Этайн, дочь Хранительницы

* * *

Свернувшись калачиком и блаженно зажмурившись, белый мохнатый пес дремал позади мачты на рваной хозяйской лейне. Бог весть отчего он выбрал себе именно это место, но уж точно не чтобы укрыться от солнца: греться под его лучами псу явно нравилось, да и тени мачта не давала. Тонкая, низкая, с одной-единственной поперечной реей и свернутым парусом, она вообще торчала над куррахом бесполезным украшением: что толку от прямого паруса при почти встречном ветре! А ветер и не думал меняться.

Со спины Сигге сошло уже сто потов, а он всё греб и греб, тупо уставившись в видневшееся между рейками кожаное дно. Бычьи шкуры, обтягивавшие деревянный каркас, то натягивались, то сморщивались в такт движениям весел, точно куррах был живым существом и дышал. Сигге, привыкшему к надежным деревянным корпусам гленских судов, от этого зрелища было неуютно: чудилось, что тонкая кожаная оболочка вот-вот лопнет и внутрь лодки хлынет вода. В довершение всего успевшие отвыкнуть от работы руки саднило от полопавшихся мозолей. И все-таки он не роптал — и запрещал себе даже мысленно сожалеть о сделанном выборе, сколь бы нелепой ни казалась его причина. А причина была действительно странной: из памяти Сигге упорно не желала уходить похожая на скандинавку девушка с естественного факультета — совсем ему незнакомая и, возможно, вовсе не та, что заблудилась в Думнонии вместе с Великолепной. И сейчас Сигге старательно убеждал себя, что он плыл в неведомый Кер-Бран вовсе не ради нее, а чтобы найти и спасти дочь леди Хранительницы.

Лэри, сидевший ближе к корме, тоже усердно работал веслами, но, казалось, и не думал уставать. Оба молчали: Сигге боялся сбить дыхание, а ирландец вообще был не очень разговорчив. Зато девчонка за рулевым веслом только и делала, что напевала веселые гаэльские песенки. Слов их Сигге не улавливал. Язык этот ему вообще давался трудно. Читать Сигге по-гаэльски мог, писать тоже — а ни говорить, ни на слух понимать не получалось ни в какую. Но странные, непривычные для Камбрии и неожиданно красивые мелодии этих песен поистине согревали Сигге сердце. Казалось даже, что от них становилось легче тяжелое весло и утихала боль в натруженных руках.

Когда солнце совсем приблизилось к горизонту, Лэри неожиданно прервал молчание.

— Давай-ка табань, парень. Ночуем, — буркнул он себе под нос и вдруг рявкнул, перебивая плеск волн: — Нуала! Заворачивай к берегу!

Девчонка оборвала песню, коротко кивнула и шевельнула рулевым веслом. Повинуясь ему, а заодно и слаженным гребкам Сигге и Лэри, куррах повернул к видневшейся неподалеку желтовато-бурой полосе песчаного пляжа.

Первое, что сделал пес, очутившись на суше, — стремительным галопом унесся к разбросанным позади песчаной полосы громадным камням — только его и видели! Но у пса, по-видимому, были свои, собачьи, представления о правильном отдыхе. А людям пришлось проделать еще немало дел: сначала разгрузить куррах, потом вытащить его на покрытый чахлым вереском берег, после этого — насобирать плавника и хвороста для костра. Огонь Лэри разжигал уже в сумерках.

Не успел костер толком разгореться, а Нуала уже занялась делом: вытащила из мешка закопченный котелок, зачерпнула в него воды из журчавшего неподалеку ручейка, сыпанула туда же крупы. Вскоре от костра потянуло вкусным запахом овсяной каши. Нашлось и чем ее запить: следом за котелком Нуала извлекла из того же самого мешка пузатую оловянную флягу. Стоило Лэри открыть ее, как над лужайкой разнесся кисловатый дух домашнего пива.

