Новейшая история еврейского народа. Том 3

§ 25 Внутренняя жизнь французских евреев

Извлекли ли сами евреи полезный урок для себя из тяжелых испытаний той эпохи? Антисемитская эпидемия несколько задержала тот процесс ассимиляции и самоотречения, который совершался во французском еврействе с конца XVIII века. Более чуткие люди стремились спасти то, что еще уцелело из обломков национальной организации, идею солидарности евреев всех стран, в форме культурной миссии западного еврейства среди угнетенных и отсталых восточных соплеменников. В самый канун описываемой эпохи (1880) умер наиболее яркий представитель этой идеи, Адольф Кремье, президент «Alliance Israélite Universelle» в Париже. Союз продолжал устраивать на Востоке еврейские школы с преподаванием на французском языке и оказывал помощь в случаях катастроф — погромов, ритуальных обвинений и всяких гонений в турецких владениях, в Румынии и частью в России (помощь эмигрантам). Но в силу обстоятельств деятельность «Альянса» все более теряет свой политический характер и сосредоточивается в области культурно-филантропической. К этому вынуждала его та агитация, которая велась в антисемитской прессе всей Европы против мнимого «еврейского интернационала», «центрального еврейского правительства» в Париже. Дрюмон, как известно, выставлял «Альянс» главным пугалом, наряду с банкирским домом Ротшильда. Нужно было доказывать свою лояльность и всячески сокращаться, чтобы не быть заметным. Политической деятельности «Еврейского союза» в защиту гонимых русских евреев мешал франко-русский союз, который окреп в 1891 г. и немало содействовал деморализации республики, сблизившейся с деспотией. Даже у себя дома «Альянс» оказался бессильным во время бури дрейфусиады.

Отдельные политические деятели из евреев, а не целые организации принимали участие в этой борьбе за правду. Жозеф Рейна к, депутат парламента из умеренно-республиканской группы и редактор газеты «République française», боролся раньше против буланжизма, а потом против антисемитско-клерикального заговора в деле Дрейфуса; но все это он делал больше как француз, чем как представитель еврейства, от которого был очень далек по своим воззрениям. Ближе к своему народу стал под конец жизни младший его соратник в «деле», вышеупомянутый Бернар Лазар. Лазара привлекала глубокая проблема еврейства, и он долго искал разрешения ее. Сначала он решил ее в духе века. В статье «Juifs et Israélites» (1891) он еще защищал евреев против антисемитской лжи сомнительным доводом о различии между эмансипированными западными «израэлитами» и порабощенными, культурно отсталыми «juifs», или «жидами» Восточной Европы. Он видел на Западе авангард еврейства, не замечая, что этот авангард так далеко ушел вперед, что потерял всякую связь с народной массой и с лучшими заветами национальной культуры. В своей книге «Антисемитизм, его история и причины» (1894) Лазар развил оптимистическую мысль, что расовый или национальный антисемитизм исчезнет с упразднением обособленности евреев, а экономический антисемитизм перестанет пленять пролетарские массы, когда они убедятся, что нужно бороться с капиталом вообще, а не только с еврейским капиталом. От этих ходячих рассуждений Лазар отказался после того, как дрейфусиада раскрыла перед ним темные глубины еврейской проблемы. Несколько лет боролся он за пересмотр судебного процесса, писал статьи и брошюры, вел переговоры с политическими деятелями, а когда его усилия увенчались успехом, перешел от общей политики к еврейской. На время он увлекся политическим сионизмом и участвовал во втором Базельском конгрессе (1898), но потом отошел от движения, недовольный «дипломатией» Герцля. Знакомство с русскими и румынскими евреями заставило Лазара отказаться от своего ошибочного мнения о восточном ядре нации. Преждевременная смерть (1903) помешала этому искателю правды найти полный ответ на еврейскую национальную проблему.

Евреи имели немало друзей среди лучших людей Франции, но эти друзья понимали каждый по-своему интересы еврейства. Эрнест Ренан, которого исторические работы должны были сроднить с древним еврейством, оставался чужд национальной концепции еврейской истории. Мы уже видели, как он защищал евреев тем, что отрицал чистоту их расы и право на титул нации. В это время он написал свою обширную «Историю израильского народа» («Historie du peuple d’Israël», пять томов, 1887-1892) — одно из самых красивых, но и самых субъективных произведений историографии. Восторженное преклонение перед универсальными идеалами библейских пророков и резко отрицательное отношение к национальному началу в эволюции еврейства — эта система немецких теологов совершенно разрушала ткань еврейской истории. Своими гениальными догадками Ренан часто ярко освещал отдельные темные моменты в истории иудаизма и христианства, но какой-то странный в свободном мыслителе церковный атавизм, сказавшийся еще раньше в его «Происхождении христианства» («Origines du christianisme»), мешал ему постигнуть общий ход еврейской истории, душу творившего ее народа. Вот почему в «Истории израильского народа» Ренана могли найти для себя доводы и антисемиты и «юдофилы», такие публицисты-антиподы, как Дрюмон и Леруа-Болье. Академик Анатоль Леруа-Болье, автор книги о России («Империя царей), разрушал теории антисемитов в своей обширной апологии «Израиль среди народов» («Israel chez les nations», 1893). Он приходит к обычному выводу гуманистов: «Своими добродетелями евреи обязаны самим себе, а своими пороками — преследованиям со стороны христианских народов». Он причисляет антисемитизм к «доктринам ненависти», вроде антипротестантизма в католических странах и антиклерикализма при режиме свободомыслия («Doctrines de la haine», 1902). Консерватор, добрый католик, Леруа-Болье доказывал своим единомышленникам, что их «учение ненависти», антисемитизм, может обратиться против них самих: ведь и евреев и католиков часто обвиняют в том, что они образуют «государство в государстве». С другой стороны, свободомыслящий Эмиль Золя возлагал именно на клерикалов вину за развитие антисемитизма во Франции. Еще до своего выступления в деле Дрейфуса Золя опубликовал статью «За евреев» (1896), которая начинается следующею характеристикою антисемитизма: «Вот уже несколько лет, как я слежу с возрастающим изумлением и отвращением за походом против евреев во Франции. Мне это представляется чем-то чудовищным, выходящим за пределы здравого смысла, истины и справедливости, чем-то таким, что должно нас отбросить на несколько веков назад или привести к самому худшему из всех ужасов — к религиозному преследованию». Объективность Золя доказана тем, что в некоторых своих романах («Деньги», «Нана» и др.) он рисовал типы еврейских банкиров и спекулянтов, справедливо возбуждающих антипатию.

