что тревожилась — сначала за слегшую от странной сидовской болезни Этайн, а теперь вот сразу и за Робина, и за Беорна. Волновалась она еще и за мужа — и добро бы дело было только в его больной спине! За последние годы Эрк вообще изрядно переменился: прежде веселый и общительный, он как-то неприметно сделался задумчивым и рассеянным, с головой погрузившись в мир песен, сказок и странных мечтаний. До ночного разговора с сидой Гвен даже подозревала, что Эрк все-таки отыскал своих родичей-фэйри, и очень этого боялась: ох, как бы те не сманили его к себе! Но и разговор успокоил ее лишь ненадолго. Теперь в странностях мужа ей стали чудиться признаки надвигающейся старости — и это пуга́ло ничуть не меньше.

А вот вчерашнее вторжение разгневанной толпы в заезжий дом, как ни странно, почти прошло мимо ее сознания. Сейчас, оглядываясь назад, Гвен даже удивлялась этому. Может быть, она тогда была просто слишком занята, разрываясь между заботами о Робине и о мальчике? Но как же все-таки хорошо, что с ножкой у Беорна не случилось ничего по-настоящему опасного! Так ведь говорит леди Этайн, а она и лекарскому делу обучена, и лгать точно не станет. Значит, ножка, бог даст, заживет быстро. Уж Гвен-то об этом позаботится — будет делать все, как велит сида: и перебинтовывать, и прогревать, и растирать — а от себя еще и добавит горячие молитвы святому Петроку. А еще бы надо мальчика основательно подкормить, а то он совсем кожа да кости, а еще — подумать об обновках: не ходить же ему и дальше в одной рваной рубашке!.. Тут Гвен вдруг поймала себя на нехорошей, малодушной мысли: да она же совсем не хочет ехать дальше Босвены — больше того, даже страшится думать о таком. А как же тогда Кер-Бран, как же Робин, как же Мэйрион? Ужаснувшись, Гвен поспешно погнала зловредную мысль прочь. Рано, в конце концов, думать еще о Кер-Бране: тут дай бог хотя бы до Босвены добраться без приключений! А как уж оно сложится дальше — там видно будет.

* * *

После очередного подъема дорога совсем испортилась: стала узкой, покрылась многочисленными ямами и буграми. Теперь фургон то и дело подбрасывало на рытвинах, он раскачивался из стороны в сторону, а под полкой Робина что-то звякало и перекатывалось. Недовольно пробурчав что-то спросонья, приподнялся на постели господин Эрк, зашевелилась просыпающаяся Санни. И только Робин по-прежнему неподвижно лежал на спине, и лишь по изменившемуся, ставшему сбивчивым, дыханию можно было догадаться, что он тоже проснулся.

— Как вы, господин Робин? — Танька склонилась над больным, осторожно потрогала ладонью его лоб. Тот оказался сухим и горячим.

— А, это ты, добрая леди, — Робин открыл глаза, улыбнулся. — Славно все-таки вчера мы с ирландкой над кер-тамарцами подшутили… А сейчас-то где едем?

— Не знаю, господин Робин, — Танька виновато пожала плечами. — Я же здесь в первый раз. Но я узна́ю, подождите!

Не дожидаясь ответа, она тут же поспешила выглянуть из-под полога наружу. И первым делом осмотрелась по сторонам, заодно по сидовскому обыкновению внимательно вслушиваясь в окружающие звуки.