Новейшая история еврейского народа. Том 3

§ 19 Московское изгнание (1891)

Наступил 1891 год. Что-то зловещее носилось в воздухе. В тиши петербургских канцелярий усердно работали заговорщики юдофобии, готовя новый удар измученному народу. Тайное совещание при министерстве внутренних дел под председательством Плеве выработало какой-то чудовищный проект, направленный к отмене тех льгот, которые даны были некоторым категориям евреев при Александре II. Имелось в виду захлопнуть ту дверь во внутренние губернии, которую чуть приоткрыли законы 1859 и 1865 годов. Решено было выжить небогатых евреев из обеих столиц, и прежде всего из Москвы.

Старая столица готовилась тогда к крупным переменам. На пост московского генерал-губернатора был назначен брат царя, великий князь Сергей Александрович (февраль 1891). Сквернейший представитель дома Романовых, великий князь питал слепую вражду к еврейству. Его миссии в Москве придавалось чрезвычайное значение: говорили, что он призван подготовить акт перенесения царской резиденции из Петербурга в Москву — символ возвращения «домой», к старомосковской политике, — а в связи с этим надлежало, конечно, очистить старую столицу от еврейского элемента. Еврейская община в Москве насчитывала до 30 тысяч членов, проживавших там летально или нелегально, и ее решили сократить.

Нужно было начать выселение евреев из Москвы еще до торжественного въезда Сергея, чтобы расчистить дорогу «его императорскому высочеству». Первый удар был приурочен к празднику освобождения Израиля от египетского рабства, как будто вечному народу хотели напомнить о новых Фараонах.

Был первый день еврейской Пасхи 1891 г. (29 марта ст. ст.). В синагогах, во время утренней молитвы, пронесся тревожный шепот: получен царский указ о выселении евреев из Москвы. Скоро взволнованные люди прочли в газетах царское повеление от 28 марта: «Воспретить евреям-механикам, винокурам, пивоварам и вообще мастерам и ремесленникам переселяться из черты еврейской оседлости, а равно переходить из других местностей империи, в Москву и Московскую губернию». Но это запрещение вновь селиться в Москве составляло только одну половину приговора; вторая половина, более страшная, была опубликована на следующий день: «Предоставить министру внутренних дел, по соглашению с московским генерал-губернатором, озаботиться принятием мер к тому, чтобы вышеупомянутые евреи постепенно выехали из Москвы и Московской губернии в местности, определенные для постоянной оседлости евреев». При первом взгляде трудно было догадаться, что под этой благообразной внешностью указа, при двусмысленной его редакции[14], скрывается жестокий эдикт об изгнании тысяч людей; но исполнители этого писаного закона получили и негласные инструкции, которые были исполнены по всем правилам стратегического искусства..

Прежде всего взялись за евреев, проживающих в Москве нелегально. На них была произведена внезапная ночная облава. Атакою руководил московский обер-полицмейстер. В ночь после опубликования указа большие отряды полиции и пожарных появились в квартале Зарядье, где ютилось большинство бесправных евреев, особенно в Глебовском подворье, московском гетто. Полицейские чины врывались в еврейские квартиры, поднимали перепуганных жильцов с постелей и гнали в полицейский участок. Многие семьи, предупрежденные о ночной облаве, проводили эту ночь вне дома, чтобы избегнуть ареста и издевательства со стороны полиции; родители с детьми скрывались в предместьях, на кладбищах, бродили по улицам города, а некоторые были вынуждены прятать своих жен и детей, окоченевших от ночной стужи, в номерах публичных домов, открытых всю ночь. Но и беглецы попадали в руки полицейской стражи. После ареста полиция одних отпускала с обязательством немедленно выехать из города, а других отправляла по этапу, как преступников. Такими способами «очищали» Москву от «бесправных» в течение целого месяца, до приезда великого князя Сергея. Вслед за ним прибыл проездом из Крыма и сам царь с семейством (май). Один отставной солдат-еврей подал царю прошение, где в трогательных выражениях умолял не высылать из Москвы бывших еврейских солдат, которым начальство внушало, что «за Богом молитва, а за царем служба не пропадет». Мольба была услышана: солдата отправили в тюрьму и затем выслали из Москвы.

После водворения новой власти в Москве началось предписанное указом «постепенное» выселение той огромной массы ремесленников и мастеров, которым закон в течение многих лет давал право жительства, а произвол внезапно отнял это право. Вся эта масса тружеников должна была по распоряжению властей покинуть Москву в три срока: от трех до 12 месяцев, в зависимости от ликвидации дел. По окончании же срока несчастным не позволяли оставаться даже один день в Москве, а задержавшихся выдворяли с беспощадною жестокостью. «Люди, прожившие в Москве 20, 30 или 40 лет, — рассказывает очевидец, — должны были в короткие сроки распродать свое имущество и уехать. Кто не успел исполнить требование полиции, тот подвергался аресту, заключался в пересыльную тюрьму наравне с преступниками и всяким сбродом, ожидавшим очереди для отправки по этапу... Люди прятались в морозы на кладбищах, чтобы избегнуть тюрьмы; женщины рожали в вагонах; было много случаев выселения больных, которых на вокзал привозили в каретах, а в вагон переносили в носилках. Особенно памятна очевидцам морозная январская ночь (1892). Остатки домашнего скарба, толпы евреев с женами, детьми и стариками заполнили Брестский вокзал. Перед угрозой этапа и пересыльной тюрьмы они решились уехать, несмотря на 30-градусный холод, не добившись отсрочки. Судьбе угодно было над ними подшутить: по представлению обер-полицмейстера генерал-губернатор распорядился о приостановке выселения до прекращения сильных морозов, но распоряжение это было объявлено после выселения... Таким образом, около 20 000 евреев были насильственно водворены в черту еврейской оседлости».

