Этайн, дочь Хранительницы

Глава 49. Яблони Авалона

Приснилось ей море — бескрайнее и такое же свинцово-серое, как висевшие над ним низкие сплошные облака. Тяжелые волны медленно поднимались и опускались, с шумом накатываясь на низменный песчаный берег, сплошь усеянный черными обломками мидиевых раковин и зеленовато-бурыми ошметками водорослей.

Над волнами кружило множество птиц, но среди них не было ни серебристых чаек, ни белобрюхих кайр, ни красноклювых крачек с вильчатыми, как у ласточек, хвостами — одни лишь угольно-черные воро́ны, громадные, клювастые, шумные. Их громкое карканье далеко разносилось над морем, отражаясь эхом от прибрежных скал. Грубое, протяжное, не смолкавшее ни на миг, оно казалось сразу и злорадным, и зловещим.

Этайн стояла на высоком скальном уступе и неотрывно смотрела вдаль. Там впереди, возле самого горизонта, пелена облаков резко обрывалась и виднелась узкая полоска ярко-алого неба. На ее огненном фоне отчетливо вырисовывался темный силуэт далекого корабля под широким прямоугольным парусом. С каждым мгновением силуэт становился всё меньше и меньше: корабль стремительно удалялся, уходил навстречу висевшему над горизонтом оранжево-красному диску закатного солнца — Этайн откуда-то точно знала, что оно именно закатное, не рассветное. Сердце сиды разрывалось от боли: ведь на корабле навсегда уплывал тот, кого она приняла в свой народ — а значит, подарила право уйти из мира смертных в легенду, на Заокраинный Запад...

Громкий рокочущий лай ворвался в сон, оборвал его. В следующий миг Танька открыла глаза — и с удивлением обнаружила себя лежащей на соломенном матрасе возле грубо, неровно побеленной стены. Сквозь широкую щель между стеной и соломенным шатром крыши пробивался яркий дневной свет. А за стеной сначала то басовито взлаивала, то радостно повизгивала собака, а затем незнакомый мужской голос вдруг весело воскликнул по-гаэльски:

— Финд, Финд, вот ты где, шельмец!

Несколько мгновений Танька мучительно пыталась сообразить, где она находится. Потом вспомнила: в доме у Мэйрион. И тут же ахнула: «Беорну ножку не перебинтовала!»

Стянув с себя побитый молью плед, она торопливо поднялась. Поискала глазами Беорна — но на скамейке возле двери его не оказалось. Зато почти сразу увидела Орли: та стояла возле остывшего, черного от сажи очага и напряженно, даже испуганно смотрела на нее. Встретившись с Танькой взглядом, Орли вдруг отвела глаза, преувеличенно безмятежно спросила:

— Ну как, выспалась, Этнин? — и зачастила-затараторила, не дав Таньке вымолвить и слова в ответ: — А все остальные на улице — и Санни, и Эрк, и Беорн... Мы с Санни Беорну ногу перевязали — всё хорошо, ты не беспокойся!.. Ой, слышишь, Этнин, там пришел кто-то, по-гаэльски говорит...

С Орли было явно что-то не так. И взгляд ее, и голос настораживали, казались неправильными. Вот явно же она что-то скрывала, что-то недоговаривала — и вообще выглядела так, будто в чем-то провинилась и не хотела признаваться.

— Подожди, мунстерская. А где Гвен?

Орли смешалась. Жалобно посмотрела на Таньку, промычала что-то невнятное. И наконец нехотя пробурчала:

— К Робину она пошла. И к ведьме этой.

Теперь растерялась уже Танька.

— Как пошла? Подожди, а я?.. Как же она могла?..

Орли пристально посмотрела на Таньку, вздохнула. А потом решительно заявила:

— Гвен не виновата. Это я тебя будить не дала. И можешь ругать меня сколько хочешь. Я тебя в свое время подвела — мне теперь за это и отдуваться.

— Ты? Подвела? Когда, в чем?.. — окончательно запуталась Танька.

— Ты из-за меня гейс нарушила, Этнин, — твердо ответила Орли. — А я не хочу, чтобы с тобой случилась беда.