Выдающихся публицистов французские евреи в это время не имели. Национальная проблема еще не развернулась перед совершенно ассимилированным поколением. Парижские еженедельники, либеральный «Archives Israélites» и консервативный «Univers Israélite», не проявляли чуткости к тогдашним кризисам в жизни мировой диаспоры. Только интерес к прошлому, к еврейской истории сохранился еще в некоторых кругах общества. В последние десятилетия XIX века появились прилежные собиратели исторических материалов, кропотливые исследователи, дополнявшие работу своих германских предшественников. В 1880 г. они учредили «Общество еврейских знаний», которое стало издавать в Париже трехмесячный журнал под заглавием «Revue des études juives». Важнейшею заслугою этого журнала была разработка истории евреев во Франции на основании документов, впервые извлеченных из французских архивов. Изидор Лэб (Loeb) главный раввин Франции Цадок Кан, Израиль Леви и другие внесли в эту часть еврейской истории много нового, значительно дополняющего соответствующие главы «Истории» Греца. Теодор Рейнак, брат вышеупомянутого политического деятеля, разрабатывал в своих статьях материалы для истории иудео-эллинского периода. Ориенталист Иосиф Галеви дал ряд научных гипотез в своих «Библейских этюдах», а Иосиф Деренбург дополнял историю талмудической и раввинской литературы. В «Revue des études juives» принимали участие ученые различных стран, и 70 томов этого журнала, вышедших до кризиса мировой войны, представляют собой библиотеку ценных материалов по всем отраслям еврейского знания.

Во Франции недоставало только синтетического ума, который обобщил бы все вновь добытые материалы в новом историческом труде. Только один писатель обнаружил задатки такого синтеза, который, однако, не успел созреть в его уме. То был Джемс Дармстетер, талантливый ориенталист, прославившийся своими исследованиями по части парсизма и Авесты («Etudes Iraniennes», 1883). Член еврейской семьи из Лотарингии, переселившейся в Париж, Дармстетер в ранней юности получил библейско-талмудическое образование; французский лицей и высшая школа оторвали его впоследствии от еврейской науки и увлекли в другую область, но еврейская историческая проблема не переставала занимать его. Этот приверженец позитивизма и эволюционизма принадлежал к тем людям, у которых — по его собственному выражению — «в самых глубоких, недоступных тайниках души, где покоятся души предков, поднимается порою звук забытого псалма, приобщая их внезапно к пророкам минувшего». У Дармстетера было много общего с Сальвадором (том II, § 29 и 49), блестящую характеристику которого он написал; идейный синкретизм «Иерусалима, Рима и Парижа» пленял того и другого, хотя и в различных формах. Дармстетер мечтал о Иерусалиме не как о будущем географическом центре новой мировой религии, а только о Иерусалиме духовном, перенесенном в сердце европейской культуры. В этом духе написан его апофеоз еврейской истории: «Coup d’oeil sur l’histoire du peuple juif» (1883). Восторженным культом библейского профетизма проникнут его лучший очерк «Пророки Израиля» («Les prophètes d’Israël», 1891), где профетизм оценен в духе Ренана, как учение универсальное, а не национальное, но с большею силою веры, чем у французского скептика. Дармстетер искренно убежден, что «религия XX века возникнет из слияния науки с этикой пророков». Профетизм есть для него религия будущего, в которой «обожествленный категорический императив» морали сольется с мировоззрением новейшего научного эволюционизма. В этом заключалось то национальное, что роднило Дармстетера духовно с его народом, национальность которого в общественном смысле он, подобно всем западникам, отрицал. Неизвестно, до каких выводов дошел бы этот искренний, пытливый ум в процессе дальнейшего мышления, в особенности после психологического кризиса времени дрейфусиады, — но он умер слишком рано, на 45-м году жизни, в ту самую осень, когда началось роковое «дело» (19 октября 1894).