Этайн, дочь Хранительницы

Глава 44. Дороги к Кер-Брану

Шел третий день, как фургон Эрка и Гвен держал путь от Босвены в Кер-Бран. Дорога стала намного лучше: широкая, вымощенная камнем, она, похоже, поддерживалась здесь в порядке с римских времен. Иногда на пути встречались маленькие деревеньки, еще реже — поселки рудокопов. В горняцких селениях Гвен не останавливалась и вообще старалась миновать их как можно скорее.

— Пришлых много, — пояснила она удивившейся было Таньке.

Та молча кивнула в ответ. Больше к этому разговору они не возвращались.

Первый день Гвен управлялась с лошадьми одна. На второй, вконец вымотавшись, она все-таки сдалась: согласилась принять помощь. С тех пор ее по очереди подменяли на облучке Танька и Орли. Дорога была единственной проезжей на много миль, сбиться с пути они не боялись.

«Цензор» перестал мучить Таньку к утру второго дня, и она понемногу ожила. А вот Робин, похоже, наоборот, стал совсем плох. Теперь он даже не пытался подняться, а неподвижно лежал на спине и беспрестанно кашлял. Губы Робина сделались синюшными, а его ввалившиеся, заросшие седой щетиной щеки пылали нездоровым лихорадочным румянцем. Господин Эрк и Санни сидели при больном неотлучно и как умели ухаживали за ним. К ним по очереди присоединялись то Гвен, то Орли, то Танька.

Санни и Орли после той ссоры так и сторонились друг друга. Когда дело касалось Робина, они все-таки находили общий язык, но всё остальное время почти не разговаривали: сухо перебрасывались парой слов по делу — и всё. А Танька печально смотрела на подруг и не знала, что и предпринять.

После Босвены очень переменилась и Гвен: и прежде сдержанная и не слишком разговорчивая, теперь она совсем замкнулась в себе. Правя лошадьми, она больше не напевала, а молча сосредоточенно смотрела на дорогу. Лишь когда безотлучно державшийся подле нее Беорн что-то спрашивал, Гвен задумчиво произносила фразу-другую по-саксонски — и вновь замолкала. Впрочем, случалось это нечасто: Беорн был непривычно молчалив. Видимо, настроение Гвен передалось и ему.

Когда кто-нибудь сменял Гвен на облучке, Беорн каждый раз перебирался вместе с ней внутрь фургона — и, хоть это было, конечно же, нелепо, Танька поначалу на него обижалась. Потом сообразила: да ведь он же почти не говорит по-бриттски! Ну и толку Беорну сидеть рядом хоть с Танькой, хоть с Орли? Не то что не спросить ничего ни у той, ни у другой — даже словом не перемолвиться!

Лишь однажды голос Беорна зазвучал совсем как прежде — восторженно и звонко, точно серебряный колокольчик. Танька, недавно уступившая Гвен вожжи и только-только собравшаяся прикорнуть, не утерпела: откинула полог, выглянула наружу. И невольно ахнула — и от внезапной рези в глазах, и от обрушившегося на нее следом восторга. А потом, сощурившись, долго вертела головой и самозабвенно любовалась открывшейся перед ней картиной.

А любоваться было и правда чем! Ветер стремительно уносил облака на север, он уже очистил от них добрую половину неба, и теперь чуть ли не над самой Танькиной головой среди разбросанных тут и там искорок звезд сиял раскаленный добела шар солнца. Под его ослепительно-яркими лучами листья на окрестных кустах светились серебром — это было настолько волшебное, сказочное зрелище, что Танька даже позабыла на мгновение и о болезни Робина, и о ссоре подруг. Вдруг отчаянно захотелось позвать друзей, показать им эту невероятную красоту — но, увы, никто, кроме мамы, не смог бы при всем желании ее увидеть. Как же досадно было сейчас Таньке, что цвет «сидовского серебра» недоступен обычному человеческому глазу!

А по правую сторону дороги виднелось море. Оно было неспокойно, и волны разбрасывали во все стороны солнечные блики, жгучие, будто брызги жидкого огня. На море-то и смотрел Беорн. Он не сводил глаз с искрившейся воды, размахивал руками и, захлебываясь от восторга, кричал что-то по-саксонски. А тем временем Гвен украдкой посматривала на Беорна и осторожно, словно чего-то стыдясь, улыбалась.

