Этайн, дочь Хранительницы

Вновь заговорить Танька решилась не сразу: сначала долго, мучительно боролась с навалившимся на нее страхом — безотчетным, непонятным, не то перед «цензором», не то перед собой. Но все-таки она пересилила себя — и дотронулась до плеча Санни.

— Слушай, а человека под свою защиту эльфы взять могут?

Та кивнула. Потом неохотно вымолвила:

— Если он им жертву принесет. Только...

Договорить Санни не успела: Танька ее перебила.

— Мне не нужно жертвы. Я просто дам клятву.

И без того большие серые глаза Санни вдруг округлились и стали совсем огромными.

— С ума сошла, Танни? — испуганно прошептала она. — Такое на себя возьмешь — потом обратной дороги не будет.

— Мне и так нет обратной дороги, — через силу улыбнулась сида. — Я ведь назвалась дамой его сердца.

— Дамой сердца? — с недоумением переспросила Санни. — Как это?

— Это такой... старый сидовский обычай. Девушка обещает хранить верность полюбившему ее юноше и после этого зовется дамой его сердца, — торопливо, на одном дыхании пробормотала Танька и замерла в тревожном ожидании. Ох, только бы хватило сил не показать, что тебе плохо, что ты солгала!

Но «цензор» в который раз уже промолчал.

Зато бурно откликнулась Санни.

— А леди Хранительница знает? — ахнула она, испуганно глядя на Таньку.

— Знает, — просто ответила та. И тут же спросила: — Скажи, что́ нужно для клятвы по саксонскому обычаю?

— Священное кольцо годи, — растерянно пробормотала Санни, запнулась и поспешно продолжила с явным облегчением: — Только его все равно нет.

На мгновение Танька задумалась. Посмотрела на плоскую вершину Бронн-Веннели, потом на клубящуюся над ней черную тучу. И кивнула.

— Пусть так. Тогда я поклянусь по старым обычаям гаэлов и камбрийцев.

— Танни... — попыталась что-то сказать Санни, но, поймав полный решимости взгляд подруги, испуганно замолчала.

— Я, Этайн верх Тристан а Немайн Монтови... — нараспев произнесла Танька, не отрывая глаз от тянущихся от тучи полос дождя. Голос сиды вдруг дрогнул, но она справилась. — Солнцем, Луной, Морем и Землей клянусь хранить и защищать жизнь Кайла Мак-Охада, гаэла из септа И Кашин.

Яркая вспышка полыхнула вдруг над вершиной Бронн-Веннели, осветила на миг окрестные холмы. Санни охнула и сотворила рукой какой-то охранный знак. А Танька громким сбивчивым шепотом договорила: — И если я нарушу эту клятву, то пусть земля разверзнется, чтобы поглотить меня, пусть море поднимется, чтобы утопить меня, пусть небо упадет, чтобы раздавить меня!

И в тот же миг громыхнул раскат близкого грома.

— Тонар Трижды Рожденный принял клятву, — прошептала Санни, со смесью ужаса и благоговения глядя на небо. — Ох, Танни...

А вслед за тем на Таньку со всей мощью обрушился «цензор».

* * *

Бог весть сколько времени бродила Орли среди вереска и болотных трав в поисках Робина. То она взбиралась на всхолмья, то спускалась обратно к ручью, заглядывая за каждый камень и под каждый куст. В густом сплошь покрытом сизыми плодиками терновнике Орли изодрала платье о колючки, оцарапала себе руки и лицо. В зарослях увенчанного бурыми метелками тростника она по колено ввалилась в вязкую трясину и потом едва выбралась на твердую землю. Поначалу она кричала — пыталась дозваться Робина. Всё было тщетно: он не откликался, зато сама Орли совсем охрипла.

На Робина она наткнулась совсем случайно, когда уже почти потеряла надежду. Тот неподвижно сидел на бурой мокрой траве, прислонившись к одинокому камню и бессильно свесив голову. Ахнув, Орли бросилась к нему, подбежала, обняла за плечи, прошептала сорванным голосом:

— Робин, Робин, что с тобой, миленький?..

Робин шевельнулся, приподнял странно разрумянившееся лицо, приоткрыл глаза.

