Новейшая история еврейского народа. Том 3

§ 41 Японская война (1904)

За годом первых политических погромов последовали годы японской войны и первой русской революции. На другой день после объявления войны (10 февраля 1904 г.) орган русских евреев «Восход» писал: «Не время теперь растравлять старые раны. Постараемся, поскольку это в наших силах, забыть и недавнее изгнание из Порт-Артура[27], и кишиневский и гомельский погромы, и многое, многое другое. Пусть еврейские родители не задумываются теперь над горькою участью своих детей, оставленных за бортом учебных заведений. Простыми солдатами пойдут евреи в бой, и кровь их будет так же обильно литься, как русская». Евреи пошли в рядах русской армии на Дальний Восток, чтобы сражаться за славу Николая II и за присоединении Маньчжурии к Сибири, где они не имели права жительства. Число еврейских солдат на фронте было весьма значительно, так как уроженцы западных губерний зачислялись преимущественно в сибирские полки и оказались теперь близкими к театру войны. Несоразмерно велик также был процент евреев-врачей из запаса: их мобилизовали в первую очередь потому, что они не занимали никаких государственных должностей и оказались свободными — для жертвы на полях сражения. Между тем как десятки тысяч бесправных сражались за престиж России на Дальнем Востоке, правительственный пресс не переставал давить их братьев в тылу. Из ряда мест вне «черты оседлости» администрация стала выселять семейства мобилизованных запасных солдат и врачей на том основании, что с отъездом главы семьи жена и дети теряют право жительства, обусловленное его профессией. Это показалось диким даже в Петербурге; последовало распоряжение, чтобы до окончания войны семьи мобилизованных были оставлены на местах жительства.

Но общественная юдофобия усиливалась, разжигаемая шовинизмом военного времени. Раздраженная неожиданными победами японцев, реакционная пресса («Новое время» и другие) распускала слухи, будто евреи тайно помогают «родственным им по расе» (?) японцам, чтобы отомстить России за кишиневскую резню; евреи будто бы вывозят золото за границу, закупают лошадей для Японии, собирают для нее деньги на броненосцы, натравливают Англию и Америку на Россию. Было ясно, что тут действовала шайка бессовестных агитаторов в роде Крушевана, желающая вызвать погром под модным предлогом об «измене» евреев. Эти злостные слухи намеренно распускались в марте 1904 г. перед Пасхою, как годом раньше была пущена в ход дубоссарская ритуальная легенда. «Поджигатели принялись за свое дело», — писал в те дни журнал «Восход», сообщая о панике среди еврейского населения на юге. В Кишиневе опасались повторения погрома, что вызвало усиленную эмиграцию в Америку; в Одессе зловещие слухи волновали евреев, которые стали тайно готовиться к самообороне. Тревога проникла и в заграничную прессу. Правительство, однако, само сообразило, что военное время неудобно для возобновления внутренней войны. Губернаторам были разосланы циркуляры о принятии решительных мер для предупреждения всяких пасхальных эксцессов. Новый бессарабский губернатор Урусов и одесский градоначальник обратились к русскому населению с серьезными предостережениями. Это подействовало. Как только местные власти убедились, что погромы запрещены свыше, агитация прекратилась, и в апреле газеты могли уже сообщить, что «Пасха везде прошла спокойно»[28].

Утром 28 июля 1904 года, на площади перед Варшавским вокзалом в Петербурге лежал окровавленный труп всесильного министра Плеве, убитого бомбою русского террориста в момент, когда он ехал с докладом к царю в Петергоф. Революция подняла голову. После двух лет бешеного полицейского террора, после попыток отвлечь внимание общества от реформ сначала погромами, а потом внешнею войной (Плеве стоял за объявление войны Японии, надеясь заглушить революцию патриотизмом), призрак революции грозно встал над страною. Правительство смутилось пред надвигающейся бурей и стало искать путей для примирения с народом.

