Этайн, дочь Хранительницы

Глава 4. Вторая группа

Когда куранты на Часовой башне Кер-Сиди отбивают половину девятого, Танька уже давно на ногах. Это у людей еще утро — кстати, далеко не для всех раннее: фермеры, да и многие горожане уже давно на ногах и вовсю работают. А уж для сиды сейчас, пожалуй, разгар времени бодрствования.

Этайн впервые после каникул шагает на учебу. На ней предписанная уставом Университета форма: белая мантия, под ней длинное серое платье без рукавов, а под ним — еще одно, черное, уже с рукавами. Форма эта, впрочем, обязательна к ношению только в торжественные дни, но Первое сентября — именно такой день и есть. Волосы у Таньки распущены. Честно говоря, после истории с «фэйри-колдуньей» она уже бы и не прочь отказаться от ведьминской прически, да и вообще, кажется, наигралась, — но, пожалуй, одногруппники тогда ее не поймут. За спиной у Таньки пристроен удобный рюкзачок с письменными принадлежностями, на груди красуются широченная красно-желтая лента Плант-Монтови — пускай все видят, к какому славному клану она принадлежит! — и значок в виде зеленого листика, эмблема факультета.

Предвкушение встреч с однокурсниками отодвигает куда-то на задний план все неприятности прошедшей ночи — благо еще и мазь сработала как надо и ушибленное место практически не напоминает о себе. Однако совсем отключиться от обрушившихся вчера на бедную голову сиды новостей никак не получается. Сам город напоминает ей о них.

Оказывается, за считанные дни Кер-Сиди очень изменился. Теперь всё дышит в нем предчувствием близкой войны. Из-за стены раздается утробное мычание быков, и видно, как медленно движется возвышающееся над ней сооружение из бревен и канатов — какая-то военная машина, не то требюше, не то мангонель: младшая сида, в отличие от старшей, в них совершенно не разбирается, но понимает, что морем в Африку такую громадину никто не повезет. Значит, либо к месту учений передвигают, либо — Этайн боится об этом думать — сэр Эмилий готовит город к обороне. Со стороны ипподрома ветер доносит отрывистые слова военных команд: наверное, ополчение на строевой подготовке. Мимо Таньки проходит вдруг группа пехотинцев в обмундировании: они идут не строем, а «по-граждански», и какой-то солдат, удаляясь, пялится на девушку, почти по-сидовски выворачивая голову назад, пока наконец не спотыкается, налетев на одного из своих спутников. «То ли сама привлекла его внимание, то ли уши», — успевает подумать сида, когда ее с лязгом обгоняет группа конных рыцарей, вопреки обыкновению оказавшаяся внутри городских стен. Один из всадников приветливо вскидывает руку — да это же Ладди! Танька хочет перемолвиться с ним хотя бы словечком: а вдруг больше не успеет увидеться — где там! Уже унеслись, скрылись за поворотом. У сиды огорченно поникают уши, сама она сутулится, шаги ее замедляются.

Возле здания Университета виднеются белые фигуры студентов: у юношей под мантиями серые короткие туники и черные штаны, у девушек — такие же платья, как на Таньке. Как редкие во́роны среди чаек — Этайн почему-то приходит в голову такое странное сравнение — среди студентов прохаживаются одетые в черные мантии преподаватели.

— Привет, Танни!

Танька вздрагивает, радостно оборачивается — увы, перед ней не Кайл, а всего лишь Олаф, сын Эгиля-корабела. Славный, впрочем, парень со странным именем, вывезенным с родины его отца, из скалистых фьордов страны, лежащей далеко на северо-востоке. Сам он вырос, однако, в Глентуи, так что камбриец камбрийцем. Учится вместе с Танькой на естественном, в той же самой второй группе.

Дальше они идут вместе, разговаривая об обычных вещах: кого видели, о ком слышали, чем занимались летом. О войне стараются не упоминать: Олаф хоть и сын викинга, но сам человек сугубо мирный, увлеченный собиранием и выращиванием растений, а не оружием и битвами. Хотя и сильный, за себя постоять может.