— Мэйрион... — одними губами произнес он со счастливой улыбкой и тут же закашлялся.

Кашель не отпускал его долго. Сначала Орли лишь растерянно стояла рядом, не зная, что предпринять. Потом она вдруг припомнила, что́ в таких случаях делала мать, и, торопливо подхватив Робина под мышки, помогла ему выпрямить спину. Поднимая Робина, Орли ужаснулась: тело его словно пылало огнем, до того оно было горячим.

То ли помощь оказалась правильной, то ли просто так уж совпало, но кашель у Робина вскоре и правда утих. Отдышавшись, Робин провел рукавом по губам, с удивлением посмотрел на расплывшееся по ткани красное пятно, потом поднял глаза. И, вздохнув, через силу улыбнулся:

— А, это ты, красавица... Что-то ноги меня не слушаются, вот незадача. И ведь вина вроде как не пил... Ты подожди, сейчас я поднимусь.

Робин и правда сумел подняться на ноги — но каждый шаг давался ему с видимым усилием. Пошатываясь, он добрался до видневшейся неподалеку высоченной каменной глыбы и устало прислонился к ней, запрокинув голову и прикрыв глаза. Чуть постояв, Робин шевельнулся. Пробормотал едва слышно:

— Сейчас, сейчас, красавица... — и тут же зашелся долгим мучительным кашлем.

Дальше Робин идти не смог. Орли подставила было ему плечо, но помочь так толком и не сумела. Вообще-то слабой она себя уж точно не считала: к фермерскому труду была привычна, да и в Кер-Сиди работы не чуралась. Но сейчас Робин, вовсе не высокий и не тучный, почему-то показался ей невероятно тяжелым. Поддерживая его, Орли сделала шаг, другой — а потом взмолилась:

— Робин, миленький, подожди чуточку, я сейчас!

До следующего камня — низенького, плоского, похожего на коровью лепешку — она его все-таки довела и даже сумела усадить. А потом сразу же стремглав поспешила к фургону. Пока бежала — всё раздумывала, кого звать на подмогу. Эрка отмела сразу: какая уж помощь от коротышки-подменыша! Этнин? Вспомнила ее, тоненькую, хрупкую, едва-едва выкарабкавшуюся из болезни — и тоже не захотела тревожить. Санни? Ну уж нет! При одной только мысли о ней в душе Орли всколыхнулась жгучая обида. Гвен? Вот да, пожалуй!

Между тем небо потемнело, усилился ветер и вовсю закапали крупные дождевые капли. А потом вдруг грянула самая настоящая гроза: с молниями, с ливнем, с громовыми раскатами. Вымокшая до нитки Орли уже не обращала внимания ни на лужи под ногами, ни на хлещущие ее колючие терновые ветви. Тяжело дыша, она неслась вдоль ручья напролом через кусты, обегая большие камни и перепрыгивая через мелкие.

Как ей удалось заметить Этнин и Санни, Орли потом и сама удивлялась. А тогда она всего лишь увидела вдалеке большое размытое светлое пятно. Сначала подумала: камень — но, повинуясь какому-то наитию, замедлила бег и всмотрелась пристальнее. Пятно вдруг шевельнулось, потом распалось на два. Мелькнула было догадка: может быть, это просто отбившиеся от стада овцы? Но в одном из расплывчатых силуэтов Орли почудились вдруг очертания человеческой фигуры. Поколебавшись, она решилась: отвернула от ручья и, вновь ускорившись, повернула к этим непонятным пятнам.

Бежать пришлось недолго: те оказались ближе, чем казалось. А добежав, Орли испуганно ахнула.

Скорчившись среди примятого, вытоптанного вереска, на боку беспомощно лежала Этнин. Над ней склонилась Санни. Теребя синевато-белую руку сиды, она всполошенно причитала по-саксонски. У Этнин лицо было мертвенно-бледным, а у Санни — красным и мокрым, то ли от дождя, то ли от слез.

Первое, что сделала Орли, — напустилась на бестолковую саксонку:

— Да что же ты столбом стоишь, Санни?.. Господи, там Робин плох совсем, а здесь... Беги к повозке, зови сюда Гвен!