Согревшись возле огня и разомлев от выпитого, обычно немногословный Лэри вдруг разговорился: ни с того ни с сего повел речь о погоде. Сначала он посетовал на частые дожди, потом — на ветер, целые месяцы напролет дующий в одну и ту же сторону. Но когда Сигге попробовал заговорить о пользе сидовских косых парусов, Лэри насмешливо хмыкнул, а потом, подняв вверх указательный палец, назидательно произнес:

— Парень, нашим куррахам от таких парусов верная смерть. Нашелся уже в Тревене один умник: отходил пару лет на «Анье», а как домой вернулся — взял да и поставил себе на лодку похожую штуку. Ну и что из этого вышло? Свежий ветер поднялся — и мачту ему повалил, и борт проломил.

Сигге пожал плечами и промолчал. На языке у него так и вертелось насмешливое: «Так зачем же вы такие хлипкие лодки делаете — из тонких реечек да из шкур?» — однако ссориться с Лэри определенно не хотелось. Было во взгляде громадины-ирландца что-то бычье — мрачное, грозное и упрямое.

А Лэри вдруг задумчиво посмотрел на него, а потом, чуть смутившись, произнес:

— Слышь, парень, ты мне вот что лучше объясни! Что это за чудо такое объявилось возле Требедрика под самый Лугнасад? Корабль трехмачтовый вроде греческого дромона знай себе прет против ветра без весел и со свернутыми парусами — а дым над ним, как от плавильной печи. Как он из-за мыса выглянул, у меня аж глаза на лоб вылезли, а уж рыбаки мои — те и вовсе...

Лэри махнул рукой и, похоже, смутившись окончательно, оборвал фразу. Зато Сигге, наоборот, приосанился. Гордо ухмыльнувшись, он небрежно бросил:

— Так это, должно быть, мы на «Модлен» машину испытывали.

А как сказал — так сразу и испугался. Вот спросит его Лэри, как эта машина устроена — и что он ответит? Сам-то Сигге был специалистом по корабельному лесу, в паровых машинах особо не разбирался. Так что, спохватившись, он тут же на всякий случай исправился:

— Ну то есть не я сам, конечно, а инженеры с нашего факультета.

В ответ Лэри пожал плечами и не проронил ни слова. На некоторое время возле костра воцарилось молчание.

А потом рыжая девчонка сочувственно посмотрела на Сигге и вдруг хихикнула. Тут-то наконец до него и дошло: да не поняли ирландский рыбак и его дочка ничего из его мудреных слов! И тогда, так и не придумав более доступного объяснения, Сигге поспешно подытожил:

— Ты подожди немного, почтенный Лэри. Скоро у нас все корабли и против ветра, и в штиль ходить научатся — без весел, без парусов!

Лэри недоверчиво хмыкнул, однако кивнул. И, так ничего и не сказав, подбросил хворосту в огонь.

До самого рассвета пес прослонялся по ближним окрестностям — на глаза не попадался, но, судя по всему, и далеко тоже не отходил. Поутру Лэри тихонько свистнул — и он тут же объявился, белым призраком вынырнув из кустарника. Вид пес имел довольный-предовольный: маленькие глазки прямо-таки излучали добродушие, а увешанный репьями чуть загнутый вверх хвост гордо раскачивался из стороны в сторону. Вот только длинная свалявшаяся шерсть на его морде была основательно перемазана чем-то бурым, подозрительно похожим на засохшую кровь.

Глянув на пса, Лэри загадочно хмыкнул, однако ничего не сказал. А тот уселся рядом с хозяином, смачно облизнулся и широко зевнул, показав крупные желтоватые клыки.

Пока куррах волокли к воде, он так и сидел возле погасшего костра — неподвижно, как статуя, не спуская взгляда с суетившихся людей. Но стоило курраху закачаться на волнах — и пса словно расколдовали. Бесшумно, как огромная сова, он сорвался с места и в несколько прыжков долетел до линии прибоя, обдав ледяными брызгами ошеломленного Сигге. В следующий миг пес легко перемахнул через борт курраха, быстро отряхнулся и деловито направился к мачте. Пристроившись позади нее — на том же самом месте, что и вчера — он принялся сосредоточенно, с громким чавканьем вылизывать свою шерсть.