У входа здания они останавливаются на обычном месте, где собираются «естественники» — их одногруппники, и продолжают болтать. Пока еще никто из знакомых не подошел, но, судя по всему, ждать осталось недолго. Группки студентов с других курсов и факультетов кучкуются уже вовсю. Одна из них — только что зачисленные первокурсники-юристы, судя по новеньким, с иголочки, мантиям и по значкам в виде весов, — обосновалась совсем неподалеку. Девушек в ней, кажется, нет. Танька разговаривает сейчас с Олафом, смотрит на него — а значит, почти весь остальной мир выпадает из ее узкого поля зрения. Зато уши ее ловят не только слова собеседника, но и всё вокруг — и что надо, и что, кажется, не надо…

— …рыжая ему приглянулась! Да ты извращенец! Ты присмотрись-ка к ней. Во-первых, малолетка, но это еще полбеды: среди них иногда попадаются очень даже ничего. Но вот с такими ушами — это же не человек! Какая-нибудь нечисть из болота или торфяника: на естественный же кого ни попадя принимают. Да с ней же, наверное, все равно что с козой или с ослицей! — ветер доносит до Таньки ломкий тенорок с явственным саксонским акцентом.

Олаф вдруг бледнеет, ноздри его раздуваются.

— Танни, я сейчас отойду ненадолго, — спокойно говорит он. И, заметив густо-лиловые щеки и пунцовые прижатые уши одногруппницы, так же спокойно добавляет: — По морде одному... барану дам и сразу вернусь.

И, не слушая никаких возражений пытающейся удержать его Этайн, устремляется к «юристам». Подходит к ним — оказывается, он на полголовы выше самого рослого в компании.

— Ну, кто тут главный знаток коз и ослиц?

И те вдруг начинают мерзко хихикать — кроме одного, испуганно озирающегося лопоухого плотного парня с маленькими глазками и едва пробившейся бородкой. Олаф подходит к парню вплотную — остальные тут же расступаются — и, не говоря больше ни слова, внезапно легонько бьет его ладонью в солнечное сплетение, а когда парень сгибается, ловко заламывает ему правую руку.

— Иди проси прощения у великой сиды, мразь!

И решительно ведет подвывающего «юриста» к остолбеневшей Таньке.

— Ну!

— Великая ушастая сида… О-у-у-у… Парень пытается и сейчас паясничать, но Олаф еще сильнее заламывает ему руку, так что тот сгибается почти до земли.

— Плохо! Попробуй еще раз!

— Великая сида! Прости — о-о-о! — пожалуйста! Я никогда — у-у-у! — подобного больше не посмею!

— Клянись! — Олаф продолжает заламывать парню руку.

— Клянусь… — о-о-о! — Вотаном — у-у-у!

— Имя?

— Оффа… сын Вульфа…

— Я запомнил тебя, Оффа, сын Вульфа! И если ты позволишь себе сказать еще какую-нибудь мерзость о моих друзьях и я об этом узнаю, то, клянусь Тором, я, Олаф Эгильссон из Кер-Сиди, вызову тебя на поединок, да не по нашим законам, а по здешним, до смерти! Пошел прочь!

И парень, подвывая и держась за плечо, отправляется обратно к своей растерянно стоящей компании.

Сида смотрит на Олафа — глаза у нее, как два зеленых блюдца.

— Олаф! Спасибо, конечно, но разве так можно! И при чем тут Тор, ты же вроде христианин?

— А эти сынки оставшихся в Британии саксонских гезитов иначе не понимают. Горький, но полезный опыт, сестренка!

Олаф старше Этайн лет на пять, к тому же у него есть три младшие сестры, поэтому такое обращение к себе сида воспринимает как естественное. Единственное, что ее смущает, — так это нежданно-негаданно полученный титул «великой сиды»: в «принцессах» она вчера уже побывала, чем это обернулось — помнит прекрасно.

— Только не называй меня больше великой сидой, ладно? — на всякий случай робко просит она, в глубине души побаиваясь разбудить еще какое-нибудь лихо.