Санни, хоть и не стояла вовсе столбом, перечить не стала: покорно поднялась и, подобрав заляпанный болотной тиной подол, побежала прямо по лужам — хорошо хоть в нужную сторону.

— Эй, в трясину не угоди! — крикнула Орли ей вслед — а сама скорее кинулась к Этнин, приложила ухо к ее груди. И облегченно вздохнула, услышав биение сердца.

Этнин вдруг пошевелилась. Распахнула глаза. А потом тихо прошептала:

— Это ты, мунстерская?..

— Я, я, — торопливо отозвалась Орли. — Что с тобой, холмовая?

— Завралась я совсем, мунстерская... — еле ворочающимся языком пробормотала сида. — Поклялась Кайла защищать — да, выходит, не по плечу мне эта ноша. Вот и получила сполна.

Сначала Орли ушам своим не поверила — решила, что ослышалась или неверно поняла камбрийское слово. Даже переспросила:

— Как это «завралась»? Сиды же не...

А потом охнула — поняла всё, догадалась.

— Да вот так... — прошептала Этнин. — Сначала хотела Санни успокоить, потом за Кайла испугалась, а потом... А потом своим словам и правда поверила — вот такое и получилось.

Орли всплеснула руками. А потом принялась тормошить подругу:

— Ты же промокла совсем. Вставай!

Этнин едва заметно качнула головой. Шепнула:

— Не могу... Голова кружится, — и вдруг отчетливо выговорила: — Ты только на Санни не сердись — она хорошая.

Ох и злые словечки запросились тут Орли на язык — одно другого краше! Однако огорчать подругу она не решилась, сдержалась. Вслух же вымолвила совсем другое:

— Ой, да куда мы теперь друг от друга денемся — родня же!

А сказав это, вдруг осознала по-настоящему: а ведь и они правда родня. И не только оттого, что дядюшка Фэлим, отец Пэдина, приходится ее матери родным братом. Слишком уж много пережито Орли и Санни вместе. Вот как Этнин сказала, что сроднилась с Эрком, с Гвен и с Робином, — так же точно и они: и с Этнин сроднились, и друг с другом...

Вздохнула Орли:

— Ладно, не буду — чего уж там! А ты, холмовая, давай-ка руку!

* * *

Фургон гремел колесами, раскачивался, подпрыгивал на кочках: Гвен торопилась и нещадно гнала лошадей. Не ослабевая, шел бесконечный дождь. Пока Гвен, Орли и Санни втроем тащили до фургона сначала Таньку, а потом Робина, дождь еще как-то сдерживал себя, словно щадил больных. Но стоило тем оказаться под крышей, как он ливанул по-настоящему. А сейчас он сплошной завесой скрыл окрестности и хлестал как из ведра, немилосердно барабаня по крыше фургона. Та не смогла противостоять яростному напору воды, и с потолка тут и там падали капли и стекали тонкие струйки. Лучше было и не думать, каково приходилось сидевшей на облучке Гвен: вряд ли ее спасали коротенький навес и дырявый плащ. Даже неугомонный Беорн — и тот выдержал рядом с Гвен совсем недолго: вскоре, промокнув до нитки, он перебрался внутрь фургона.

Робин всё это время лежал без сознания. Он разметался на узкой дорожной постели, свесив руку на пол, и что-то бормотал в бреду на странном франкском языке, на слух похожем на саксонский, но почти непонятном не только для Гвен, но даже для Санни. А господин Эрк, вроде бы чуточку знавший по-франкски, сидел у Робинова изголовья, хмуро смотрел на старого друга и молчал. Хмурились и подруги. На словах Орли и Санни вроде бы помирились — но все равно сторонились друг друга и даже расселись по разным углам. А Танька неподвижно лежала, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в мокрую, холодную стенку. После того ее признания во вранье «цензор» немного сжалился и ослабил свои свинцовые объятья — но до конца так и не отпустил. По-прежнему почти не чувствовались ноги, противно ныла спина и не переставая кружилась голова. Но больше всего угнетало произошедшее между подругами. Казалось, что вся их дружная компания распалась, рассыпалась, что она никогда уже не станет прежней, и что всё это произошло не по чьей-нибудь, а именно по ее, Таньки, вине.