И снова лежали в ладонях Сигге отполированные рукоятки весел, снова сжималась и разжималась в такт гребкам дубленая бычья кожа под ногами, а едва поднявшееся над горизонтом солнце светило ему, сидевшему лицом к корме, прямо в глаза, заставляя щуриться. Исподволь Сигге любовался, как под рассветными лучами отсвечивали красной медью заплетенные в толстые косы волосы Нуалы.

По правую руку от него тянулась бесконечная полоса берега. Песчаные дюны сменялись бурыми пологими склонами, те — суровыми темными скалами, хотя и уступавшими в высоте крутым берегам скандинавских фьордов, но все равно пробуждавшими в памяти Сигге полузабытые картины из детства. Как наяву стояли сейчас перед его глазами темно-зеленые остроконечные кроны елей. Здесь, на Придайне, это дерево не встретилось Сигге еще ни разу — а ведь когда университетские мэтры составляли реестр корабельных рощ, он объездил едва ли не половину острова. За один год Сигге успел побывать и на берегах горных озер Эрари, и в заповедной пуще Энис-и-Ллуда близ древнего храма, и даже на дальней северной границе Алт Клуита, возле самого Антонинова вала, за которым лежали таинственные земли пиктов. И всюду, где были леса, ему попадались на глаза сосны, ясени, дубы, тисы — но только не ели! А на его родине, в далеком северном краю, густые еловые леса покрывали высокие берега извилистого Гэйрангерфьорда сплошным мохнатым, как медвежья шкура, покровом. И хотя сучковатая древесина елей совсем не ценилась корабельными мастерами, Сигге временами тосковал по терпкому, не похожему ни на какой другой, запаху их колючей хвои.

А потом скалы оставались позади — и наваждение быстро отступало: очень уж непохожими на родные места каждый раз оказывались открывавшиеся виды. Пряча разочарование, Сигге всматривался в низкие буро-зеленые холмы и по своему обыкновению силился отыскать на их склонах корабельные рощи — но здешние места были на удивление безлесны. Зато сплошь и рядом он замечал приметы человеческого присутствия: то над прибрежным утесом возвышался резной каменный крест, то в привычные, уже почти не ощущавшиеся морские запахи внезапно врывалась легкая горечь торфяного дымка, то за высоким скалистым мысом вдруг открывался вид на рыбацкую деревню. Однажды им навстречу прошел под парусами большой двухмачтовый куррах, потом Сигге разглядел вдалеке знакомый силуэт сторожевой яхты.

Сигге и Лэри гребли теперь попеременно, сменяя друг друга. Куррах продвигался медленнее, но зато не приходилось останавливаться на отдых. Нуала, похоже, тоже порывалась взяться за весла — во всяком случае, она то и дело показывала на свободную банку и что-то горячо втолковывала отцу. Увы, в ее гаэльской скороговорке Сигге опять не мог разобрать ни слова.

Между тем Лэри все чаще поглядывал на медленно, но верно затягивавшееся тучами небо. А когда куррах поравнялся с очередным песчаным пляжем, он вдруг буркнул сидевшему на веслах Сигге:

— Давай-ка к берегу, парень, пока не поздно, — а потом снисходительно пояснил: — А то волны поднимутся — будешь рыб кормить!

Снова пришлось высаживаться на сушу. В довершение всего как раз начинался прилив, так что оставаться на прибрежном пляже нечего было и думать. По влажному желтовато-бурому песку они втроем — Лэри впереди, Сигге и Нуала сзади — доволокли куррах до покрытого пожухлой травой склона прибрежного холма. Поднатужиться им, конечно, пришлось — и все-таки легкости ирландской лодки оставалось только удивляться. Сигге и удивлялся — в который уже раз. Но молчал. Признавать, что у такой бестолковой, хлипкой конструкции есть несомненные достоинства, ему не хотелось совершенно.

Лэри всю дорогу тоже помалкивал, лишь тихонько фыркал в пышные усы. Но когда пляж наконец остался позади, ирландец все-таки не утерпел — бросил на Сигге хитрый взгляд.