— Гейс?

На мгновение Танька замерла в замешательстве. Потом вдруг охнула: припомнила злополучный вересковый эль. А Орли тем временем метнулась к выходу — и встала перед дверью, уперев руки в бока, загородив проход.

И тут Таньку охватила отчаянная досада. Вот как же не вовремя вспомнила Орли про тот дурацкий запрет, который на самом деле и не гейс-то никакой! Да хоть бы он даже был и гейсом — что бы это изменило? Может быть, сейчас Мэйрион вытворяет с Робином невесть что, Гвен не в силах ее остановить, а рядом никого больше нет!

Чувствуя, как от лица отливает кровь, Танька шагнула к Орли. Подойдя к ней вплотную, медленно выговорила:

— Пусти, мунстерская.

Та не стронулась с места — лишь упрямо мотнула головой:

— Не пущу!

Упрашивать Танька не стала — поступила иначе, по какому-то странному наитию. Улучила миг и всего-то навсего пробежалась кончиками пальцев у Орли между ребрами, благо та по-прежнему держала руки на поясе. Но этого хватило: Орли вдруг тоненько взвизгнула, сжалась в комок и непроизвольно дернулась вперед. Тут-то Танька и поднырнула ей под руку — а затем потянула на себя створку двери. Дверь неожиданно легко распахнулась, за ней полыхнул ослепительный солнечный свет.

В следующий миг Танька выскочила на улицу. Напоследок она даже успела услышать горестный возглас Орли за спиной — но не остановилась, а припустила бегом по тропинке — вниз по склону, мимо поросших колючими кустами развалин, сощурившись от нестерпимой рези в глазах.

Потом впереди вдруг резко потемнело. Еще через мгновение Танька с разбегу ткнулась лицом во что-то мягкое, колючее, пахнущее сразу по́том, рыбой и пивным перегаром.

— Эй, ты что, слепая? — пророкотал над головой вроде бы знакомый, слышанный совсем недавно голос.

Невольно отпрянув, Танька посмотрела вверх — и ойкнула от неожиданности.

С изумленным лицом на нее смотрел высоченный бородач в синей, расшитой белым мунстерским узором лейне.

Немного опомнившись, Танька сделала шаг назад. Сразу же поискала глазами дорогу дальше. Увы, обойти бородача не было решительно никакой возможности: с одной стороны от тропинки ощетинились острыми шипами заросли терновника, с другой тянулась широченная канава. Бородач стоял к кустам совсем вплотную, а между ним и канавой гордо застыл, совершенно перегородив проход, хорошо знакомый Таньке громадный белый пес.

Тем временем изумление сменилось на лице бородача задумчивостью. Окинув Таньку взглядом с ног до макушки, он покачал головой и наконец вымолвил:

— Это тебя, выходит, фении ищут?

Танька недоуменно посмотрела на бородача. Переспросила:

— Какие фении?..

И тут же за ее спиной раздался прерывистый запыхавшийся голос Орли:

— А ты кто такой, чтобы спрашивать?

Бородач насмешливо посмотрел Таньке через плечо, хмыкнул:

— Я-то, положим, Лэри О'Лахан, а вот ты откуда здесь взялась? Что-то я таких не припомню, — и, внезапно сделавшись серьезным, кивнул на дом Мэйрион: — Робин там?

Растерявшись, Танька помотала головой. А Орли недовольно буркнула:

— Тебе-то что?

— Да вот то, — поморщившись, отозвался Лэри. — Раз спрашиваю — значит, надо.

И тут у Таньки вдруг вырвалось:

— Его Мэйрион куда-то везти собралась.

— Еще не легче, — пробормотал Лэри себе под нос.

Орли за Танькиной спиной тихо вздохнула, но не проронила ни слова. Следом ветер донес со стороны дома голоса Санни и Беорна. Лэри удивленно приподнял бровь, хмыкнул — и вновь нахмурился. Затем он круто повернулся, коротко скомандовал:

— Финд! — и быстро зашагал по тропке, удаляясь от дома. Пес нехотя, опустив хвост, затрусил за ним вдогонку.

