Этайн, дочь Хранительницы

Глава 40. Чудо трех святых

Брату Шенаху, ризничему маленького мунстерского монастыря Бри-Гаун, в Кер-Тамаре всё было в диковинку: и величественные каменные утесы над речной долиной, и высокие крепостные стены, и огромный собор со странными ребристыми стенами, и механические часы на башне, время от времени чудесным образом сами собой звонившие в колокола. Впрочем, ему было не до любования местными диковинками: прибыл он в Кер-Тамар не из любви к путешествиям и даже не по своей воле. В последние годы город стал славиться своей посудой, совершенно не боящейся «оловянной чумы» благодаря какому-то секрету, будто бы узнанному от Хранительницы Британии. «Чуму» эту в Бри-Гауне помнили хорошо: не далее как в прошлую зиму монастырская церковь осталась из-за нее без большого потира, попросту рассыпавшегося в порошок. По слухам, история с потиром, ко всему прочему, доставила суетную радость отцу Молаге, настоятелю соседнего монастыря, всегда более интересовавшемуся своею пасекой, нежели спасением души, но зато уж тут не преминувшему увидеть в случившемся знак свыше и кару Бри-Гауну за некие тайные грехи. Понятное дело, бри-гаунский аббат ото всех этих новостей изрядно опечалился. Однако стараясь быть человеком добросердечным и миролюбивым, он решил не ссориться с отцом Молагой, а лишь принять меры, чтобы подобное не повторялось впредь. И кому же, как не брату Шенаху, отвечавшему за сохранность монастырской утвари, было узнавать сидовский секрет или хотя бы договариваться о заказе «вечного» потира? А что прежде на Придайне он не бывал и вообще склонностью к дальним странствиям не отличался — разве аббата это волновало?

Поначалу брат Шенах, оказавшись среди бриттов, изрядно растерялся. Вскоре, однако, выяснилось, что и на Придайне вполне можно какое-то время выжить, да еще и с некоторыми удобствами. В заезжем доме и сам хозяин, и многие его постояльцы неплохо изъяснялись по-гаэльски и к ирландскому монаху относились с большим почтением. И все-таки чувствовал себя здесь брат Шенах по-прежнему неуютно, а больше всего его мучила звучавшая со всех сторон странная, совершенно непонятная речь. Порой ему начинало казаться, что встречные бритты только и делают, что обсуждают его, причем говорят какие-то неприятные вещи. От отчаяния спасала только молитва святому Патрику, который, как известно, сам был родом с этого острова. Но помогало это лишь на короткое время.

Так что неудивительно, что, увидев возле заезжего дома девушку в ирландском платье, брат Шенах страшно обрадовался. А уж когда он разглядел на ее одежде знакомые узоры, испокон веков носившиеся мунстерскими десси, то и вовсе возликовал. Вот у кого надо спрашивать, где живет здешний прославленный мастер-оловянщик! И монах шустро устремился ирландке навстречу.

— Славная девушка, — обратился он к ней, едва поравнявшись. — Не скажешь ли, где здесь искать почтенного Сильена ап Кеверна, оловянных дел мастера?

Ирландка испуганно вздрогнула, повернулась к нему.

— Я нездешняя, отец, — смущенно пролепетала она, запинаясь. — Рада бы помочь, да не могу: никого здесь не знаю.

Выговор ирландки показался брату Шенаху странным. Уж на что грубым, лающим говором славились улады — но эта умудрилась превзойти даже их! Пожалуй, больше всего ее речь походила на речь чужеземки, худо-бедно освоившей гаэльский язык, но так и не научившейся говорить чисто. Бриттка? Пиктонка? Нет, пиктонка — это вряд ли: нет клановых знаков на лице...

— А откуда ты родом, милая девушка? — полюбопытствовал он, не утерпев.

Ирландка вдруг густо покраснела. Тут брат Шенах вдруг заметил, что на лице у нее совсем нет веснушек — несмотря на по-гаэльски яркие рыжие волосы. А та задумчиво молчала и переминалась с ноги на ногу, словно никак не могла вспомнить, откуда же она такая взялась.