Долго смотреть на море Танька не смогла. Она все-таки успела разглядеть многое — и пенные барашки на высоких волнах, и темные силуэты носившихся над ними морских птиц, и даже далекий треугольный парус сторожевой яхты. Но стоило ей неосторожно бросить взгляд на резвящиеся среди волн солнечные зайчики — и глаза сразу же пронзила острая режущая боль, словно какой-то злодей швырнул в них целую пригоршню песка. Ахнув, Танька совсем зажмурилась — но боль не прошла, лишь немного ослабла, зато перед взором ее вдруг поплыли переливающиеся цветные пятна.

— Что с вами, леди? — испуганно воскликнула спохватившаяся Гвен. — Вам нехорошо?

— Нет-нет, что вы! — поспешно отозвалась Танька. — Просто солнце очень яркое, не для моих глаз.

На всякий случай она даже улыбнулась: зачем напрасно волновать добрую Гвен? А потом все-таки поспешила в спасительный полумрак фургона — и сразу же, в чем была, рухнула в постель. Однако полегчало ей не сразу. Глаза еще долго слезились, резь в них хотя и затихала, но медленно. Не исчезали и цветные пятна: они по-прежнему плавали перед Танькой, закрывая собой обзор, вызывая головокружение.

Никто не тревожил Таньку : все в фургоне уже знали, насколько важен для сидов дневной сон. Вот только заснуть ей все равно никак не удавалось. Прикрыв глаза, Танька лежала неподвижно и слушала пробивавшееся сквозь скрип колес и мягкий стук конских копыт тяжелое и хриплое дыхание спящего напротив нее Робина. В голову ей снова лезли нехорошие, мрачные мысли. Вот зачем только она поддалась на уговоры Робина и поехала к Мэйрион? И зачем она пошла гулять по той окаянной деревне переселенцев? Не попал бы Робин тогда под дождь — глядишь, и не заболел бы. А теперь только на Мэйрион надежда и осталась... Ох, скорее бы закончилась эта бесконечная дорога!

А потом, уступив место на облучке Орли, в фургоне появилась Гвен. Тихонько подобравшись к Танькиной постели, она осторожно наклонилась над ней и замерла.

— Госпожа Гвен! — шепнула Танька.

— Вы не спите? — почему-то удивившись, отозвалась та.

— Никак не заснуть, — посетовала Танька и неожиданно для себя продолжила: — Вот и море показалось. Мы что, уже подъезжаем?

— Нет еще, — качнула головой Гвен. — Но ехать осталось и правда всего ничего. И солнца такого, думаю, больше не будет. Скоро через лес поедем, а там, глядишь, и облака вернутся. Ну а к закату мы авось и до Кер-Брана доберемся... Мэйрион-то как обрадуется!

Последнюю фразу Гвен вымолвила неуверенно, запнувшись. И от этого Таньке почему-то сделалось тревожно. Повинуясь безотчетному порыву, она вдруг спросила:

— А вы давно знаете Мэйрион, госпожа Гвен?

Гвен пожала плечами, замялась.

— Ну... Мы с Эрком у Робина на свадьбе были — там впервые ее и увидели. Потом еще пару раз встречались. А прежде только рассказы о ней слышали. Здесь, в Думнонии, их любят рассказывать, — и, поколебавшись, зачем-то добавила: — Мэйрион — она с норовом, конечно, но честная.

В этот миг Робин пошевелился и охнул. Гвен тотчас же повернулась к нему — лишь прошептала Таньке напоследок:

— Простите, леди...

А Танька вдруг приподнялась на постели — и замерла в раздумьях. Ей и так-то не спалось, а теперь от дремоты не осталось и следа. Образ Мэйрион по-прежнему не складывался в ее голове. Вот что все-таки имела в виду Гвен, когда говорила про норов и про честность? Вдруг это как-то связано со ссорой Мэйрион с Танькиной мамой? Загадка...

