Этайн, дочь Хранительницы

Так ничего Гвен и не придумала. А тетушка тем временем оглядела ее с ног до головы, надолго задержав взгляд на трехцветной ленточке Вилис-Румонов, а потом поманила рукой к столу. Пришлось все-таки садиться — и, как положено, делиться новостями.

О себе Гвен рассказала совсем скупо: поведала, что много странствовала по острову, что замужем за таким же, как она, бывшим лицедеем, что муж ее родом из Кер-Уска, что они, вволю насмотревшись на белый свет, решили возвратиться в Думнонию, что с ними едет тяжелобольной друг... Второпях Гвен даже не обмолвилась об остальных своих спутниках — ни о трех девушках-подружках, ни о Беорне. А потом, вдруг исполнившись непонятного тревожного предчувствия, и вовсе поспешила перевести разговор на другое.

— Вы-то как поживаете, тетушка? — спросила она вежливо. — Здоровы ли? Как родня?

И услышала в ответ совсем неожиданное:

— Да что со мною сделается, милая? Здорова я, слава богу. А вот родня — ох, не знаю, что и сказать! Я ведь совсем одна тут живу — больше-то Плант-Гурги в городе и не осталось.

Гвен посмотрела на тетушку с удивлением и даже с испугом. А та вдруг лукаво улыбнулась — и тут же словоохотливо пояснила, словно услышав так и не высказанный вопрос:

— Господь с тобой, Гвеног! Это только старики вроде меня поумирали, а кто помоложе — все в Ланнистли перебрались, на рудник на новый... Ты худого о них не подумай, Гвеног! Меня Даветовы сыновья к себе звали — да только я уперлась. Сказала: где родилась, там и умру!

Тут уж Гвен облегченно вздохнула: выходит, не было в Босвене ни усобицы, ни мора, и не погибла у нее родня, а попросту уехала из города. И все равно не обрадовалась она новости. Пусть и крошечным был родной клан Гвен, но чтобы он весь сорвался с насиженного места — такого ей даже в голову не приходило. А самое главное: она решительно не понимала, как теперь поступить. Не просить же помощи у старой одинокой женщины: ей бы самой кто помог!

На всякий случай Гвен все-таки спросила — то ли просто чтобы узнать о брате, то ли всё еще надеясь на чудо:

— Дениг-то здесь бывает?

— Какое там! — махнула рукой тетушка. — Как он тогда уехал, так больше ни ответа от него ни привета! — и, словно подслушав мысли Гвен, вдруг добавила: — Младших девочек тоже всех разбросало: кого на запад, кого на восток.

Едва Гвен услышала про Денига, сердце у нее упало. Почему от брата нет вестей в родном городе, жив ли он? Дурные мысли, одна другой страшнее, полезли ей в голову.

По счастью, волнение удалось скрыть: выручила давняя лицедейская выучка. А затем, чтобы развеять эти глупые, беспричинные опасения, Гвен осторожно, с виду совсем безмятежно спросила:

— А Нориг-то как?

Лучше бы она этого и не спрашивала!

— Ох, Гвеног, — печально вздохнула тетушка в ответ. — Не сказала я тебе — совсем старая стала, видно... Нориг-то нашей давно уж нет на белом свете!

Вроде ко всему уже была готова Гвен — и все-таки новость застала ее врасплох. Только и смогла, что выдохнуть испуганно:

— Как?!

— Да вот так, Гвеног, — буднично вымолвила тетушка. — Сначала-то всё у Нориг славно складывалось. Пока она у меня жила — приноровилась расписывать оловянные миски, и так у нее это ладно выходило! А вскорости присватался к ней Эвин-оловянщик из Плант-Эларов, свадьбу им сыграли богатую — думали, заживут счастливо...

Тетушка вдруг замолчала, затем поднялась из-за стола. По-старчески шаркая ногами, подошла к полке. Достала с нее большое белое блюдо, изукрашенное разноцветными узорами. Протянула его Гвен, вздохнула.

— Вот, милая, посмотри: на память от нашей Нориг осталось.

Блюдо оказалось покрытым пылью, но совершенно целым, без единой царапинки: должно быть, им не пользовались, берегли. По его белой глянцевой поверхности переплетались в причудливом узоре темно-зеленые разрезные — точь-в-точь как на памятных с детства кусочках каменного угля — листочки папоротника, желтые солнышки лютиков и ярко-лиловые кисти вереска. И листья, и цветы выглядели совсем живыми: казалось, наклони блюдо — и они посыплются с него, разлетятся по дому. Потрясенно рассматривала Гвен это чудо, не в силах поверить, что сотворила его старшая сестра, обычная девушка из Босвены, а не какая-нибудь волшебница из народа холмов.