— Я саксонка из Мерсии, батюшка, — вдруг вымолвила девушка. И не успел удивленный брат Шенах опомниться, как она огорошила его еще больше: — А муж мой из камбрийских О'Кашинов. Его родители приплыли из Мунстера, из-под Корки.

Услышанное и правда казалось удивительным. Конечно, брат Шенах, чуть ли не с самого детства державшийся в стороне от мирских соблазнов, мог безнадежно отстать от жизни, но чтобы кто-нибудь из мунстерцев взял в жены саксонку — такого он не мог себе даже представить! Саксы всегда казались почтенному гаэльскому монаху дикарями хуже пиктов. Да куда там было пиктам до саксов! Пикты — те даже на Придайне стараниями преподобного Колума уверовали в святую Троицу и, по слухам, стали потихоньку превращаться в людей — это не говоря уже о давно осевших в Уладе круитни, которые вовсю перенимали гаэльские обычаи. А саксы, даже крестившись, оставались во всем подобными диким зверям, и учение Христа они понимали тоже как-то по-звериному, совсем неправильно. Случалось, что саксонские монахи и знатные миряне — из Эссекса, из Уэссекса, даже из совсем уж дикого, почти языческого Суссекса, — приезжали в Бри-Гаун учиться богословию, и гаэльские ученые мужи терпеливо вразумляли их, избавляя от удивительных заблуждений, — а потом делились своими огорчениями с братией. Ох и тяжкой была доля этих добрых монахов!

Однако эта молоденькая саксонка вовсе не казалась дикаркой! Как-никак, а по-гаэльски она говорила неплохо, к тому же по-гаэльски одевалась и вела себя в беседе почтительно и смиренно, как подобает хорошей христианке. Вдруг умилившись этому перерождению дикарки, произошедшему несомненно под благотворным влиянием святого крещения и мужа-гаэла, брат Шенах перекрестил ее и поспешил прочь. По правде сказать, в глубине души он побаивался, что саксонка разрушит каким-нибудь неправильным словом или поступком всю нарисовавшуюся в его воображении благостную картину.

В город, однако, брат Шенах вошел по-прежнему воодушевленным и радостным, в предвкушении славного дня и успешного исполнения своей нелегкой миссии. Вскоре ему и правда повезло: на рынке первый же встреченный торговец посудой указал дорогу к мастеру Сильену ап Кеверну. Обрадованный монах зацепился языком с добрым человеком, разговорился с ним о том о сем. Конечно же, поведал он торговцу и о своей встрече с удивительной саксонкой. Беседовали они, впрочем, недолго: брату Шенаху хотелось поскорее завершить свое дело и пуститься в обратный путь, в родную обитель.

Указав счастливо улыбавшемуся монаху дорогу и проводив его взглядом, торговец вздохнул, утер пот со лба. Затем, мрачно оглядев площадь, он кивнул соседке-горшечнице, только что разложившей на прилавке свой нехитрый, но такой нужный в хозяйстве товар.

— Слыхала, Мариот? Выходит, саксы теперь одеваются ирландцами и шастают по городу как у себя дома.

Та в ответ ахнула.

— Неужто опять окаянные болотники?

— Хорошо если болотники, — хмуро отозвался торговец. — Как бы да не лазутчики Кентвина.

Услышав имя короля ненавистного Уэссекса, горшечница и вовсе всплеснула руками.

— Ох, почтенный Паско, беда-то какая!

Торговец кивнул, задумался.

— Ты вот что, Мариот, — вымолвил он наконец. — Последи-ка за моим товаром, а я, пожалуй, наведаюсь к городской страже.

Встревоженная горшечница, конечно, согласилась не раздумывая. Но весь день у нее после этого пошел кувырком. Покупательницы почему-то обходили ее стороной или, придирчиво осмотрев чуть ли не весь товар, так и уходили с пустыми руками. Пару горшков она все-таки сбыла, но за сущий бесценок, а еще один, самый лучший, и вовсе умудрилась ненароком расколотить. Прикинув убытки, горшечница чуть не разрыдалась. И в расстроенных чувствах поделилась известием о переодетых ирландцами саксах с одной из покупательниц — дородной бритткой из северян-переселенцев. А та вскоре пересказала новость трем своим подругам, да еще и щедро разукрасила ее додуманными на ходу подробностями.