— А пусть уважают или хотя бы боятся, — беззаботно отмахивается Олаф, и Таньке сразу легчает. — А вообще, ну́ их… куда подальше!

— Ага! Лесом, болотом да торфяником! — вспоминает сида любимый мамин маршрут на такой случай, и оба начинают смеяться: Олаф — солидно и басовито, Танька — заливисто и звонко.

Потихоньку к месту встречи начинают подтягиваться остальные одногруппники. Прибегает маленькая кругленькая Серен, как всегда румяная и как всегда растрепанная, и сразу кидается к Таньке обниматься: такая уж у нее манера приветствовать подружек, и никак не усвоить и не понять ей, что на сиду обнимашки эти действуют не так, как на остальных девчонок. Не хватало еще, чтобы и без того вздернутую Этайн сейчас «накрыло»: в таком состоянии хорошо, конечно, переживать всякие неприятности и огорчения, но, во-первых, когда тебе искренне сопереживают, а во-вторых, в домашней уютной обстановке, а не на улице! Танька непроизвольно отстраняется, сумев сохранить при этом радостно-приветливое выражение лица. Успешно ускользнув от объятий, ей даже удается включиться в девчачий щебет ни о чем, и Серен, не умеющая, как Кайл, «читать выражение ушей», похоже, даже не замечает произошедшего.

За Серен подтягивается смешная на вид парочка: долговязая белокурая мерсийка Санни из Бата и маленького роста, чуть ли не на голову ниже нее, щупленький рыжеватый Падди. Если не брать в расчет разницу во внешности и легкий саксонский акцент Санни, эти двое на удивление похожи друг на друга: привычками, вкусами, темпераментом. Парочка сложилась еще на первом курсе: на практике вместе выполняли задание, растили лягушат из головастиков, да после зачета уже и не расставались. Падди приходится троюродным братом Кайлу и довольно близко общается с ним, так что Танька знает не слишком известные подробности из его личной жизни. Прежде всего — о том, что они с Санни с недавних пор тайно обвенчаны: организации этого мероприятия сида даже оказала некоторую, хотя и небольшую, материальную помощь. Тайно — потому что саксонские родичи Санни даже и приятельства-то ее с камбрийским ирландцем категорически не приняли. И теперь с виду смешливая и беззаботная Санни живет в тоскливом ожидании неминуемого разрыва всех отношений с отцом и матерью, а то и родительского проклятья — при том, что, в придачу ко всему, именно родители оплачивают ее учебу в Университете. А Падди, не дожидаясь этого, уже сейчас добросовестно, но не очень успешно пытается копить деньги на окончание женой университетского курса, то подрабатывая уборщиком в порту — в грузчики его, понятное дело, с такой комплекцией не берут — то ассистируя цирюльнику в простых медицинских услугах вроде вырывания зубов — с этого года, правда, это станет невозможным из-за нового закона о врачах.

Танька вдруг соображает, что Падди запросто может быть в курсе того, какие чувства к ней испытывает его родственник. Почему-то сиду это сейчас не пугает, лишь немного смущает. А парочка с совершенно одинаковыми приветливыми улыбками подходит к ней.

— Привет, подружька! — Санни, как всегда, чуточку не так выговаривает мало-мальски сложные в произношении слова. Улыбка у мерсийки становится чуть иной — столь же искренней, но вдобавок еще и какой-то тайно-благодарной: узнала, наверное, о тех нескольких серебрушках. Таньке делается стыдно: ну вот как она могла вчера говорить о саксах как о варварах, лишь внешне похожих на людей! Санни и Падди истолковывают ее полиловевшие щеки как-то по-своему и вдруг приглашают ее на загадочные вечерние посиделки в узком кругу. Сида, мгновение подумав, соглашается, радостно кивает головой. «А они изменились за лето, — замечает вдруг Танька, глядя на молодоженов, — повзрослели как-то, что ли? И, пожалуй, еще больше стали похожи друг на друга».