Обо всех этих ужасах русская пресса хранила полное молчание. Рептильная и реакционная печать не хотела, а либеральная не могла писать о подвигах правительства в войне с евреями. Цензура в то время совершенно запретила либеральной печати касаться еврейского вопроса. Единственный русско-еврейский орган, который раньше даже под гнетом цензуры боролся с официальной юдофобией («Восход»), был приостановлен на полгода, незадолго до опубликования московского эдикта, «за крайне вредное направление»; за пару сочувственных статей о евреях была временно закрыта и большая петербургская газета «Новости». Так заткнули рот свободной прессе перед нападением на московское еврейство, дабы все совершилось без шума, под покровом государственной тайны.

Изгоняя евреев, русское правительство не хотело, чтобы крики жертв были услышаны за границей, так как оно в это время вело переговоры о внешнем займе, в котором главное участие принимал банкирский дом Ротшильдов в Париже. Но крики жертв все-таки дошли до Европы и Америки. Первые изгнанники из Москвы, эмигрировавшие в Америку через Берлин, Париж и Лондон, рассказали о том, что творится в России. Уже в апреле 1891 г. в германской прессе («Börsen-Courrier» и др.) заговорили о том, что еврейское население в России совершенно незаменимо в ее торговле, а потому выселение евреев крайне смущает тех владельцев русских ценностей, которые заинтересованы в экономическом преуспеянии России. Скоро стало известно, что парижский банкир Альфонс Ротшильд отказался от участия в реализации полумиллиардного русского займа. Этот первый протест финансового короля против юдофобской политики русского царя произвел тем большее впечатление, что он совпал с приготовлениями к торжеству русско-французской антанты в обеих странах. В это время и Соединенные Штаты, ввиду крайнего усиления еврейской иммиграции из России, послали туда двух комиссаров, Вебера и Кемпстера, которые посетили Москву в разгар гонений, побывали в центрах «черты оседлости» и затем рассказали в своем отчете о том, что творилось в стране исхода.

Перед этими эксцессами сверху как-то стушевался уличный погром, вспыхнувший 29 сентября 1891 г. в городе Стародубе (Черниговской губернии). Здесь погром, вызванный экономическими причинами, получил религиозную окраску. В Стародубе русские купцы, преимущественно старообрядцы, давно уже точили зубы на своих еврейских конкурентов. Главарь их, купец Гладков, провел через городскую думу обязательное постановление, запрещавшее евреям торговать в воскресные дни и христианские праздники. Вынужденные праздновать вдвое больше дней, чем христиане, еврейские купцы возбудили перед губернатором ходатайство об отмене этого постановления. Просьба была отчасти удовлетворена: в христианские праздники было разрешено евреям открывать лавки от полудня до 6 часов вечера. Тогда купцы-юдофобы подготовили погром. В воскресенье, накануне Иом-Кипура, когда евреи на несколько часов открыли свои лавки, русская городская чернь ворвалась туда и стала уничтожать и грабить находившиеся там товары; затем погромщики проникли в дома евреев, разрушали имущество и наполняли улицы обломками мебели и пухом от разорванных подушек. На подмогу грабителям прибыли крестьяне из окрестных деревень. Вечером пьяная толпа подожгла на базаре много еврейских магазинов и домов. То было в святой вечер Иом-Кипура. Бежавшие из своих домов евреи провели эту ночь на поле, за городом, и издали видели зарево пожара, истреблявшего все их достояние. На другой день погром прекратился, так как дело было уже сделано: евреи были разорены. Судебное следствие выяснило вскоре, что погром был организован Гладковым, о чем местные власти не могли не знать. Гладков бежал из города, но впоследствии вернулся и получил очень легкое наказание от суда за свое преступление.

Правительство было недовольно появлением страшной тени 1881 года, которая придавала еще более зловещую окраску политике легального погрома, тревожившей Западную Европу. В октябре официозному «Гражданину» пришлось напечатать сообщение из Берлина: «Вчера (15 октября) на бирже господствовало угнетенное настроение, и наши ценности были в понижении, вследствие вновь появившихся слухов о готовящихся будто бы мерах против евреев». Газета объясняла, что эти слухи совершенно ложны, ибо «в настоящее время на шее наших правительственных ведомств висят такие неотложные вопросы первостепенной государственной важности (неурожай и голод в большей части России), что им едва ли есть время заниматься такими вопросами, как еврейский, требующий зрелого обсуждения и постепенности в действиях». В действительности правительство продолжало заниматься еврейским вопросом, но к обычным способам его решения оно теперь прибавило новый: поощрение эмиграции. Скоро изумленный мир узнал, что русское правительство ведет переговоры с еврейским филантропом о выводе из России трех миллионов евреев.