А тетушка между тем рассказывала дальше, всё больше и больше волнуясь:

— Да только другая судьба была им, видно, уготована. На следующий год поехали Нориг с мужем на ярмарку в Лис-Керуит — повезли туда посуду свою, будь она неладна! Вот их болотники у брода через Фоуи и подстерегли. Когда нашли их — сказывают, Эвин уж холодный был, а Нориг еще дышала. Да что с того толку-то? Покуда до дома везли — она богу душу и отдала. А она ведь в тягости была... — тетушка вдруг всхлипнула, промокнула рукавом глаза.

Сначала Гвен подавленно молчала. Потом безотчетно, сама не понимая зачем, спросила вдруг:

— Болотников-то тех хоть нашли, тетушка?

Та пожала плечами, потом слабо кивнула. Ответила нехотя:

— Мужчины наши потом в те места отправились — и Плант-Гленаны, и Плант-Элары, и Плант-Бреоки, и даже Плант-Менги с той стороны. Прочесали весь Дриенов лес от края до края. Отыскали их, саксов проклятых, — пять голов привезли отрезанных, — вздохнув, тетушка махнула рукой. — Да что толку-то: все равно ведь мертвых с того света не вернешь!

Некоторое время обе неподвижно сидели за столом. Хлеб и сыр так и лежали на подносе нетронутыми. Гвен пыталась свыкнуться со страшным известием о сестре, уложить его у себя в голове — и никак не могла. Как такое вообще было возможно: взять — и силой оборвать жизни искусной мастерицы и ее нерожденного младенца?! А тетушка задумчиво смотрела на нее и молчала.

А потом тетушка вдруг оживилась. Посмотрела на Гвен, загадочно улыбнулась. И наконец задумчиво произнесла:

— Знаешь, я вот что подумала, Гвеног... Старая я уже совсем стала, трудно мне одной. Хотите — перебирайтесь ко мне жить! Будешь мне по хозяйству помогать — это всё лучше, чем по свету мотаться. Детей у меня нет — вам после меня дом и перейдет.

От неожиданности Гвен даже подпрыгнула на стуле. Сердце ее вдруг радостно заколотилось. Позабыв обо всем — и о горестном известии о сестре, и о болезни Робина, и об уйме дожидающихся ее в фургоне неотложных дел — она вдруг затараторила, точно маленькая девочка, получившая нежданный, но такой желанный подарок:

— Спасибо, милая моя тетушка! Вы не думайте, мы никогда вас не оставим, всегда будем о вас заботиться — и я, и Эрк, и Беорн...

Тетушка вдруг вздрогнула. Улыбка разом пропала с ее лица.

— Какой еще Беорн? Сакс?

Сначала Гвен даже не сообразила, в чем дело. Пробормотала растерянно:

— Ну, это мальчик маленький из болот — мы его себе вместо сына взяли...

И осеклась. Вспомнила про «болотников», погубивших сестру. А следом увидела тетушкин взгляд — суровый, непреклонный.

— Вот что я тебе скажу, Гвенифер, — вымолвила та, поджав губы точь-в-точь как давешний монах. — Тебя я приму. И мужа твоего, Вилис-Румона, тоже приму. Но саксов в моем доме не будет никогда! Никаких. Даже самых маленьких.

Простились они все-таки по-родственному. Тетушка даже всплакнула напоследок: понимала, что расстаются они, скорее всего, навсегда. Однако решения своего она не переменила. Плант-Гурги были гордым кланом, от сказанного не отступались.

* * *

Конечно, на ночь глядя никуда они не поехали — остались ждать рассвета. Переночевали в фургоне — в заезжий дом даже не заглянули. Гвен так и не заснула — всё лежала на жесткой дорожной постели с открытыми глазами, слушала безмятежное сопение приткнувшегося рядом Беорна и перебирала в голове события минувшего вечера. Ни мужу, ни друзьям-попутчикам она ничего объяснять не стала. Эрка не хотелось огорчать, Робину было уж точно не до того, а девочки все равно бы не поняли: молодые еще. И вообще, не о том надо было думать! До Кер-Брана оставалось ехать никак не меньше трех дней — а в кошельке уже вовсю завывал ветер.

А наутро снова была дорога. Гвен спешила, торопила лошадей. Хотелось, чтобы Босвена скорее осталась позади — и чтобы последняя встреча с ней стерлась из памяти. Как же прав был все-таки Эркиг, когда рассуждал, покидая родной Кер-Уск, про становящиеся чужими родные дома, про меняющиеся с годами города и про вечную, неизменную дорогу! А дорога за Босвеной и правда осталась совсем как прежде — казалось, она была знакома до последней рытвинки, до последнего кустика дрока на обочине. И Гвен чудилось до са́мого Ланневеса: сто́ит только развернуть фургон — и ты въедешь не в новую неприветливую Босвену, а в прежний город из детства, который всё еще помнит и ждет тебя.