И поползли по Кер-Тамару слухи один другого причудливее, один другого тревожнее. В них по окрестным селениям разгуливала уже целая толпа саксонских головорезов, жгла дома́, грабила и убивала фермеров. Горожане, еще не забывшие войну с Уэссексом, заволновались. Вскоре весь Кер-Тамар бурлил, как разворошенный муравейник. Стражники и даже чиновники из городского магистрата сбивались с ног, бегая по городу и успокаивая жителей, но за слухами все равно не поспевали. Между тем на улицах зазвучали призывы хватать и допрашивать ирландцев — всех без разбора, от рыбаков до монахов. Над Кер-Тамаром навис призрак ирландского погрома.

* * *

О творившемся в городе ни Гвен, ни Орли не знали и даже не догадывались. Впрочем, забот у них хватало и без того: нужно было обихаживать совсем разболевшегося Робина. Орли как раз закончила перестилать ему постель, когда в дверь постучалась запыхавшаяся Санни.

Открыла ей Гвен — и сразу встревоженно спросила:

— Маленький проснулся?

Санни мотнула головой. Торопливо проговорила, глотая слова:

— Спит вроде. Только... — она запнулась. — Там монах прибежал. Перепуганный. Говорит, ищут саксов — а бьют ирландцев. Те уже за оружие взялись.

Толком Орли из этого сумбурного рассказа ничего не поняла. Однако встревожилась она не на шутку. Не за себя испугалась — за Санни. Еще — за малыша-сакса, хотя сама его даже и не видела. Но больше всего — почему-то за Этнин. И, торопливо укрыв Робина одеялом, Орли поспешила к двери.

— Этнин где? — выпалила она, едва не налетев на Санни:

— Там, возле комнаты Гвен... — растерянно пробормотала та.

Быстро кивнув, Орли выскочила в коридор. На бегу она успела заметить Этнин: та задумчиво стояла у двери, прислонившись к стене. Махнув ей рукой, Орли вихрем пронеслась мимо. Остановилась возле следующей двери. Распахнула ее. Глазами отыскала свою кровать, потом — стоящую подле нее корзину.

Из комнаты она выскочила уже вооруженная: в одной руке праща, в другой — увесистый камень. Конечно, праща — не самое лучшее оружие для помещения: попробуй-ка раскрути веревку в четырех стенах! Но ножа у Орли не было. Да и не считала она себя мастерицей драться клинком.

Возле Этнин она замешкалась — не могла решить, как лучше поступить. Может быть, собрать всех у Робина? Но ведь больному нужен покой. У Гвен и Эрка прятать подруг тоже нельзя: мальчонка проснется, опять испугается. А если он еще и закричит по-саксонски? Тогда, может быть, самой спуститься вниз и встать у входа с пращой? Ага, в ирландском-то платье? Чтобы уж точно привлечь к заезжему дому внимание?

И тут за ее спиной раздался знакомый голос.

— Эй, красавица!

Орли обернулась. И не поверила своим глазам. Из двери своей комнаты, пошатываясь, выходил Робин — раскрасневшийся от жара, с блестящими крупными каплями пота на лбу.

Растерявшись, она замерла. Потом, наконец опомнившись, испуганно воскликнула:

— Ты куда, Робин?

А тот проговорил, с усилием изобразив на лице улыбку:

— Погоди, не суетись. Незваные гости — это по моей части.

* * *

Когда Беорн проснулся, он даже не сразу понял, где находится. Помещение было незнакомым и непривычно светлым, постель — мягкой. Вкусно пахло едой: свежим хлебом, копченым мясом, жареной рыбой.

Беорн осторожно приподнялся. Огляделся, прислушался. Удивился каменному своду над головой и громадному решетчатому окну. Окно тускло светилось, за ним шевелились смутные расплывчатые тени — большие, бесформенные, но совсем не страшные. За окном едва слышно шумела река и тревожно кричала какая-то птица. А из-за двери непрестанно доносились тихие голоса — мужской и женский.