Мгновение Танька растерянно смотрела им вслед. Потом она опомнилась и обернулась, ища глазами друзей. Нашлась лишь Орли: та стояла совсем рядом, шагах в пяти, встрепанная, раскрасневшаяся, поникшая. Позади нее виднелись уже знакомые окрестности — поросшие терновником развалины, дом Мэйрион с перекошенной бурой соломенной крышей, чахлые деревца — и ни души рядом.

Встретившись с Танькой взглядом, Орли покраснела еще сильнее и отвела глаза. А Таньку вдруг разом охватили жалость к подруге и жгучая обида на нее. Смешавшись, они тугим комком встали в горле, перекрыли дыхание.

С собой Танька все-таки справилась. Самое главное — удержала язык за зубами, не обрушилась на Орли с упреками, о которых, наверное, потом сама бы и пожалела. Да и не было сейчас времени на разговоры.

Так и не вымолвив ни слова, она снова повернулась к Орли спиной. Посмотрела вслед шагавшему по тропинке Лэри, потом устремила взгляд дальше. Там простиралась буроватая низменная равнина, через которую тянулась испещренная блестящими стежка́ми луж лента проселочной дороги.

А фургона не было. Ни на прежнем месте, ни вообще где-либо поблизости.

— Пойдем в дом, Этнин! — послышался позади робкий и какой-то подозрительно вкрадчивый голос Орли.

Танька вздрогнула. Покачала головой:

— Мне надо Робина искать.

И, не оглядываясь, поспешила вслед за Лэри вниз по склону.

* * *

Всю дорогу от Кер-Брана до Ланнуста Ллиувелла проехала на облучке рядом с Гвен. Сидеть подле Робина она нужным не сочла: тот все равно пребывал в забытье, а для дела явно полезнее было следить за дорогой. На заупрямившуюся ни с того ни с сего Гвен Ллиувелла изрядно злилась. Вот зачем та взялась править лошадьми сама?! Это ведь только кажется, что по колее ехать просто: от Кер-Брана до самых развалин каменного круга путь был коварен, а по весне и по осени — особенно. Сейчас, после недавних дождей, тут и там на проселке разлились лужи — где-то мелкие, а где-то чуть ли не по колено. Въедешь в такую неосторожно — того и гляди увязнешь с повозкой в жидком торфяном месиве. Так что Ллиувелла только и делала, что давала Гвен указания: эту лужу объедешь справа, ту слева, а вон там езжай точно посередине! К счастью, Гвен хотя бы в этом слушалась ее, своевольничать не пыталась.

Поначалу Ллиувелла недоумевала, как Гвен вообще сумела добраться по этой дороге до Кер-Брана. Потом заметила перед самой большой лужей разбитую колею и разбросанные обломки бревен — и, догадавшись, что́ здесь недавно произошло, злорадно хмыкнула себе под нос. Тут уж и Гвен наконец сдалась — передала ей вожжи. Принимая их, Ллиувелла удовлетворенно ухмылялась: так-то оно было вернее!

Возле каменного круга колея влилась в большак. Ехать сразу стало легче: здесь за исправностью дороги следили королевские чиновники. Вернув вожжи Гвен, Ллиувелла первым делом для порядка заглянула внутрь фургона. Робин по-прежнему лежал с закрытыми глазами — не то спал, не то находился в беспамятстве. Что ж, пожалуй, так было спокойнее: по крайней мере, сейчас ей не грозили неприятные разговоры вроде недавнего.

Стоило Ллиувелле вспомнить о том разговоре, как ей снова сделалось неуютно. И ведь на само-то предложение Робин согласился с радостью, даже приободрился, вот только потом зачем-то попросил ее написать — вернее, вы́резать на деревянной крышке сундука — самое настоящее завещание, словно готовился к смерти. Впрочем, для остававшихся на Придайне им с Робином и правда предстояло все равно что умереть: известно же, что в ином мире время течет иначе, что проведенный там день может обернуться у людей целыми столетиями. Но вот зачем ему вздумалось отписывать добро не только Родри, но еще и каким-то неведомым друзьям, — этого она решительно не понимала.