В начале сентября на пост министра внутренних дел был назначен виленский генерал-губернатор Святополк-Мирский, считавшийся либеральным администратором. Он объявил, что будет стремиться к установлению «доверия» между правительством и обществом; еврейской депутации в Вильне он обещал руководствоваться в еврейском вопросе справедливостью и «добротой». Однако с первых же дней добрый министр оказался бессильным перед вновь разлившимся потоком злобы. Пошла серия «мобилизационных погромов». Мобилизуемые русские запасные, раздраженные предстоящею отправкою на поля смерти в Маньчжурии, направляли свой протест по линии наименьшего сопротивления. Пьяные солдаты вместе с городской чернью разрушали еврейские дома, били жильцов, грабили имущество. Кровавый погром произошел в городе Александрии (Херсонская губ.) в дни 19 и 20 сентября. Толпа громил ворвалась в синагогу, переполненную молящимися по случаю святого дня Иом-Кипура и избила 20 человек; среди тяжелораненых были студенты и гимназисты. Через месяц мобилизованные разгулялись на севере, в Могилевской губернии. В Могилеве на Днепре буйство солдат и местных хулиганов приняло большие размеры: пострадали самые бедные еврейские кварталы, где жертвою грабежа сделались и семейства запасных, ушедших на войну (29 октября). В Витебской губернии солдаты громили местами без различия национальности и даже нападали на полицию. Власти, по-видимому, боялись слишком грубо усмирять «защитников отечества», чтобы не испортить дальнейшую мобилизацию.

В те же октябрьские дни 1904 года в сессии киевской судебной палаты, заседавшей в Гомеле, начался разбор дела о прошлогоднем местном погроме. Изготовленный еще при Плеве обвинительный акт поражал своей грубой тенденциозностью. Все дело было представлено как антирусский погром, устроенный евреями из мести за кишиневскую резню; русские будто бы только оборонялись против вооруженной еврейской самообороны. Среди привлеченных к суду 60 обвиняемых было 36 евреев, т. е. разгромленной части населения. Под давлением общественного мнения правительство вынуждено было допустить разбор гомельского дела при открытых дверях, но председателю суда дана была инструкция не допускать в судебных прениях никаких политических разоблачений. В качестве защитников обвиняемых выступили лучшие еврейские и русские адвокаты (Винавер, Слиозберг, Кальманович, Ратнер, Куперник, Соколов, Зарудный и др.). Почти три месяца длился процесс — борьба между адвокатурой, желавшей раскрыть правду, и коронным судом, старавшимся ее затемнить. Произвол председателя суда заставил и тут защитников и гражданских истцов демонстративно покинуть зал суда после резких протестов против председателя. Дело закончилось в январе 1905 года присуждением половины обвиняемых, христиан и евреев, к легким наказаниям: тюремному заключению на небольшие сроки, причем суд постановил ходатайствовать о смягчении и этих наказаний, уравняв и здесь оборонявшихся с нападавшими. По поводу этого приговора русский юридический журнал «Право» писал: «Правда отчетливо выступает даже в этом приговоре. Если и евреи и христиане в убийстве, насилиях и грабежах виновны лишь в самой малой мере (иначе как объяснить крайнюю мягкость наказания?), то у всякого неминуемо должен возникнуть вопрос: кто же истинный виновник всех ужасов, творившихся в Гомеле? Ответ может быть только один: кроме христиан и евреев, есть еще третий виновник — политиканствующая бюрократия. Этого виновника не было на скамье подсудимых, но он осужден. Именно этот виновник убоялся справедливости и прикрыл ее общей амнистией».

Так кончились эти роковые два года еврейской истории, годы еврейских погромов в Кишиневе и Гомеле и разгрома русской армии в Порт-Артуре и Мукдене. Эти тревожные годы выгнали из России в Америку около 125 тысяч еврейских эмигрантов. К концу двухлетнего кошмара политический горизонт стал проясняться: набежала волна освободительного движения, в которое русские евреи бросились со всем пылом мучеников. Но им не суждено было пережить без страшных погромов даже праздник российской революции.