* * *

— Ну и доро́ги же тут, леди Эмлин! Вот сказал бы кто-нибудь еще месяц назад, что осенью я окажусь в таком захолустье — я бы рассмеялся ему в лицо. Ни за что бы не поверил!

Кей умудрялся сразу и искренне возмущаться, и увлеченно жевать, и улыбаться до ушей. Видно, он и сам понимал, как забавно выглядит рыцарь, жалующийся на походную жизнь, держа в одной руке здоровенный ломоть пшеничного хлеба, а в другой — такой же огромный кусок отменнейшего местного сыра — бледно-желтого, непривычно, но вкусно пахнущего грибами, с темно-зеленой от прилипших крапивных листьев коркой. А Эмлин украдкой поглядывала на Кея с затаенной улыбкой. Каким же он все-таки был еще юным, этот славный мальчишка!

Устроившись под раскидистым дубом, Эмлин и Кей перекусывали — уничтожали гостинец, перепавший им в Кер-Тамаре от почтенного Меррина ап Давета и его доброй матушки. Прихлебывая из баклажки отдающий медом и травами горьковатый эль, Кей бурно делился впечатлениями о первом в своей жизни большом путешествии. На повидавшую мир Эмлин он смотрел с плохо скрываемыми завистью и восхищением. А ей от этого было только неловко.

Жизнь и правда много куда забрасывала Эмлин: и в Нортумбрию, и в Кередигион, и в Гвинед, и в Алт Клуит. Но всё это были северные земли. А на юге, в Думнонии, она и сама оказалась впервые. Конечно, скрибонам Святой и Вечной полагалось знать многое, в том числе и о дальних окраинах Придайна: мало ли куда могла их забросить служба! Но одно дело выучить местность, наречие и обычаи по чужим записям и рисункам, и совсем другое — увидеть всё собственными глазами. Теперь перед Эмлин по-настоящему оживали, обрастали плотью думнонские холмы, реки, селения. Конечно же, они часто оказывались совсем не такими, как прежде рисовались в ее воображении. То и дело приходилось сверяться с картой. Но и карта помогала не всегда: начерченная всего полгода назад, она уже успела устареть. Пару раз на пути Эмлин и Кею попадались не обозначенные на карте развилки. Одна из них подвела. Совсем новая широкая дорога сулила короткий путь к Лис-Керуиту и дальше к Босвене. Несмотря на сомнения Кея, Эмлин решила рискнуть — но дорога привела к какой-то шахте и там оборвалась. Пришлось возвращаться.

Больших неприятностей у них, по счастью, пока не случилось — правда, неудачная попытка спрямить путь отняла время. Как бы то ни было, а до привала Эмлин и Кей успели преодолеть добрую половину Гоэн-Брена. Оставалось совсем недалеко до Босвены — последнего города по дороге к Кер-Брану. Правда, успокаиваться было еще рано. И уж точно не следовало рассчитывать на ночевку под открытым небом. Даже до Глентуи долетали слухи о прятавшихся на думнонских болотах саксонских разбойниках. Свирепые и беспощадные, они подстерегали на дорогах не только одиноких путников, но и целые обозы — и, мстя за изгнание своего народа, выреза́ли их до последнего человека.

— Леди Эмлин, это ведь Бронн-Веннели? — голос Кея ворвался в размышления Эмлин, вывел ее из состояния задумчивости.

Эмлин уверенно кивнула. Возвышавшийся над пустошью далекий холм выглядел точь-в-точь как на рисунках и гравюрах.

— Вот и я так подумал, — радостно откликнулся Кей и восторженно продолжил: — А тут красиво ведь, правда! Осень уже, а вереск вовсю цветет — все склоны розовые. А уж как здо́рово должно быть тут весной! Наверное, болота — и те расцветают.

Эмлин равнодушно пожала плечами. Окружающая местность по-прежнему казалась ей по-осеннему унылой, а вереск если где и цвел, то лишь маленькими лиловыми куртинками, едва заметными среди побуревшей чахлой растительности. Вдруг шевельнулось острое чувство зависти к юному рыцарю, видящему всё совсем иначе. А она, выходит, стала уже стареть? Ну да, тридцать три года — совсем не девочка...